Харуки Мураками КАФКА НА ВЗМОРЬЕ Роман Copyright (c) Haruki Murakami 2002 Перевод (c) Дмитрий Коваленин 2003 В формате Word: Kafka01-05.doc

ПАРЕНЬ ПО КЛИЧКЕ ВОРОНА

- Значит, с деньгами ты разобрался? - уточняет парень по кличке Ворона. Как обычно, чуть растягивая слова. Будто только что проснулся, и мышцы рта еще слишком тяжелы, чтобы говорить. Но это, конечно, напускное. Его глаза вдумчивы и подвижны. Как и всегда.

Я киваю.

- Сколько? - спрашивает он.

Я снова прокручиваю цифры в голове.

- Четыреста тысяч наличными. Еще могу снять кое-что с депозита в банке. Я, конечно, не говорю, что этого достаточно. Но для начала должно хватить.

- В общем, неплохо, - говорит парень по кличке Ворона. - Для начала, конечно...

Я киваю.

- Как я понимаю, их тебе не Санта Клаус на Новый год подарил? - спрашивает он.

- Нет, - отвечаю я.

Парень по кличке Ворона оттопыривает нижнюю губу и обводит глазами пространство.

- Что же, конфисковал у кого-нибудь, чтобы смотаться отсюда?

Я молчу. Он знает, что это за деньги. И ходить вокруг да около нет никакой нужды. Все его расспросы - только чтобы меня подразнить.

- Ладно, - говорит он. - Деньги тебе нужны. Очень нужны. Поэтому ты их взял. В долг или навсегда, с возвратом или без - сам решай. Это ведь твоего отца деньги... Конечно, четырехсот тысяч - или сколько там - на первое время хватит. Но что потом? Бумажки в кошельке не растут, как грибы в лесу. Придется что-то есть, где-то спать. А деньги кончатся.

- Кончатся - тогда и придумаю, - говорю я.

- Кончатся - тогда и придумаешь? - повторяет он, будто взвешивая мои слова на ладони.

Я киваю.

- Что, например? Работу найдешь?

- Наверное...

Парень по кличке Ворона качает головой.

- Плохо ты знаешь жизнь. Какую работу может найти пятнадцатилетний пацан вдали от дома? Ты даже школу не закончил. Кто тебя наймет?

Я краснею. Я вообще часто краснею.

- Ладно, - говорит парень по кличке Ворона. - Что о плохом думать, пока ничего не началось. Ты принял решение. Осталось его выполнить. Как ни крути, это твоя жизнь. Распоряжайся ею, как тебе виднее.

Вот именно, думаю я. Как ни крути, а это - моя жизнь...

- Хотя, конечно, тебе придется стать крепким орешком.

- Стараюсь...

- Вижу, - кивает он. - За последние годы ты стал гораздо круче. Это я признаю.

Я киваю.

Парень по кличке Ворона снова открывает рот:

- И все-таки тебе только пятнадцать. Твоя жизнь только начинается. На свете полным-полно того, что ты и в глаза не видел. А также того, о чем ты даже не подозреваешь...

Мы сидим, как обычно, бок о бок на кожаном диване в кабинете моего отца. Парню по кличке Ворона здесь нравится. Любит он все эти канцелярские причиндалы и странные предметы вокруг. Вот и сейчас вертит в пальцах стеклянное пресс-папье в форме огромной пчелы. Хотя, конечно, когда отец дома, мы к кабинету даже не приближаемся.

- Но мне все равно придется бежать отсюда, - говорю я. - Тут уже ничего не поделаешь.

- Возможно, - соглашается он, ставит пресс-папье обратно на стол и закидывает руки за голову. - Только не надейся, что это решит все твои проблемы. Я, конечно, с тобой не спорю. Но даже уехав очень далеко от дома, ты не сможешь до конца из него убежать. Так что о расстоянии здесь лучше не задумываться...

Я снова задумываюсь о расстоянии. Парень по кличке Ворона вздыхает, закрывает веки подушечками пальцев. И продолжает говорить со мной из темноты:

- Давай поиграем, как обычно, - предлагает он.

- Давай, - соглашаюсь я, тоже закрываю глаза и глубоко вздыхаю.

- Поехали... Представь себе страшную-страшную бурю, - говорит он. - Думай только о ней. Забудь обо всем остальном.

Я представляю, как велено, страшную-страшную бурю. Забывая обо всем остальном. Даже о том, что я - это я. Внутри меня абсолютная пустота.

Вскоре вещи и события начинают подниматься из своей глубины. И мы с парнем по кличке Ворона, как всегда, властвуем над ними, сидя на длинном кожаном диване в кабинете моего отца.

- Иногда твоя Судьба похожа на песчаную бурю, беспрестанно меняющую направление, - рассказывает парень по кличке Ворона.

Иногда твоя Судьба похожа на песчаную бурю, беспрестанно меняющую направление. Ты всю жизнь сворачиваешь с пути, пытаясь убежать от нее. Но она всякий раз сворачивает следом. Крутится, неотвязная, туда-сюда - точно фея Смерти отплясывает зловещий танец перед рассветом. Тебе не уйти от нее. Потому что эта буря не прилетает откуда-то издалека. Эта буря - ты сам. Что-то внутри тебя. Все, что остается - это смириться с нею. Ступить в нее, зажав глаза и уши покрепче, чтобы песок не попал, - и пройти ее всю насквозь. Там, внутри, нет ни солнца, ни луны, ни направлений. Скорее всего, даже времени нет. Лишь песок, белый и мелкий, как толченая кость, танцует между небом и землей. Вот какую бурю ты должен представить.

Я представляю такую бурю. Белый смерч убегает в небо, как толстый извивающийся канат. Я зажимаю покрепче ладонями глаза и уши. Чтобы ни песчинки не пробралось ко мне внутрь. Буря приближается. Давит на кожу все сильней. И вот-вот проглотит меня.

Парень по кличке Ворона кладет руку мне на плечо. Песок вокруг меня исчезает. Но я не открываю глаз.

- Ты должен стать самым крутым пятнадцатилетним на свете. Чего бы это ни стоило. Другого способа выжить у тебя в этом мире нет. Но для этого тебе придется самому разобраться, что такое настоящая крутизна. Понимаешь меня?

Я молчу. Чувствую его руку у себя на плече, и мне не хочется двигаться. Хочется уснуть. Чьи-то крылья негромко хлопают над головой.

- Ты станешь самым крутым пятнадцатилетним на свете, - слышу я сквозь сон голос парня по кличке Ворона. И его слова отпечатываются в моей памяти чернильными буквами, как татуировка.

Конечно, тебе придется пройти ее всю насквозь. Эту жестокую бурю. Даже образная, метафизическая, она кромсает на куски все живое вокруг тысячами бритвенных лезвий. Много крови уже пролито из-за нее. И ты тоже прольешь свою. Эти руки еще обагрит теплая красная кровь. И твоя, и чужая.

А когда все стихнет, ты сам не поймешь, как прошел сквозь нее и уцелел. Мало того: даже не сможешь сказать, кончилась она или еще продолжается. Но одно будет ясно: ты, прошедший через нее, - уже не тот, кто в нее ступал. Вот что такое песчаная буря. В этом ее главный смысл.

В день, когда мне стукнет пятнадцать, я сбегу из дома, уеду в далекий город и стану жить в маленькой библиотеке.

Конечно, чтобы рассказать обо всем по порядку, мне пришлось бы говорить без остановки с неделю, не меньше. Но суть моего рассказа все равно бы не изменилась.

В день, когда мне стукнет пятнадцать, я сбегу из дома, уеду в далекий город и стану жить в маленькой библиотеке.

Кому-то это покажется бредом. Но это не бред. Ни в коем случае. И ни в одном из смыслов.



Глава 1

Деньги - не единственное, что я решаю умыкнуть из кабинета отца, собираясь в дорогу. Еще я прикарманиваю старинную золотую зажигалку (отличный дизайн, безупречный вес) и складной нож для снятия шкуры с оленей. Острый, как бритва, нож с двенадцатисантиметровым лезвием приятно оттягивает ладонь. Наверняка, достался отцу в подарок где-нибудь за границей. В ящике стола я нахожу карманный фонарик с сильным лучом и тоже беру с собой. Как и очки от солнца - темно-синие, фирмы "Лево". В них куда легче скрыть настоящий возраст.

Из часов хочу забрать отцовский "Ролекс" - "морскую устрицу", которой он так дорожит. Долго думаю, но все же отказываюсь. Красивый механизм, но такая дорогая вещь будет слишком бросаться в глаза окружающим. Мои пластиковые "касио" с секундомером и будильником послужат ничуть не хуже. Да и управляться с ними проще. И я со вздохом возвращаю "ролекс" в ящик стола.

Еще забираю фотографию: мы с сестрой в детстве. Нашел этот снимок там же, в глубине ящика. Сестра и я на берегу моря весело чему-то смеемся. Она смотрит куда-то в сторону, пол-лица в тени. Из-за этого половина ее улыбки словно отрезана. Как у греческой театральной маски в учебнике, на ее лице - два противоположных смысла. Свет и Тень. Надежда и Отчаяние. Смех и Тоска. Вера и Одиночество. А рядом - я. Гляжу прямо в камеру с безмятежным выражением на лице. Кроме нас двоих, на взморье ни души. На ней цветастый купальник, на мне - нелепые спортивные трусы, разбухшие от воды. Я держу в руке какой-то предмет, что-то вроде пластмассовой палки. Белая морская пена омывает наши подошвы.

Где и когда делали этот снимок? Отчего я на нем такой веселый? Что, вообще, со мной нужно сделать, чтобы я так радовался? И, наконец, почему отец хранил у себя под рукой именно эту фотографию? Сплошные загадки. Мне три года, сестре - девять. Неужели мы с ней были настолько близки? Лично я не помню, чтобы мы хоть раз всей семьей выбирались на море. У меня не осталось никаких дорожных воспоминаний. Но, как бы там ни было - я не хочу оставлять отцу этот снимок. И прячу его в бумажник. Снимков матери я не нахожу. Отец давно выкинул все до единого.

Подумав, я решаю взять с собой сотовый телефон. Скорее всего, обнаружив пропажу, отец заявит в телефонную фирму, и номер отключат. И с этого момента, конечно, толку от трубки уже не будет. Но на всякий случай я сунул ее в рюкзак. Вместе с заряжалкой для батареек. Сама трубка легкая, места не занимает. Пойму, что сдохла, - тогда и выкину.

В рюкзак я кладу только самое необходимое. Труднее всего определиться с одеждой. Трусов, пожалуй, несколько пар. Два-три свитера. Что еще? Рубашки, брюки, перчатки, шарф, шорты, пальто... Если всерьез задумываться - список не кончится никогда. И все же одно я понимаю отчетливо. Пятнадцатилетний пацан с большим рюкзаком слишком похож на сбежавшего из дому. Долго прошататься в чужих краях ему не дадут. Очень скоро кто-нибудь заподозрит неладное. Хорошо еще, если человек приличный. Заявит в полицию, и меня просто силком вернут домой. А если местная шпана? Не хватало еще вляпаться в чьи-то делишки...

