из романа

"Слушай песню ветра"

В детстве я был ужасно молчаливым ребенком. До того молчаливым, что родители встревожились и отвели меня к знакомому психиатру.

Доктор жил на холме, в доме с видом на море. Я сел на диван в залитой солнцем приемной. Средних лет хозяйка, демонстрируя изысканные манеры, принесла мне холодный апельсиновый сок и два пончика. Стараясь не просыпать песок на колени, я съел полпончика и выпил весь сок.

╚Еще будешь пить?╩ - спросил доктор. Я помотал головой. В приемной мы с ним были одни. С портрета на стене на меня укоризненно глядел Моцарт, похожий на боязливого кота.

- Давным-давно, - начал доктор, - жил-был добрый козел...

Какое вступление! Я закрыл глаза и попытался представить доброго козла.

- У козла на шее висели тяжелые металлические часы. Он так с ними везде и ходил. Ходил и пыхтел. Причем мало того, что они были такие тяжелые - они еще и не работали. Пришел как-то к козлу знакомый заяц и говорит: ╚Слушай, козел! И чего ты все таскаешь эти ломаные часы? Они ж тяжелые, да и толку с них никакого.╩ ╚Тяжелые-то тяжелые, - отвечает козел, - да ведь я к ним привык. Хоть они и вправду тяжелые, да к тому же не работают.╩

Доктор хлебнул своего апельсинового сока и с улыбкой посмотрел на меня. Я молча ждал продолжения.

- И вот однажды заяц преподнес козлу на день рожденья небольшую коробочку, перевязанную лентой. А в коробочке были новенькие, блестящие, необыкновенно легкие и отлично работающие часы. Козел ужасно обрадовался, повесил их на шею и побежал всем показывать.

Здесь сказка неожиданно кончилась.

- Ты козел. Я заяц. Часы - твоя душа.

Я почувствовал себя обманутым и покорно кивнул.

Раз в неделю, во второй половине воскресенья, пересаживаясь с поезда на автобус, я добирался до докторского дома, где в ходе лечения потреблял кофейные рулеты, яблочные пироги