Лучше не ехать туда, где холодно. Вот к какому выводу я пришел. Все очень просто. Поеду в теплые края. И обойдусь без пальто и перчаток. Если не думать о холодах - вещей понадобится вдвое меньше. И я выбрал только легкую одежду, которую можно быстро выстирать и просушить. Меньше, чем на полрюкзака. Кроме одежды, упаковал легкий спальный мешок, выжав из него весь воздух, простенький набор туалетных принадлежностей, непромокаемое пончо, тетрадь с авторучкой, записывающий MD-плеер "Сони", десяток мини-дисков (хоть немного музыки!) и батарейки с зарядным устройством. Ничего для приготовления пищи я брать не стал. Тяжело, да и ненужная роскошь. Еду сегодня можно купить в любом круглосуточном супермаркете. Я долго возился, сокращая список вещей до минимума. Добавлял, вычеркивал. Опять вычеркивал, и опять добавлял.

Пятнадцатый день рождения - идеальное время, чтобы сбежать из дома. До этого - слишком рано. После - пиши пропало.

Ради этого дня, перейдя в среднюю школу, я два года усиленно тренировался. Продолжал ходить на дзюдо, которым занимаюсь с первого класса. Хотя в школьную секцию не вступил. В свободное время сам бегал на стадионе, плавал в бассейне и посещал городской спортзал. Там молодые инструкторы бесплатно показывали мне, как правильно растягивать мышцы и обращаться с тренажерами. Как наращивать мускулы гармонично по всему телу. Какие мышцы тренируются сами в процессе жизни, а какие без тренажеров не разовьешь. Роста я, слава богу, высокого, и постепенно мне удается нарастить плечи и торс. Кто со мной не знаком, принимают меня за семнадцатилетнего. Если я буду выглядеть на свои пятнадцать - мой побег слишком быстро закончится.

Не считая тренировок в спортзале, кратких диалогов с домработницей и неизбежного общения в школе, я живу, почти не раскрывая рта. С отцом не встречаюсь уже давно. Хотя мы с ним и обитаем под одной крышей, наши часовые пояса совершенно не совпадают. Отец круглые сутки торчит на своем заводе. Да и сам я, что говорить, стараюсь не попадаться ему на глаза.

В частной школе, куда я хожу, учатся дети из обеспеченных или просто богатых семей. В такой школе, если совсем не валять дурака, можно спокойно доучиться до старших классов и попасть в вуз без особых проблем. У всех учеников - ровные белые зубы, опрятная одежда и до оскомины скучные разговоры. Меня в такой школе, понятно, никто не любит. Я построил вокруг себя высокую стену: внутрь никого не пускаю и сам наружу не высовываюсь. С такими обычно не дружат. Меня уважают, но побаиваются. Или чувствуют себя со мной неуютно и оттого сторонятся, не знаю. По большому счету, это мне только на руку. И без них дел хватает. Все перемены я, по возможности, провожу в библиотеке, копаясь в книгах.

Тем не менее, на уроках я внимательно слушаю и запоминаю все, что говорят учителя. Так мне посоветовал парень по кличке Ворона.

Вряд ли, конечно, тебе пригодятся на практике знания, которыми накачивают в школе. Большинство учителей - неудачники, которые ничего не добились в жизни. Это ясно, как дважды два. Но не забывай: ты решил убежать из дома. Когда это случится, у тебя, скорее всего, больше не будет возможности ходить в школу. Поэтому сейчас самое разумное - всасывать все, что тебе объясняют. Все до последней капли - не важно, нравится это тебе или нет. Твое серое вещество должно впитывать в себя любую информацию, как промокашка. А что из этого оставлять для жизни, что выкидывать, - решишь потом.

Я следую его совету (к советам Вороны я вообще отношусь серьезно). Усилием воли я заставляю свой мозг превращаться в губку, которая впитывает каждое произнесенное слово. И стараюсь как можно быстрее понять, о чем речь. Благодаря этому я почти не делаю домашних заданий, но через все контрольные пробираюсь как рыба в воде и считаюсь одним из лучших учеников класса.

Мои мускулы наливаются силой, точно железом, а сам я делаюсь молчаливее. Специально тренируюсь - сдерживаю, насколько могу, любые выражения на лице, чтобы ни одной моей мысли не прочитали ни учителя, ни одноклассники. Очень скоро я должен вступить в мир взрослых - и выжить. Для этого мне придется стать самым крутым пятнадцатилетним на свете.

Я смотрю по утрам в зеркало - и замечаю, что глаза мои становятся холодными, как у ящерицы, а выражение на лице - все жестче и неуловимее. Я давно уже не помню, когда смеялся в последний раз. Или хотя бы улыбался - как другим людям, так и собственным мыслям.

Не скажу, что мне всегда удавалось защитить свое одиночество. Иногда моя твердая, незыблемая стена вдруг обрушивалась. Это случалось несколько раз, хотя и не часто. Стена исчезала - и я оставался один, без кожи перед всем белым светом. Меня охватывал хаос. Дикий хаос, из пучины которого всплывало Пророчество. Вечное, как вода в бездонном колодце.

Словно черная вода в бездонном колодце, тебя ждет Пророчество. Сейчас оно дремлет, притаившись неведомо где. Но придет время - и оно поднимется из глубины без единого звука, зальет ледяным холодом каждый член твоего тела, и ты станешь тонуть, захлебываясь в жестоких волнах. Ты приникнешь к оконцу под потолком, умоляя всех святых дать тебе хоть глоток свежего воздуха. Но воздух будет таким сухим и горячим, что обожжет тебе легкие. Вода и засуха, холод и жар, собравшись воедино, обрушатся на тебя.

В огромном, бескрайнем мире для тебя не останется места. Как ни ищи - не найдешь даже крохотного уголка. Пока ты хочешь услышать голос, вокруг будет лишь глубокая тишина. Но когда тебе захочется тишины, ты услышишь Пророчество - голос без конца и начала. И тайный механизм в твоей голове заработает, дождавшись своего часа.

Твоя душа подобна реке, что от долгих ливней вышла из берегов и затопила огромную долину. Течения не различить - оно скрыто на дне вместе со всем, что погребено рекою. Но оно живет дальше, и река уносит за собой все и вся неизвестно куда - в какое-то темное место. А ливень не прекращается. Однажды ты увидишь такое наводнение по телевизору - и поймешь: "Вот оно. Это - моя душа".

Перед побегом я иду в ванную, мою с мылом лицо и руки. Стригу ногти, чищу зубы и уши. В общем, трачу порядочно времени, чтобы привести себя в порядок. Иной раз выглядеть чисто и опрятно - чуть ли не главный залог выживания. А потом изучаю в зеркале свое лицо. На котором материнские черты перемешались с чертами отца (хотя как выглядела мать, я не помню). И сколько ни убивай любые выражения на физиономии, сколько ни гаси это пламя в зрачках, как ни наращивай мышцы по всему телу, - собственное лицо изменить невозможно. Я никогда не смогу избавиться от густых и длинных отцовских бровей. Решиться на такое - все равно что попытаться убить отца (что при моей нынешней мускулатуре совсем не сложно). Я также могу стереть из памяти мать и все, что с ней связано. Но чтобы изгнать их гены, пришлось бы выпотрошить меня изнутри.

Таким образом, во мне затаилось Пророчество. Оно встроено внутрь как самостоятельный механизм.

Оно встроено в тебя как самостоятельный механизм.

Я гашу свет и выхожу из ванной.

Тишина, вязкая и тяжелая, растекается по всему дому. Шепот несуществующих людей. Дыхание тех, кого нет. Я оглядываюсь и перевожу дух. Четвертый час дня. Но стрелки часов делают вид, что они ни при чем. Что они соблюдают нейтралитет и не хотят быть со мной заодно. Еще немного - и этот дом останется в прошлом. Я надеваю рюкзак. Сколько раз я уже примерял его - но именно теперь он кажется тяжелее, чем прежде.

Бежать я решил на Сикоку. Никаких причин выбирать именно Сикоку не было. Я просто разглядывал атлас, и мне почему-то показалось, что нужно ехать туда. И чем дольше разглядывал, тем сильней это чувствовал. Остров гораздо южнее Токио, с теплым климатом, отделен от "большой земли" морем. Место, где я никогда не бывал; ни родни у меня там, ни знакомых. Даже если мое исчезновение заметят (что вряд ли) - никому и в голову не придет искать меня на Сикоку.

На вокзале я выкупаю забронированный билет и сажусь в ночной автобус. Это самый дешевый способ добраться до Такамацу. Десять тысяч с мелочью. Никто не обращает на меня внимания, не спрашивает, сколько мне лет, не задерживает взгляда на моем лице. Кондуктор деловито проверяет билет - и тут же обо мне забывает.

Автобус заполняется всего на треть. Большинство пассажиров, как и я, путешествуют в одиночку, и внутри автобуса неестественно тихо. Путь до Такамацу неблизкий. По расписанию время в пути - десять часов, прибытие завтра утром. Но мне все равно. Чего-чего, а времени у меня теперь хоть отбавляй. В девятом часу автобус отъезжает от вокзала, я опускаю спинку кресла и медленно засыпаю. Сознание меркнет в откинутой голове, словно у него разрядились батарейки.

Ближе к ночи начинается ливень. Иногда я открываю глаза и в щели между дешевыми занавесками разглядываю ночное шоссе за окном. Дождинки звонко бьют по стеклу, размывая сполохи фонарей вдоль обочины. Фонари мелькают беспрерывно, с равными промежутками, как световые отметки на шкале у прибора, которым измеряют мир. Каждый новый фонарь пролетает в окне, уже в следующую секунду становится старым и растворяется в прошлом за моей спиной.

Незаметно приходит полночь. И механически - словно некая сила гонит его вперед - наступает мой пятнадцатый день рождения.

- С днем рождения, - говорит мне парень по кличке Ворона.

- Спасибо, - отвечаю я.

Но Пророчество ждет, неотвязной тенью следуя за мной повсюду. Как молчаливое подтверждение того, что стены вокруг меня еще не разрушены. Я задергиваю занавески и опять погружаюсь в сон.



Глава 2

Приводимые ниже материалы хранились в Министерстве Обороны США под грифом "совершенно секретно" и в 1986 г. согласно Закону о рассекречивании документов были преданы публичной огласке. Сегодня с ними можно ознакомиться в Национальном Архиве Рассекреченной Информации (NARA).

Настоящие Протоколы составлены на основе опросов, проведенных в марте-апреле 1946 г. по распоряжению майора Джеймса П. Уоррена из Службы военной разведки. Младший лейтенант Роберт Оконнелл и старшина Харольд Катаяма произвели эти опросы на месте происшествия в уезде *** префектуры Яманаси.

Вопросы задавал: лейтенант Оконнелл.

На японский и обратно переводил: старшина Катаяма.

Протоколы вел: рядовой Уильям Коун.

Опросы проводились в течение 12 дней, для чего использовалась приемная мэрии города *** префектуры Яманаси. На вопросы лейтенанта ответили: школьная учительница, единственный в городе врач-терапевт, 2 сотрудника местной полиции и 6 детей.

Карты местности масштабом 1:10000 и 1:2000 прилагаются.


СЛУЖБА ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ (MIS) США

Р А П О Р Т

Составлен: 12 мая 1946 г.
Заголовок: "Инцидент Ован-Яма, 1944: отчет"
Архивный No. PTYX-722-8936745-42213-WWN

Ниже приводится текст интервью, взятого младшим лейтенантом Оконнеллом у преподавательницы средней школы города ***, руководителя 4-го "Б" класса Сэцуко Окамоти (26 лет). Магнитофонная запись прилагается. См. инвентарные образцы PTYX-722-SQ, No. 118~122.

Личные впечатления младшего лейтенанта Оконнелла:

"Сэцуко Окамоти - невысокая миловидная женщина. Интеллигентна. С развитым чувством долга. На поставленные вопросы отвечает искренне, по существу. Однако шок от инцидента, видимо, еще не прошел. Вспоминая случившееся, иногда испытывает сильное напряжение, из-за чего ее речь становится медленной и сбивчивой".

- Часов в десять утра это было... В небе вдруг показалось что-то блестящее. Такое яркое, серебристое... Да-да, словно металл на солнце блестит. И медленно поползло по небу с востока на запад. Я еще решила - наверное, какой-нибудь "Б-29" летит. Прямо над нами. Приходилось задирать голову, чтобы на него посмотреть. А в небе ни облачка, солнце слепит - кроме блеска металла, и не разглядеть ничего.

В общем, эта... штука летела так высоко, что даже формы не разобрать. И те, кто в ней, тоже не видели нас на земле. То есть можно было не бояться, что нас обстреляют или бомбу сбросят. Зачем бросать бомбы на голые сопки, правда? И я решила - скорее всего, самолет. Летит бомбить какой-нибудь большой город. А может, уже отбомбил и возвращается. Поэтому мы не стали искать укрытия, а просто пошли дальше, поглядывая на него. Очень уж необычно он блестел...

- Согласно военным источникам, в то время - вокруг десяти часов утра 7 ноября 1944 года - ни американских самолетов, ни других летательных аппаратов в небе над вашим районом не пролетало.

- Но и я, и шестнадцать детей со мною заметили это сияние, и все решили, что это "Б-29". Каждый из нас много раз видел эскадры "Б-29", и все знали, что кроме "Б-29", так высоко ничто не летает. У нас в префектуре раньше был небольшой аэродром. Мы привыкли к разным самолетам в небе, но японские всегда были меньше и летали ближе к земле. Да и блестел этот... дюралюминий совсем не по-нашему, из такого металла может быть только "Б-29". Единственное, что показалось немного странным, - летел он не с эскадрой, а в одиночку.

- А вы сами - уроженка этих мест?

- Нет. Я выросла в небольшом городке под Хиросимой. В 41-м году вышла замуж, и мы переехали сюда. Муж преподавал музыку в школе, в 43-м был мобилизован, а в 45-м погиб, охраняя склад боеприпасов под Манилой. Склад обстреляли из пушек, и все взлетело на воздух. По крайней мере, мне так сообщили... Детей мы родить не успели.

- Сколько школьников было с вами в тот день?

- Шестнадцать. Весь класс, не считая двух ребят в больнице. Восемь мальчиков, восемь девочек. Среди них пятеро эвакуированы из Токио.

В девять часов мы вышли из школы на полевую практику. У каждого - фляжка с водой и бэнто. Хотя это только называлось "практика". На самом деле ничего особенного делать не нужно. Мы просто уходили в сопки, искали там грибы, съедобные травы, коренья. Район у нас крестьянский - совсем голодать, слава богу, не приходилось. И все же еды не хватало. Весь урожай сдавали государству, а пайки были крошечные. Все - ну, или почти все - хронически голодали.

Поэтому даже поощрялось, чтобы дети сами добывали себе пропитание. Время военное, не до учебы. И на такую "практику" мы выбирались очень часто. Природа вокруг богатая, грибов сколько угодно. В этом смысле нам, можно сказать, повезло. В больших городах люди от голода умирали. Помощи ни с материка, ни с Тайваня больше не поступало, вся страна задыхалась без топлива и еды...

- Вы говорите, пятерых детей эвакуировали из Токио. Нормально ли они общались со здешними сверстниками?

- У меня в классе больших проблем не было... Хотя, конечно, среда воспитания в Токио совсем другая. И говорят там на другом языке, и даже одеваются по-другому. У местных детей родители - бедные крестьяне, а у городских - кто в фирме, кто на госслужбе. И ожидать, чтобы такие разные дети сразу поняли друг друга, конечно, было нельзя.

В первое время между местными и приезжими ощущался холодок. До ссор или драк, слава богу, не доходило, но первые не понимали, что думают вторые, и наоборот. Поначалу местные и токийские сторонились друг друга. Но уже через пару месяцев все понемногу привыкли. Когда дети вместе мечтают или играют, все эти различия в воспитании исчезают довольно легко.

- Опишите место, куда вы привели детей.

- Это сопка, на которую мы часто ходили в "большой поход". По форме она похожа на опрокинутую чашку для риса, поэтому мы называли ее "Ован-яма" - Рисовая Чашка. Сопка пологая, любой залезет. Если пойти от школы на запад, даже с детьми за пару часов добираешься до вершины. По дороге мы обычно искали грибы, а уже на верху съедали бэнто. Дети любили "практику". Куда интереснее, чем сидеть на уроке в классе.

Этот странный... самолет в небе, конечно, напомнил всем о войне. Но скоро он пропал из виду, и все опять повеселели. В небе ни облачка, ветер утих, вокруг тишина - только и слышно, как птицы щебечут. Идешь по таким местам - и кажется, что война происходит не здесь, а в какой-то чужой, далекой стране, и не имеет к тебе никакого отношения. Мы шагали по горной тропе и пели песни. А иногда свистели, подражая птицам. Если не вспоминать о войне, - абсолютно счастливое утро...

- Вскоре после того, как "странный самолет" исчез из виду, вы вошли в лес?

- Да... Наверно, и пяти минут не прошло. Мы свернули с дороги и по узкой лесной тропинке начали забираться на сопку. Это - единственное место, где подъем довольно крутой. Уже потом, минут через десять, выходишь на огромную поляну, ровную и гладкую как стол. Но пока идешь по лесу, вокруг особенно тихо, деревья закрывают солнце над головой, и даже воздух чуть холоднее. И как раз там, примерно на середине пути, есть маленькая опушка, что-то вроде открытого пятачка. В каждом походе на Рисовую Чашку мы обязательно заглядывали и туда. Такая особенная опушка, на ней очень спокойно и уютно как дома.

На этом "пятачке" мы всегда устраивали привал. Клали на землю котомки с едой, разбредались по трое-четверо и искали грибы. Для прогулок по лесу я придумала правило - не заходить туда, где не видно друг друга. И каждый раз, добравшись до "пятачка", мы хором повторяли это правило. На всякий случай. Конечно, места знакомые, но все-таки лес: заблудится кто - хлопот не оберешься... Но это же дети! Как увлекутся - сразу все забывают. Поэтому я, хоть и сама грибы собирала, следила за ними очень внимательно и постоянно по головам пересчитывала.

Как обычно, все разбрелись вокруг пятачка по грибы. И уже через десять минут дети один за другим стали падать на землю.

Сперва упало трое. Я подумала: ядовитых грибов объелись. В этих местах очень много смертельных грибов. Обычно местные дети съедобные от ядовитых отличают, но иногда находишь такое, что сразу не разобрать. Поэтому я строго-настрого запрещаю им пробовать грибы, пока мы не принесем их в школу на проверку биологу. Но, конечно, всегда остается опасность, что кто-нибудь не послушается.

Я подбежала к упавшим детям, пыталась привести их в чувство. Но тела были... как резиновые, точно их расплавило солнцем. Вся сила из них ушла, мне казалось, будто я обнимаю коконы от насекомых... Но что странно - дышали ровно. Пульс на горле почти нормальный. Жара нет. Лица спокойные, никто не мучался. То есть не похоже, чтобы их покусали пчелы или змеи. Просто глубокий обморок - и все.

Самыми странными мне показались их глаза. Обычно у человека в таком изможденном состоянии веки смежаются, а зрачки впадают в состояние сна. А эти даже глаз не закрыли! Смотрят перед собою ровно, спокойно, будто остановили взгляд на каком-то предмете. Иногда моргают. А зрачки медленно двигаются. То влево, то вправо, очень спокойно. Точно рассматривают от края до края какой-то далекий пейзаж. В их глазах жило сознание. Но на самом деле они ничего не видели. По крайней мере, ничего перед носом. Сколько я ни махала перед ними ладонью - никакой реакции.

Я проверила каждого из упавших; все - в абсолютно одинаковом состоянии. Без сознания, глаза открыты, зрачки медленно движутся туда-сюда. И тогда я по-настоящему испугалась...

- Опишите характеры тех, что упали первыми. Что это были за дети?

- Все трое - девочки. Очень дружная компания. Каждую из них я звала по имени и хлопала по щекам. Сильно хлопала. Все без толку. Они будто ничего не чувствовали. А я ощущала ладонью словно... твердую пустоту. Очень странное ощущение.

Первое, что я подумала - надо бегом послать кого-нибудь в школу. Не смогу же я тащить на себе троих потерявших сознанье детей! И решила поискать глазами чью-нибудь фигурку. Но когда встала, поняла, что все мои шестнадцать учеников лежат на земле без сознания. И единственный, кто еще не упал и в своем уме - я сама. Это было как... на поле боя.

- В эти минуты вы не заметили ничего странного? Какой-то особенный запах, или звук, или свет?

- (Пауза) Нет. Я уже говорила: вокруг было очень тихо, спокойно. Цвета, звуки, воздух - самые обычные. Только все мои шестнадцать учеников лежат на земле. Мне вдруг почудилось, будто я осталась одна на свете. Такое космическое одиночество. Ни с чем не сравнимое. Страшное желание отключить мысли в голове - и раствориться в этой пустоте без следа... Но, конечно, оставался еще долг учителя. Поэтому я взяла себя в руки, скатилась кубарем с сопки - и побежала в школу за помощью.



Глава 3

Просыпаюсь перед рассветом. Оттягиваю занавеску и гляжу в окно. Дождь, похоже, только что кончился: куда ни глянь - всюду мокрая, блестящая чернота. На востоке уже виднеются облака. Вокруг каждого облака - зеленоватое сияние. То мягкое, то зловещее. Зависит от угла зрения.

Автобус, не меняя скорости, несется по магистрали. Шелест шин не становится ни выше, ни ниже. Мотор гудит ровно, будто его заклинило. Словно кто-то старательно перетирает в мелкую крошку время и человеческое сознание. Занавески по всему салону плотно задернуты: пассажиры спят, скорчившись в своих креслах. Не спим, похоже, только мы с водителем. Лишь он да я сейчас хладнокровно и сосредоточенно думаем каждый о своей цели этого путешествия.

Хочется пить. Я лезу в карман рюкзака, достаю бутылку, отхлебываю теплой минеральной воды. Из того же кармана вынимаю пачку галет, съедаю две или три. Ностальгический привкус сухих галет надолго остается во рту. Часы на руке показывают 4:32. На всякий случай проверяю число и день. С тех пор, как я убежал из дома, прошло тринадцать часов. Время не летит, как стрела - но и не ползет, как черепаха. Я все еще в собственном дне рождения. В первом дне новой жизни. Я закрываю глаза. Потом открываю. Еще раз проверяю число, день и время. Включаю лампочку над сиденьем, раскрываю книгу и погружаюсь в чтение.

В шестом часу автобус сворачивает с магистрали в зону обслуживания и останавливается на просторной стоянке. С резким шипением открывается передняя дверь. Водитель зажигает в салоне свет и делает короткое объявление.

- Доброе утро, дамы и господа! Надеюсь, вы хорошо отдохнули. Ровно через час мы прибываем на вокзал Такамацу. А сейчас - остановка для отдыха на двадцать минут. Отправление ровно в пять тридцать. Большая просьба не опаздывать...

Почти все пассажиры просыпаются, молча встают и, зевая, неохотно покидают автобус. Многим хочется привести себя в порядок до прибытия в Такамацу. Я тоже выхожу и, дыша полной грудью, разминаюсь на свежем утреннем воздухе. Ополаскиваю лицо в уборной и пытаюсь прикинуть, куда же, собственно, меня занесло. Выхожу из туалета, оглядываюсь. Вокруг - ничего примечательного: обычный кусок магистрали. Только форма гор и цвет деревьев не такие, как в окрестностях Токио. Или мне только так кажется?

Захожу в кафетерий, пью бесплатный зеленый чай. На пластмассовый стул со мной рядом присаживается девушка. В правой руке - бумажный стаканчик с дымящимся кофе. В левой - прозрачная коробка с сэндвичами, тоже из автомата.

Лицо у нее немного странное. Правильным его не назовешь, как ни старайся. Скулы широкие, нос маленький и круглый, щеки в веснушках. Да еще и уши торчат. Затеряться в толпе с таким лицом - задачка непростая. Слишком уж задиристое. Хотя неприятного чувства не вызывает. Его хозяйка, похоже, и сама своей внешностью недовольна, но привыкла и не напрягает этим ни себя, ни других. Что само по себе - большое искусство. Нечто детское в этом лице успокаивает. По крайней мере, меня. Невысокая, худенькая, но грудь на удивление большая. И ноги красивые.

В ее ушах поблескивают сережки из белого металла, что-то вроде алюминия. Волосы густые, до плеч, выкрашены в каштановый, почти рыжий. Блузка с длинными рукавами и воротником в форме бутылочного горлышка, на плече рюкзачок. Вокруг шеи - рукава тонкого летнего свитера. На бедрах - холщовая мини-юбка кремового цвета. Без чулок. Видимо, только что умывалась в туалете: несколько мокрых волос прилипло к широкому лбу, напоминая корни растения. И от этого странное чувство близости, которое она вызывает во мне, лишь усиливается.

- Тоже из этого автобуса? - спрашивает она. Голос немного осипший.

- Ага.

Прищурившись, она отхлебывает кофе.

- Сколько тебе лет?

- Семнадцать, - спокойно вру я.

- Старшеклассник?

Я киваю.

- Куда едешь?

- В Такамацу.

- И я туда же! - говорит она. - Домой едешь? Или в гости?

- В гости, - отвечаю я.

- Я тоже. У меня там подруга. Очень близкая. А у тебя?

- Родня...

Она кивает - дескать, понятно, - и больше ничего не спрашивает.

- А у меня братишка - твой ровесник, - добавляет она, словно о чем-то вспомнив. - Мы, правда, давно уже не вместе живем. Так получилось... Слушай, но как же ты на того парня похож! Тебе никто не говорил?

- На какого парня?

- Ну, который в банде поет, знаменитый. Я, как тебя в автобусе увидела, сразу про него подумала. Только имя забыла. В голове точно дырку пробили. Сидела и вспоминала всю дорогу. Без толку... Бывает же такое, а? Напрягаешь память изо всех сил, а вспомнить не можешь... Так тебе об этом никто не говорил?

Я качаю головой. В первый раз слышу. Она, прищурившись, продолжает меня разглядывать.

- А что за парень-то? - уточняю я.

- Ну, этот... из телевизора.

- Телезвезда, что ли?

- Вот-вот. Звезда. - Она достает из коробки сэндвич с ветчиной, равнодушно откусывает и запивает кофе. - Поет в какой-то рок-банде. Как же ее... Бесполезно. Даже названия не помню. Ну, такой высокий, на кансайском диалекте болтает. Не помнишь?

- Не-а. Я телевизор не смотрю.

Она хмурит лоб. И все так же пристально меня разглядывает.

- Что, вообще не смотришь?

Я качаю головой. Или, может, стоит кивнуть? Я киваю. - Ты, я смотрю, совсем не разговариваешь. А если и говоришь, то коротенькими фразами. Ты всегда такой?

Я краснею. С одной стороны, я, конечно, молчун от природы. С другой стороны, мой голос еще до конца не сформировался. Обычно он низкий, но иногда выворачивается наизнанку, и выходит какой-то писк. Еще и поэтому длинных фраз я стараюсь не произносить.

- Ну ладно, - продолжает она. - В общем, ты ужасно похож на одного певца из рок-банды, который болтает по-кансайски. То есть ты, конечно, говоришь по-столичному, но... как бы сказать... очень похожее ощущение. Неплохое, кстати. Вот и все, что я хотела сказать.

По ее губам пробегает улыбка. Совсем слабая - из тех, что исчезают, не успевая возникнуть. Я чувствую, что у меня по-прежнему красная физиономия.

- А если тебе еще прическу немного изменить - будешь вылитый он. Расчесать во всю длину и лаком чуть спрыснуть, чтобы форму держали. Было бы можно - я бы прямо сейчас это сделала. Тебе пойдет, не сомневайся. Я все-таки профессиональный парикмахер.

Я киваю. И отхлебываю чай. В кафетерии очень тихо. Ни музыки, ни голосов. - А может, ты просто не любишь разговаривать? - очень серьезно спрашивает она, подпирая щеку рукой и заглядывая мне в глаза.

Я качаю головой.

- Да нет... Я бы так не сказал.

- Или я тебе в тягость?

Я снова качаю головой.

Она достает из коробки очередной сэндвич. С клубничным вареньем. И недовольно хмурится.

- Слушай, ты не хочешь, а? Больше всего на свете ненавижу сэндвичи с клубничным вареньем. С детства и до сих пор...

Я и сам терпеть не могу сэндвичи с клубничным вареньем. Но беру, что дают, и жую один, не говоря ни слова. Положив локти на стол, она наблюдает за мной, пока я не съедаю все до последней крошки.

- Хочу тебя попросить... - говорит она вдруг.

- О чем?

- Можно, я до Такамацу в кресле рядом с тобой посижу? Я в одиночку никак успокоиться не могу. Так и кажется, будто сейчас подсядет какой-нибудь извращенец. И заснуть не получается. Когда билет покупала, сказали, что места будут одиночные. А в автобус села, смотрю - все кресла для двоих. Хочу до Такамацу хоть немного поспать. А ты, вроде, на извращенца не похож... Ну как, не возражаешь?

- Ради бога, - говорю я.

- Спасибо! - радуется она. - Все-таки дорога - это попутчики, правда?

Я киваю. По-моему, я только и делаю, что киваю. Но, в самом деле, что тут ответишь?

- Как там дальше-то?

- Дальше?

- Ну, "дорога - попутчики", а дальше? Там же как-то заканчивается. Я забыла. Вечно у меня проблемы с родным языком.

- Жизнь - состраданье, - говорю я.

- Дорога - попутчики, жизнь - состраданье... - задумчиво повторяет она. Окажись у нее под рукой бумага и ручка, наверняка записала бы. - Как ты думаешь, о чем это? Если совсем просто сказать?

Я задумываюсь. Это отнимает время. Но она терпеливо ждет.

- Случайные встречи - очень важная штука для нашего самочувствия, - говорю я наконец. - По-моему, так. Если уж совсем упрощать.

Задумавшись, она медленно сводит пальцы рук над столом.

- Да... Наверно, ты прав. Я тоже думаю, что случайные встречи очень важны для нашего самочувствия.

Я бросаю взгляд на часы. Ровно пять тридцать.

- Кажется, нам пора.

- Да, конечно... Идем, - отзывается она. Но вставать, похоже, не собирается. - Кстати, где мы сейчас? - спрашиваю я.

- Где? - Она вытягивает шею и оглядывается. Ее сережки беспокойно подрагивают в ушах, точно спелые ягоды, что вот-вот сорвутся с ветки. - Да бог его знает! Судя по времени, где-то возле Курасики. Какая разница? Магистраль и магистраль. Эти зоны обслуживания по всей стране одинаковые. Обычные точки на карте. Которые приходится пересечь, чтобы добраться отсюда - досюда...

Она поднимает указательные пальцы и разводит руки сантиметров на тридцать.

- Зачем тебе название? Туалет и забегаловка. Неоновый свет и пластмассовые стулья. Паршивый кофе. Сэндвичи с клубничным вареньем. Во всем этом нет ни малейшего смысла. Смысл для нас - только в том, откуда мы едем и куда в итоге хотим попасть. Так или нет?

Я снова киваю. Снова киваю. Снова киваю.

Когда мы возвращаемся на стоянку, все пассажиры сидят на местах, и автобус готов отправиться в любую секунду. Человек за рулем, молодой мужчина с угрюмым взглядом, больше смахивает на управляющего речными шлюзами, чем на водителя междугороднего автобуса. Он смотрит на нас, опоздавших, с явным упреком, но ничего не говорит. Полувиновато, полукокетливо моя спутница улыбается ему, он нажимает на тумблер, и дверь с шипением закрывается. Обнимая свой чемоданчик, она проходит к моему креслу. Чемоданчик небольшой, но тяжелый. С виду совсем неказистый - небось, купила на дешевой распродаже. Я поднимаю его и засовываю в багажное отделение над сиденьями. Она благодарит меня. И, откинув спинку кресла, тотчас засыпает. Автобус, вконец заждавшись, срывается с места. Я достаю из кармана книгу и погружаюсь в чтение.

Спит она крепко, и на крутом повороте ее голова сползает ко мне на плечо. Да там и остается. Совсем не тяжелая. Рот закрыт, только нос чуть подрагивает, выдох за выдохом согревая мою ключицу. Я гляжу вниз - из "бутылочного горлышка" ее блузки выглядывает бретелька лифчика. Тонкая, кремовая. Я мысленно пробегаю по ней ниже - и представляю мягкое, изысканное белье. А под ним - ее мягкую грудь. И розовый сосок, постепенно твердеющий в моих пальцах. Я не хочу этого представлять. Но ничего не могу поделать. И в итоге, что говорить, довожу себя до эрекции. Такой сильной, что сам поражаюсь, насколько твердым может стать что-либо в моем теле.

И в эту минуту ко мне в мозжечок еле слышно стучит подозрение: да уж не она ли - моя потерявшаяся сестра? По возрасту вроде подходит. Конечно, лицом совсем не схожа с сестрой на моем фото. Но фотография, в принципе, мало что может показать. Сколько угодно случаев, когда по желанию или нечаянно делают чей-то снимок, а получают совсем не похожий портрет. Зато у нее есть брат. Примерно моего возраста. Которого она не видела уже много лет. Ничего удивительного, если вдруг окажется, что это я.

Я разглядываю ее грудь. Две пышные округлости вздымаются и опускаются от дыханья, как волны. Мерные волны на бескрайнем побережье, над которым идет очень тихий, спокойный дождь. Я - одинокий лоцман на мостике огромного судна, она - мое море. Пепельно-серое небо далеко впереди слилось с водою того же цвета. Так, что и границы не различить. Между небом и морем. Между морем и лоцманом. Между реальностью и ощущением.

На ее пальцах - два колечка. Не обручальные, не подвенечные. Дешевые колечки для юных модниц, какие продают на выходе из любого универмага. В миллиметр толщиной, широкие, плоские - словно намекают на прямоту и твердость характера их хозяйки. Ногти короткие, ухоженные. Нежно-розовый маникюр. Одна ладонь покоится на бедре, слегка обнаженном под задравшейся мини-юбкой. Мне хочется потрогать эти пальцы. Но я, конечно, этого не делаю. Во сне она похожа на малого ребенка. Хрупкое ухо выглядывает из копны волос, как молоденький гриб из травы. Нежное ухо, которое так легко поранить или обидеть.

Я закрываю книгу, какое-то время гляжу за окно. И незаметно засыпаю.



Глава 4


СЛУЖБА ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ (MIS) США

Р А П О Р Т

Составлен: 12 мая 1946 г.
Заголовок: "Инцидент Ован-Яма, 1944: отчет"
Архивный No. PTYX-722-8936745-42216-WWN

Ниже приводится текст интервью, взятого у терапевта города *** Накадзава Дзюити (53-х лет). Магнитофонная запись прилагается. См. инвентарные образцы PTYX-722-SQ, No. 162~183.

Личные впечатления младшего лейтенанта Оконнелла:

"Доктор Накадзава - крупный загорелый мужчина, похож больше на сельского старосту, нежели на врача. Характер открытый, спокойный. На вопросы отвечает быстро и внятно, без задних мыслей. Взгляд за стеклами очков проницательный. Крепкая память, хорошие аналитические способности".

- Действительно, 7 ноября 1944 года в двенадцатом часу дня мне позвонил завуч из школы. Я и раньше оказывал первую помощь детям, поэтому он меня вызвал. Голос по телефону был очень испуганный.

От него я узнал, что ученики какого-то класса в полном составе отправились в сопки за грибами и попадали в обморок. Все до единого. В сознании осталась только молоденькая учительница, которая их сопровождала. Она-то и прибежала в школу за помощью, но пребывала в таком взвинченном состоянии, что из ее объяснений никто ничего не понял. Кроме простого факта: шестнадцать учеников лежат без сознанья в лесу.

Первым делом я, конечно, предположил, что дети отравились грибами и свалились с нервным параличом. Если так - дело плохо. У разных грибов - разный яд, и в каждом случае требуется свое противоядие. Все, что могут врачи в подобной ситуации, - это заставить больных все сблевать и хорошенько промыть им кишечник. Но если яд очень сильный и успел проникнуть в организм достаточно глубоко, - тут уже ничего не поделаешь. В этих местах ядовитые грибы уносят в год по нескольку жизней.

Я быстро собрал саквояж для оказания первой помощи, вскочил на велосипед и примчался в школу. Туда уже прибыли два полицейских, их тоже вызвали. Если дети без сознания, придется нести на руках, а значит, нужно побольше народу. Время военное, сами понимаете - большинство молодых мужчин в армии... И вот все, кого удалось собрать, отправились в сопки: я, полицейские, один пожилой учитель, завуч, директор школы, дворник и та молодая учительница. Одолжили по округе велосипедов, но на всех не хватило, и некоторые ехали по двое.

- В котором часу вы добрались до места происшествия?

- Это как раз помню точно - специально следил за временем. Было 11:55. До сопок мы ехали на велосипедах, а поднимались уже пешком.

Когда пришли, некоторые дети уже очнулись. Кажется, трое или четверо. Вернее, не то чтобы очнулись... Ползали на четвереньках, дрожа всем телом, и словно искали что-то в траве. Остальные лежали на земле. Хотя некоторые уже приходили в себя и медленно извивались всем телом, как огромные гусеницы. Кошмарное зрелище... Сама опушка очень странная: словно посреди леса расчистили место непонятно для чего. Осеннее солнце ярко освещает все, что творится вокруг. Шестнадцать школьников в разных позах лежат на траве. Кто шевелится, кто ползает, кто застыл как каменный. Прямо сцена из авангардистского спектакля...

В первую минуту я даже забыл, что я врач. Стоял, разинув рот, и смотрел на эту нелепицу. Да если бы я один! Всех, кто пришел, на какое-то время парализовало. Странно так говорить, но... как будто мы по ошибке увидели то, что человеку видеть не положено. Конечно, шла война, и даже в маленьком, тыловом городке нас, врачей, готовили к любой ситуации. Что бы ни происходило, мы собирали нервы в кулак и выполняли свой долг перед страной и людьми. Но от этой картины, повторяю, я буквально остолбенел.

Довольно быстро я взял себя в руки и побежал к ближайшему ребенку. Это была девочка. Я попытался ее приподнять. Вся сила из нее ушла, на ощупь она напоминала тряпичную куклу. И хотя дышала нормально, явно была без сознания. А глаза оставались открыты и медленно двигались то влево, то вправо, будто следили за каким-то объектом. Я достал из саквояжа фонарик и посветил в зрачки. Никакой реакции. Представляете? Глаза нормально функционируют, даже видят что-то, но не реагируют на свет! Чудеса, да и только. Я осмотрел еще несколько детей - у всех то же самое.

Пульс вокруг пятидесяти, температура - 35,5 или около того. Совершенно верно, для детей такого возраста очень низкие показатели. Принюхался - никаких странных запахов. Осмотрел горло, язык - также ничего подозрительного.

То, что это не отравление, было ясно с первого взгляда. Ни тошноты, ни поноса, ни рези в животе. Если уж человек отравился, то через час-другой хоть один из трех симптомов проявится обязательно. Когда я понял, что дело не в грибах, признаюсь, у меня от сердца немного отлегло. Но в чем именно - оставалось загадкой.

Больше всего это напоминало солнечный удар. Летом дети часто падают в обморок, когда голову напечет. Бывает и так, что один упадет, а следом еще несколько наземь валятся - так, словно заражаются друг от друга. Но одно дело лето, а тут - ноябрь месяц! Да и происходило все в глухом лесу. Ну, один перегрелся, двое, но не шестнадцать же человек...

Второе, что приходило на ум - отравление газом. Скорее всего, нервно-паралитическим. Природным или искусственным. Хотя откуда ему взяться в сопках, вдали от человеческого жилья - я понятия не имел. Однако если предположить, что это все-таки газ, тогда хотя бы ясно, что случилось. Все надышались и свалились без чувств. А учительница осталась в сознании, поскольку концентрация была невысокой, и организм взрослого мог ей противостоять.

Но какую тогда оказывать помощь? Я - терапевт обычной городской клиники. Специальных знаний об отравляющих газах у меня нет. В нашей глухомани даже со специалистами по телефону не связаться. Единственное, что вселяло надежду - некоторые уже понемногу приходили в себя. Может, если подождать еще, все оклемаются естественным путем? Честно скажу, ничего лучшего я так и не придумал. Мы уложили детей поудобнее и стали смотреть, что будет дальше.

- А в воздухе вокруг не было ничего странного?

- Об этом я сразу подумал - не пахнет ли чем-нибудь? - и несколько раз глубоко вдохнул. Обычный лесной воздух в сопках. Деревьями пахнет. Свежий и чистый. Трава вокруг - нормального зеленого цвета. Ничего подозрительного. Я проверил грибы, которые дети успели собрать. Их оказалось немного. Видимо, ребята начали падать сразу, как только разбрелись. Все грибы - обычные, съедобные. Я в этих краях уже давно практикую, и в таких вещах знаю толк. Конечно, на всякий случай собрал их все в одну корзинку и уже в городе показал специалистам. Но, как я и думал, ни одного ядовитого не нашлось.

- А кроме того, что глаза двигались, вы не заметили в них ничего необычного? Скажем, увеличение зрачка, замутнение глазного белка, частое моргание?

- Нет. Кроме того, что глаза постоянно двигались, точно поисковые прожекторы, - ничего. Глаза как глаза. Дети явно на что-то смотрели. Точнее... Мне показалось, они разглядывают нечто нам невидимое. Даже не столько разглядывают... С таким выражением обычно целятся из ружья. Спокойно, бесстрастно, ничем не терзаясь и ничего не боясь. Почему я, собственно, и решил: раз не мучаются, лучше их пока не тревожить, а подождать какое-то время.

- Вы обсуждали свою версию насчет отравления газом с кем-нибудь прямо на месте?

- Да, конечно. Но, как и я, никто не смог сказать ничего определенного. В этих краях не было случая, чтобы человек пошел в сопки и отравился газом. Помню, завуч предположил, что это какое-то американское оружие. Дескать, сбросили на лес бомбу с газом, почему бы и нет. А тут и учительница рассказала, что перед тем, как в лес войти, видела в небе что-то похожее на "Б-29". Прямо над этой сопкой. Ну, тут уже все согласились - да, скорее всего, американцы изобрели новую газовую бомбу. Об этом давно уже ходили слухи. Хотя зачем сбрасывать ее в безлюдные сопки, никто не знал. Может, по ошибке? Чего только на свете не бывает. Нам, простым людям, все равно не скажут.

- И постепенно дети начали приходить в себя?

- Да. У меня просто камень с души свалился... Сначала они извивались всем телом, потом садились на землю, и понемногу к ним возвращалось сознание. При этом никто не мучился, ни на что не жаловался. Они приходили в чувство очень спокойно, словно выныривали из очень глубокого сна. Глаза уже не блуждали и на свет фонарика реагировали нормально. Хотя речь возвращалась не сразу. Словно человек очень долго не может проснуться. У каждого мы спрашивали, что случилось. Но дети не понимали вопроса. Просто таращились на нас удивленно, и все. У них напрочь отшибло память. Худо-бедно все помнили, как разбрелись по лесу и начали собирать грибы. А что было дальше - не помнил никто. Они даже не соображали, сколько времени прошло! Вот они собирают грибы, потом словно какое-то затемнение - и уже в следующую секунду они лежат на земле, а вокруг суетимся мы, взрослые. Отчего у нас такие серьезные лица, почему мы так кричим, бедняжки понять не могли - и, похоже, испугались за нас больше, чем мы за них.

К сожалению, один ребенок так и не пришел в себя. Это был мальчик, эвакуированный из Токио, по фамилии Наката. Сатору Наката, как сейчас помню. Малорослый и очень бледный. Так и не оклемался, сколько мы ни ждали. Все лежал и зрачками двигал. Вот его-то и пришлось нести с горы на закорках. Остальные дети спустились сами, будто с ними ничего и не случилось.

- Значит, кроме этого Накаты, ни у кого из детей болезненных последствий не обнаружили?

- Нет. Ни болей, ни тошноты, ни головокружения. Когда мы вернулись в школу, я вызвал детей в медпункт, измерил у каждого температуру, послушал сердце, проверил зрение - в общем, обследовал все что мог. Загадывал им несложные арифметические задачки, просил постоять на одной ноге с закрытыми глазами и так далее. Абсолютно здоровые дети. Даже не очень устали. Аппетит в порядке, голодные - пообедать-то не успели. Мы накормили их рисовыми лепешками, так они умяли все до последнего зернышка.

Все это меня так поразило, что следующие несколько дней я то и дело заглядывал в школу. Вызывал детей в медпункт, беседовал. Как и прежде, без отклонений. Два часа провалялись в лесу без памяти - и никаких последствий. Ни физических, ни психических. Да еще и не помнят ничего. Вернулись в обычную жизнь - и хоть бы хны! Ходят на уроки, песни поют, носятся по двору на переменах. Их молоденькая учительница - и та куда сильнее шок испытала, долго еще потом оправиться не могла... Только этот мальчик, Наката, не пришел в сознание даже через сутки. На следующий день его увезли в клинику при университете Яманаси. А оттуда почти сразу - в какой-то военный госпиталь, подробностей я не знаю. И больше этот ребенок в город не возвращался. Что с ним стало в итоге, нам не сообщили.

О том, что с детьми в горах случился массовый обморок, в газетах не написали ни слова. Видимо, цензура не пропустила, опасаясь паники. Генштаб во время войны очень нервно относился ко всему, что могло породить упаднические настроения. Дела на фронте шли хуже некуда, на юге - отступление за отступлением, правительство призывало "биться до последнего солдата", американцы бомбили города все чаще и беспощаднее. И наши генералы всерьез опасались, что народ потребует капитуляции. А еще через несколько дней к нам приехал какой-то большой полицейский чиновник и строго-настрого приказал никому не рассказывать о том, что случилось.

В общем, что говорить - странная, неприятная история. До сих пор она во мне, точно кость в горле. Не выплюнуть никак...



Глава 5

Заснув, я пропустил грандиозное зрелище - мост над Внутренним морем, соединяющий Хонсю и Сикоку. Так хотелось взглянуть на эту громадину, которую видел только на карте. Кто-то легонько трясет меня за плечо.

- Эй! Приехали, - говорит моя спутница.

Я потягиваюсь в кресле, протираю глаза и смотрю в окно. Действительно, автобус стоит на площади перед вокзалом. Свежие утренние лучи заливают собой все вокруг. Ослепительные - и в то же время спокойные. Немного не такие, как в Токио. Я гляжу на часы. 6:32.

Ее голос звучит устало.

- Ну наконец-то. Зад отсидела, шея болит... Чтоб я еще когда-нибудь поехала ночным автобусом? Фигушки! Лучше уж разориться на самолет. Пусть его затянет в турбулентность или захватит какой-нибудь маньяк, но в следующий раз я лечу самолетом!

Я достаю с багажной полки ее чемоданчик и свой рюкзак.

- Как звать-то? - спрашиваю.

- Меня?

- Ну да.

- Сакура, - отвечает она. - А тебя?

- Кафка, - говорю я. - Тамура Кафка.

- Тамура Кафка... - повторяет она. - Странное имя. Хотя запоминается легко.

Я киваю. Стать другим человеком - дело нелегкое. А привыкнуть к другому имени - проще простого.

Выйдя из автобуса, она ставит на землю чемодан, садится на него, достает из рюкзака на плече ручку с блокнотом, что-то записывает. И протягивает мне вырванную страничку с номером телефона.

- Мой сотовый, - говорит она, хмуря брови. - Первое время я буду жить у подруги. Захочешь встретиться - звони. Поужинаем вместе. Не стесняйся. Как там? Рукава соприкоснулись - ...

- Жизни пересеклись, - заканчиваю я.

- Ну да, - вспоминает она. - А это ты как объяснишь?

- Те, кого мы встречаем, пересекались с нами и в прошлых жизнях. Случайностей не бывает. Даже по мелочам.

Сидя на своем желтом чемоданчике с блокнотом в руке, она задумывается над моими словами.

- Да уж... Прямо целая философия. Можно, конечно, и так на жизнь смотреть. Хотя от идеи реинкарнации и отдает немного "нью-эйджем"... Но главное - запомни, братец Тамура Кафка. Я свой телефонный номер кому попало не даю. Понимаешь?

- Спасибо, - говорю я. Складываю страничку с номером вчетверо и засовываю в карман ветровки. Но, подумав, вынимаю и прячу в бумажник.

- Ты еще долго будешь в Такамацу? - спрашивает Сакура.

- Пока не знаю, - отвечаю я. - Планы могут поменяться.

Она глядит на меня в упор. Склоняет голову набок, будто бы говоря: "Ну, и ладно". Встает, берет чемодан, садится в такси и, махнув рукой, исчезает в неизвестном направлении. Я опять остаюсь один. Значит, ее зовут Сакура. Совсем не так, как сестру. Хотя сменить имя - дело нехитрое. Особенно если хочешь от кого-нибудь убежать.

Бизнес-отель в Такамацу я заказал заранее. Позвонил в Токийское отделение YMCA, и мне подыскали недорогую гостиницу. Если заказываешь через YMCA, получаешь хорошую скидку. Правда, только за первые трое суток. Потом уже платишь, как все.

Конечно, из экономии я мог бы ночевать хоть на вокзальной скамейке. Время года теплое, да и спальный мешок всегда можно расстелить в каком-нибудь парке. Но этак меня, чего доброго, заметит полиция и попросит предъявить документы. А как раз этого хочется меньше всего. Поэтому первые три ночи переночую в отеле. А там посмотрим.

Я захожу в лапшевню подкрепиться. В первую, какая попадается на глаза. Вырос я в Токио, и японской лапши мне пробовать почти не доводилось. Но здешняя лапша совсем не похожа на ту, что я когда-либо ел. Упругое тесто, ароматный бульон. И к тому же - на удивление дешево. Так вкусно, что я прошу добавки. Впервые за долгое время набиваю живот до отказа - и чувствую себя совершенно счастливым. Выхожу на улицу, сажусь на скамейку перед вокзалом и гляжу в проясняющееся небо. Вот я и свободен, думаю я. Свободен, как облака в небесах.

Время до вечера решаю скоротать в библиотеке. Что за библиотеки в городе Такамацу, я проверил заранее. С малых лет я привык убивать время в читальных залах библиотек. Когда ребенку неохота идти домой, выбирать особенно не из чего. В кафе не посидишь, в кинотеатр не пустят. Остается только библиотека. Вход бесплатный, да и ребенок, читающий книги, не вызывает ни вопросов, ни возражений. Сиди себе и читай сколько влезет. С малых лет я каждый день после школы ездил на велосипеде в библиотеку по соседству. А то и просиживал там в одиночку целые выходные. Читал романы, повести, биографии, исторические труды - все, что под руку попадется. Перечитал все для детей - и взялся за книги для взрослых. Даже те, которые толком не понимал, дочитывал до последней страницы. Когда уставал читать, садился в кабинку с наушниками. Поскольку в музыке ничего не соображал, слушал из каталога кассету за кассетой в алфавитном порядке. И благодаря этому узнал, кто такие Дюк Эллингтон, "Битлз" и "Лед Зеппелин".

Библиотека была моим вторым домом. А если точнее - пожалуй, только там я и чувствовал себя по-настоящему дома. Все библиотекарши хорошо меня знали и, стоило мне войти, очень тепло со мной здоровались (а я страшно стеснялся и никогда им не отвечал).

В пригороде Такамацу есть частная библиотека, которую основал в своей старинной усадьбе один богатый землевладелец. Насколько я выяснил, там собраны очень редкие книги, да и само здание с садом заслуживают того, чтобы хоть раз на них посмотреть. Фотографию этой библиотеки я увидел в журнале "Тайе". Огромный особняк в японском стиле, внутри - великолепный читальный зал с уютными диванами, на которых сидят люди и читают книги. Как только снимок попался мне на глаза, я почувствовал странную тягу к этому месту. И подумал, что когда-нибудь непременно там побываю. "Фамильная библиотека Комура" - вот как это называлось официально.

В справочной у вокзала я интересуюсь, как проехать в библиотеку Комура. Приветливая девушка за стойкой вручает мне памятку с картой города, помечает крестиком, куда я хочу попасть, и объясняет, на какую электричку садиться. Ехать всего минут двадцать. Поблагодарив девушку, я гляжу в расписание. Электричка проходит каждые полчаса. Следующая - через несколько минут. Я иду к киоску и покупаю недорогое бэнто на ужин.

Электричка состоит из двух вагонов. Вынырнув из груды небоскребов в центре города, она пролетает сквозь жилые кварталы с торговыми улочками, минует какие-то склады, заводы, парки, элитные новостройки. Я разглядываю незнакомые пейзажи во все глаза. Каждая новая картинка - открытие. До сих пор, кроме Токио, я почти нигде не бывал.

Утренняя электричка из города почти пуста. Зато на противоположном перроне каждой станции толпятся мои сверстники в школьной форме с сумками через плечо. Они едут в школу. А я, один как перст, еду в обратную сторону. Совершенно другой дорогой. Каждый раз, когда я гляжу на них, сердце сжимает чья-то ледяная рука, и становится нечем дышать. Может, я ошибаюсь? Сомнения гложут меня изнутри. И я решаю больше на школьников не смотреть.

Еще минут десять электричка бежит вдоль моря, потом сворачивает. За окном проплывают поля кукурузы, виноградники и разбитые прямо на склонах гор мандариновые сады. В узких каналах между полями сверкает солнце. Неглубокая речка растеклась по долине странным узором: из прозрачной воды проступают отмели густой зеленой травы. Собака, застыв у путей, ждет, когда пройдет электричка. Я чувствую, как в душу возвращаются тепло и покой. И облегченно вздыхаю. Все в порядке. Я еду только вперед. Других путей нет.

На очередной станции я схожу и отправляюсь, как было указано, на север по улочкам старого города. Ограды и заборы тянутся вдоль обочин докуда хватает глаз. В жизни не видел такого количества разных оград и заборов. Из черной плитки, из белого кирпича, из гранита, из камня, с клумбами или деревьями наверху. Вокруг очень тихо, на улицах - ни души. Машин почти не встречается. Если вдохнуть поглубже, пахнет морем. Значит, рядом побережье. Я прислушиваюсь, но шума волн не различаю. Лишь со стройки едва доносится пчелиное жужжание электропил. Всю дорогу на глаза попадаются указатели со стрелками, и я, ни разу не заплутав, добираюсь до библиотеки.

Перед огромными воротами библиотеки раскинули ветки две сливы. Извилистая дорожка из гравия ведет меня в сад: красивый, ухоженный - ни одного опавшего листика. Карликовые сосны, магнолии, желтые розы, азалии. Кое-где меж ветвей вздымаются каменные светильники, за ними просматривается небольшой пруд. Из сада я наконец выхожу к старинному, очень изысканному особняку. И, встав у крыльца, задумываюсь, входить или нет. Слишком уж все это не похоже ни на одну из библиотек, какие я когда-либо видел. Хотя, конечно, что тут рассуждать? До порога добрался - придется и в дом зайти. Я вхожу и оказываюсь в гардеробе. Юноша за столиком предлагает мне сдать на хранение вещи. Я снимаю рюкзак, шапку, темные очки и отдаю ему.

- Впервые у нас? - интересуется юноша. Спокойно и негромко. Голос высокий, но звучит мягко и не раздражает.

Я киваю. Слова застревают в горле. К такому вопросу я не готов.

Юноша с любопытством глядит на меня, вертя в пальцах свежезаточенный карандаш - желтый, с ластиком на конце. Лицо у него изящное, с правильными чертами. Не сказать, чтобы мужественное - скорее, просто красивое. Белая хлопчатобумажная рубашка с длинными рукавами, оливковые брюки. Все идеально отглажено - ни морщины, ни складочки. Длинные волосы то и дело падают на лицо, и время от времени он будто вдруг вспоминает о них и откидывает ладонью назад. Рукава его рубашки закатаны до локтей. Запястья белые, хрупкие. Очки в тонкой оправе очень к лицу. На груди - табличка с фамилией:"Осима". Ни на одного из библиотекарей, каких я только в жизни встречал, господин Осима не похож.

- Вход в библиотеку свободный, - говорит он. - Выбирай любые книги в хранилище, неси в читальный зал и там читай. Если берешь особо ценные, с красными ярлыками, заполняешь карточку. Это в зале справа. Там же - электронный каталог: садись за компьютер, ищи что хочешь. На дом книги не выдаются. Газет и журналов нет. Фотографировать запрещается. Снимать копии тоже. Прием пищи - в саду на скамейке. Закрываемся ровно в пять.

Он кладет на стол карандаш и добавляет:

- Школьник?

- Да, - вздохнув, отвечаю я.

- Эта библиотека не совсем обычная, - поясняет он. - В основном здесь - книги для литературоведов. Старинные танка, хайку, дневники поэтов и так далее. Обычным людям, конечно, тоже найдется что почитать. Но по большому счету те, кто специально приезжает за город на электричке, - это какие-нибудь исследователи. Любители Стивена Кинга сюда не ходят. Да и ребят твоего возраста практически не бывает. Иногда, правда, заглядывают аспиранты из вузов... Или ты тоже изучаешь древнюю поэзию?

- Нет, - отвечаю я.

- Так я и думал.

- Но... вы же не против, если я буду приходить? - осторожно спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос меня не выдал.

- Конечно, нет! - отзывается он, пряча улыбку. И сцепляет руки на столе. - Ведь это библиотека. Здесь рады любому, кто хочет читать книги. К тому же, признаюсь тебе по секрету, я и сам не любитель танка и хайку...

- Роскошное здание у вашей библиотеки, - говорю я.

Он кивает.

- Род Комура очень древний. В эпоху Эдо он славился мастерами по изготовлению сакэ, а в новые времена - коллекционерами рукописей и книг. Такое вот семейное хобби - несколько поколений библиофилов... Отец сегодняшнего хозяина сам был виртуозом танка. Знаменитые поэты и писатели, приезжая на Сикоку, часто гостили здесь. Вакаяма Бокусуй, Исикава Такубоку, Сига Наоя... Похоже, им здесь нравилось - многие задерживались на недели, а то и на месяцы. Хозяева этой усадьбы веками поддерживали искусство. Другая семья на их месте давно бы уже разорилась. Но только не Комура. Эти всегда жили по принципу: увлечения увлечениями, а хозяйство страдать не должно...

- Такие богатые люди? - говорю я.

- О да! - кивает он. И чуть поджимает губы. - Ну, может, сегодня уже не настолько богатые, как до войны. Но денег хватает. В том числе и на такую уникальную библиотеку. Конечно, за содержание объектов социального назначения им снижают налоги на собственность. Но это уже другой разговор... Если интересно, сегодня в два часа состоится небольшая экскурсия по усадьбе. Присоединяйся. Экскурсии у нас по вторникам. Сегодня как раз вторник. На втором этаже - коллекция редких свитков и картин, да и само здание стоит хоть разок осмотреть изнутри.

- Спасибо, - говорю я.

Он улыбается - дескать, было бы за что. И, снова взяв карандаш, постукивает ластиком по столу. Спокойно и размеренно. Словно подбадривает меня.

- А кто проводит экскурсии? Вы?

Он опять улыбается.

- Я здесь только помогаю. А отвечает за все госпожа Саики. Мой босс, иначе говоря. Дальняя родственница господина Комуры. Она и проводит экскурсии. Замечательная женщина. Думаю, ты поймешь, о чем я.

В книгохранилище я долго брожу вдоль стеллажей в поисках чего-нибудь интересного. Надо мною - высокий потолок на мощных поперечных балках. Летнее солнце заливает лучами зал. Окна распахнуты настежь, из сада доносится щебетание птиц. Как и говорил господин Осима, в основном на полках - книги поэтов танка и хайку. Сборники стихов, биографии, критические статьи. А также труды по местному краеведению.

И только в самом дальнем от входа углу я нахожу стеллаж для обычных читателей. От пола до потолка батареями выставлены многотомники японской и мировой литературы, собрания классиков, древний эпос, философия, драма, искусствоведение, социология, история, география... Многие, стоит их раскрыть, пахнут прошлым. Глубокими знаниями и тонкими чувствами, тихо уснувшими меж старых страниц. Я вдыхаю этот запах, листаю книгу за книгой и возвращаю на место.

В конце концов, я выбираю томик "Тысяча и одной ночи" - красочное издание бертоновской интерпретации - и несу в читальный зал. Как раз то, что давно хотел почитать. Библиотека только открылась, в зале - ни души. Просто не верится, что в таком роскошном месте я могу наслаждаться одиночеством сколько влезет. Все здесь - точь-в-точь как на фото в журнале. Высокий потолок, много места и очень уютно. Окна чуть приоткрыты, занавески беззвучно колышутся на ветру. Отчетливый запах моря. Диваны такие мягкие, что неохота вставать. В дальнем углу пианино. Находиться здесь - словно гостить в доме у какого-то очень близкого человека.

Я сажусь на диван, оглядываюсь и понимаю, что искал такое место уже много лет. Именно такое. Свою персональную вселенную. Замкнутое пространство, изолированное от всего остального мира. До сих пор я лишь рисовал его в своих фантазиях. И даже поверить не смел, что оно существует где-то на самом деле. Я закрываю глаза, вдыхаю - и в груди поселяется теплое мягкое облако. Замечательное ощущение. Медленно глажу кремовое покрытие дивана. Встаю, подхожу к пианино, открываю крышку и легонько касаюсь пальцами клавиатуры. Закрываю крышку, прогуливаюсь по старенькому ковру с узором из виноградных лоз. Трогаю потертую железную ручку оконной рамы. Включаю и выключаю торшер. Разглядываю одну за другой картины на стенах. Потом снова сажусь на диван и погружаюсь в книгу.

В полдень я достаю из рюкзака бутылку с минеральной водой и бэнто, сажусь на веранде, выходящей в сад, и обедаю. Самые разные птицы порхают с ветки на ветку, слетаются к пруду, пьют воду, чистят клювами перья. Некоторые породы я вижу впервые в жизни. Откуда ни возьмись у пруда появляется большой рыжий кот. Птицы в ужасе разлетаются кто куда, но зверюга не обращает на них внимания. Все, чего ему хочется, - это понежиться на согретом лучами камне.

- А что, в школах сегодня выходной? - спрашивает господин Осима, когда я снова сдаю ему рюкзак, возвращаясь в читальный зал.

- Да нет... Обычный день. Но я решил взять небольшой тайм-аут, - говорю я, осторожно подбирая слова.

- Бросил школу? - уточняет он.

- Вроде того.

Он с любопытством глядит на меня.

- Вроде того?

- Да не то чтобы бросил... Просто решил не ходить, - отвечаю я.

- Вот так запросто, сам подумал - и решил больше этого не делать, да?

Я киваю. Никаких слов больше в голову не приходит.

- В платоновском "Пире" Аристофан утверждает, что в древности было три вида людей, - говорит господин Осима. - Знаешь об этом?

- Не знаю.

- Дескать, когда-то давно люди разделялись на три категории: мужчины-мужчины, женщины-мужчины и женщины-женщины. Все были очень довольны, жили счастливо и не знали забот. Но однажды Бог взял меч и разрубил каждого пополам. И остались на свете только женщины и мужчины, которые всю жизнь скитаются в поисках своей половинки.

- Зачем же Бог это сделал?

- Зачем он всех разделил? Да кто ж его знает? Зачем Господь что-то делает - в большинстве случаев нам понять не дано. Вечно он чем-нибудь недоволен, все стремится к какому-то идеалу... Я думаю, это было какое-то наказание. Что-то вроде библейского изгнания из рая.

- Первородный грех? - вспоминаю я.

- Он самый, - кивает господин Осима. И, зажав между пальцами карандаш, неторопливо покачивает его туда-сюда. - Я просто хочу сказать, что пробираться по жизни в одиночку очень тяжело и непросто.

Возвратившись в читальный зал, я пытаюсь читать дальше историю придворного шута Абу Аль-Хасана. Но никак не могу сосредоточиться. Женщины-женщины? Женщины-мужчины?

В два часа я закрываю книгу, встаю с дивана и отправляюсь смотреть усадьбу. Экскурсию ведет госпожа Саики - стройная женщина, довольно высокая для своих сорока с небольшим. Голубое платье с коротким рукавом, поверх него - тонкий кремовый кардиган. Ладная фигура. Длинные волосы подобраны сзади в неплотный узел. Благородное интеллигентное лицо. Красивые глаза. В уголках губ легкой тенью таится улыбка. Не знаю, как тут лучше сказать, но - очень законченная улыбка. Напоминающая залитую солнцем траву. В каком-то укромном месте с очень особенным солнцем. В саду у дома, где я жил в детстве, росла именно такая трава, и светило именно такое солнце.

Эта женщина действительно производит очень сильное впечатление. И вызывает целый ворох воспоминаний. "Может, она и есть моя мать?" - думаю я всякий раз, глядя на эту завораживающую красоту. - "Почему бы и нет?" Конечно, вероятность этого близка к нулю. И все же - хотя бы теоретически! - совсем маленький шанс остается. Ведь ни лица, ни даже имени своей матери я не знаю. Стало быть, утверждать, что эта женщина не может быть моей матерью, оснований нет...

В экскурсии, кроме меня, участвует семейная пара из Осаки, обоим под сорок. Жена - приземистая толстушка в очках с большими диоптриями. Муж, напротив, очень худой; непослушная шевелюра будто насильно зачесана назад металлической щеткой. Глаза, как у статуи с острова Пасхи, постоянно смотрят куда-то за горизонт. Жена все время что-нибудь говорит, а он лишь поддакивает. Да иногда кивает и бубнит неразборчиво, если чем-то заинтересовался. Оба одеты так, словно собрались не в библиотеку, а на прогулку в горы. Непромокаемые жилеты с набитыми до отказа карманами, крепкие ботинки на шнурках, походные шапки. Видимо, эти двое всегда одеваются так в путешествиях. Наверное, неплохие люди. Мне вовсе не хочется, чтоб они были моими родителями, но я благодарен им хотя бы за то, что не приходится бродить за экскурсоводом в одиночку.

Для начала госпожа Саики рассказывает об истории библиотеки. Примерно то же, что говорил мне господин Осима. Несколько поколений подряд хозяева усадьбы собирали уникальные книги, рукописи и картины, а затем сделали их доступными для широких масс, основав публичную библиотеку на благо развития родной префектуры. На частные средства семьи Комура был учрежден специальный фонд, который и заправляет библиотекой. Время от времени здесь проводят лекции, концерты камерной музыки и прочие гуманитарные акции. Само здание построили в начале Мэйдзи, поначалу - одноэтажным, для хранения книг и приема читателей; но уже в эпоху Тайсе провели реконструкцию, достроили второй этаж, и дом превратился в комфортабельную резиденцию для деятелей культуры. С тех пор и до начала эпохи Сева многие известные личности гостили в усадьбе Комура, чему осталось немало свидетельств. В благодарность за постой знаменитые писатели оставляли на память свои произведения, поэты стихи, а художники - картины.

- В итоге было собрано уникальное наследие - коллекция бесценных шедевров, которые вы можете увидеть своими глазами в выставочном зале на втором этаже, - продолжает госпожа Саики. - Таким образом, вплоть до самой войны культура нашего края развивалась, в основном, не по инициативе местных властей, но личными усилиями меценатов. Эти люди не создавали шедевров сами, но сберегали и поддерживали то ценное, что создавали другие. Иначе говоря, выступали патронами культурной жизни народа. Об этом говорит и такой факт: хотя префектура Кагава всегда славилась непревзойденными мастерами танка и хайку, именно стараниями дома Комура многие из них впервые объединились в литературный кружок. О любопытнейшей истории создания этого кружка и его бурной деятельности написано множество исследований, критических статей и эссе, с которыми можно ознакомиться в нашем читальном зале.

От поколения к поколению хозяева библиотеки слыли большими эрудитами и тонкими ценителями литературы и искусства. Возможно, эти способности у них передавались в генах. Как правило, они с большим пониманием отделяли поделку от шедевра и неизменно поддерживали то, в чем видели настоящую одаренность. Но, как вы понимаете, идеальных экспертов на земле не бывает. Как ни жаль, случалось и так, что, несмотря на свои опыт и чутье, они отказывали в покровительстве большим талантам. Например, они уничтожили почти все, что оставил после себя Танэда Сантока. Судя по записям в гостевой книге, Сантока останавливался здесь неоднократно, и каждый раз дарил библиотеке какие-нибудь стихи или заметки. Однако хозяева считали его просто "хвастливым бродячим монахом" - и почти все его записи выкинули как ненужный хлам.

- Да что вы? Какая небрежность! - качает головой женщина из Осаки. - Сегодня в гениальности Сантока уже никто не сомневается.

- Вы совершенно правы! - улыбается госпожа Саики. - Но что поделать - тогда он был никому не известен. В этом мире столько вещей, которые мы не ценим, пока не пройдет какое-то время...

- Да уж, да уж! - кивает мужчина.

Госпожа Саики ведет нас по первому этажу - в хранилище, в читальный зал и в отдел раритетов.

- Проектируя здание, хозяева тех лет старались выдержать его в стиле утонченного киотосского модерна, сохранив при этом элементы деревенской усадьбы. Однако, как вы сами можете видеть, смелые линии внешнего архитектурного решения разительно контрастируют с мебелью и деталями интерьера. Внутренняя утварь отличается особо утонченной, роскошной отделкой. Скругленные линии оконных рам уникальны, таких вы не встретите больше нигде. Не случайно для строительства и отделки этого дома собрали лучших мастеров со всего Сикоку...

Мы поднимаемся на второй этаж. Лестничный пролет с высоким потолком. До блеска отполированные перила из черного дерева: кажется, прикоснись - и отпечатки пальцев останутся навсегда. Напротив лестницы - окно с витражом: олень, вытянув шею, поедает виноград. На втором этаже - две гостевые и просторный зал. Когда-то пол в зале был выстлан татами, здесь проводили банкеты и важные собрания. Теперь под ногами - деревянные доски, а по стенам развешаны рукописи, образцы каллиграфии и картины. В центре зала под стеклом выставлены памятные подарки от известных людей и предметы быта, когда-то им принадлежавшие. Одна гостевая в европейском стиле, другая в японском. В европейской стоит огромный письменный стол с вертящимся креслом. Кажется, будто и сейчас кто-то приходит сюда каждый день и что-нибудь пишет. В окне колышутся сосны, а меж ветвями кое-где просматривается морской горизонт.

Парочка из Осаки разглядывает экспонаты в зале, все по порядку, усердно считывая сопроводительные комментарии. Жена громко высказывает свои впечатления, муж ей поддакивает. Похоже, такой штуки, как разница во мнениях, между ними вообще не бывает. Меня же экспонаты не привлекают; куда интереснее разглядывать интерьер. Когда я стою у окна в европейской комнате, госпожа Саики подходит ко мне.

- Если интересно, можешь посидеть за столом, - говорит она. - За ним работали Сига Наоя и Танидзаки Дзюнъитиро. Хотя, конечно, кресла тогда были другие...

Я сажусь в кресло. Осторожно кладу ладони на стол.

- Ну, как? Захотелось чего-нибудь написать?

Слегка покраснев, я качаю головой. Госпожа Саики смеется и уходит в зал к парочке из Осаки. Не вставая с кресла, я провожаю взглядом ее фигуру. Естественные движения, грациозная походка. В которых, я чувствую, зашифровано нечто. Словно вот так, спиною ко мне, она хочет мне что-то сказать. То, чего не высказать, если стоять лицом. А я не могу понять, что это. Слишком много на свете вещей, которых я пока не понимаю...

Сидя в кресле, я обвожу взглядом комнату. На стене висит картина маслом. Берег моря. Видимо, какой-то местный пейзаж. Стиль письма старый, но краски вполне свежие. На столе - зеленая бамбуковая пепельница и торшер. Я включаю торшер. Лампочка, как положено, зажигается. На стене передо мной - старинные черные часы. Явный антиквариат, но время показывают точно. Доски пола, истертые так, что края совсем округлились, жалобно поскрипывают, когда я шагаю по ним к выходу.

Когда экскурсия заканчивается, парочка из Осаки благодарит госпожу Саики и уходит. Оказалось, оба - члены Кансайского кружка танка. Жена - еще куда ни шло; но какую, интересно, поэзию способен писать ее муж? Из кивков да поддакиванья стихов не сочинишь, как ни старайся. Для этого нужно куда сильнее стремиться к самовыражению. Или, может, только в минуты творчества у него невесть откуда берется то самое нечто, которого не хватает в жизни?

Я возвращаюсь в читальный зал и опять раскрываю книгу. После обеда сюда подтянулось еще несколько посетителей. Почти у всех на носу очки от близорукости. Когда люди надевают очки от близорукости, их лица принимают абсолютно одинаковое выражение. Время в библиотеке течет очень медленно. Никто не разговаривает. Лишь изредка кто-нибудь встает с дивана, подходит к столу и делает какие-то записи, но в основном все сидят, по уши в книгах, не говоря ни слова и не меняя позы часами. Как, впрочем, и я сам.

В пять часов я ставлю книгу на полку и покидаю библиотеку.

- Когда вы утром открываетесь? - спрашиваю я у господина Осимы.

- В одиннадцать. А выходной в понедельник, - отвечает он. - Завтра тоже придешь?

- Если не помешаю...

Чуть прищурившись, он глядит на меня.

- Конечно, не помешаешь. Ведь это - библиотека. Сюда приходят все, кто хочет читать книги. Обязательно приходи. А ты что, всегда ходишь с таким рюкзаком? Тяжело же, наверное. Что у тебя там, золотые слитки?

Я краснею.

- Да ладно, ладно! Не волнуйся, мне это совсем не интересно... - смеется господин Осима. И почесывает висок карандашом. - Ну, до завтра!

- До свидания, - говорю я.

Он взмахивает рукой, и его карандаш упирается в небеса.

Той же электричкой я возвращаюсь на станцию Такамацу. Захожу в ближайшую забегаловку и проглатываю дешевый комплекс - куриную котлету с рисом и овощной салат. На добавку беру еще риса и запиваю горячим молоком. На случай, если ночью проголодаюсь, покупаю в круглосуточном супермаркете пару рисовых лепешек и бутылку минералки. И наконец шагаю в отель. Не слишком быстро, не слишком медленно. Нормально шагаю. Как обычный прохожий, не привлекая ничьего внимания.

Отель, хотя и огромный, оказывается обычной второсортной гостиницей для командировочных. У стойки регистрации я вписываю в анкету вымышленные адрес, имя, возраст и оплачиваю номер на сутки вперед. Немного нервничаю. Но никто не смотрит на меня с подозрением. Никто не орет на меня: "Хватит врать! Все с тобой ясно! Тебе пятнадцать лет, и ты сбежал из дома, так или нет?!" Все проходит спокойно, по-деловому.

Под зловещее громыхание лифта я поднимаюсь на шестой этаж. Комната длинная и узкая, как пенал. Неуютная кровать, жесткая подушка, маленький стол, совсем крошечный телевизор и выцветшие занавески. В ванную еле втиснешься. Ни тебе шампуня, ни ополаскивателя. Из окна видно только стену соседнего здания. Впрочем, я должен быть благодарен хотя бы за крышу над головой и горячую воду из крана. Я кладу на пол рюкзак, сажусь на стул и пытаюсь свыкнуться с новым жилищем.

"Свобода!" - думаю я. Закрываю глаза и с минуту-другую стараюсь осознать: я свободен. Но что такое свобода, я пока до конца не пойму. Сейчас мне понятно только одно: я один. Абсолютно один неизвестно где. Как следопыт-одиночка, потерявший карту и компас. Может, это и есть свобода? Но я не пойму даже этого. И решаю больше о свободе не думать.

Очень долго я отмокаю под душем. Чищу зубы над раковиной. Ложусь в постель, еще немного читаю. Устав читать, пытаюсь смотреть по телевизору новости. Но после всего, что случилось со мной сегодня, любая новость кажется серой и примитивной. Я выключаю телевизор и ныряю под одеяло. Одиннадцатый час. Но сразу заснуть не получается. Первый день на новом месте. Мой пятнадцатый день рождения. Большую часть этого дня я провел в очень странной и, надо признать, околдовавшей меня библиотеке. Завел сразу несколько новых знакомств. Сакура, господин Осима, госпожа Саики... Слава богу, никто из этих людей не желает мне зла. Наверное, это хороший знак.

Я думаю о доме, где провел детство, и об отце, который до сих пор там. Интересно - что он почувствовал, когда понял, что я исчез? Вздохнул с облегчением? Растерялся? Или просто махнул рукой? Да нет. Скорее всего, он вообще ничего не заметил.

Спохватившись, я достаю из рюкзака отцовский мобильник. Включаю питание, набираю на пробу токийский номер. И соединяюсь практически сразу. Гудки в трубке такие отчетливые, будто я звоню не за семьсот километров, а в соседний номер гостиницы. Близость сигнала пугает меня. После второго гудка я не выдерживаю и отключаюсь. Сердце чуть не выпрыгивает из груди. Телефон жив! Значит, отец еще не потребовал заблокировать этот номер. А, может, просто пока не заглядывал в стол и не знает, что трубка пропала? Я прячу телефон обратно в рюкзак, выключаю ночник у подушки и закрываю глаза. Снов я не вижу. Такая штука, как сон, не приходит ко мне уже очень давно.

---

Продолжение сле...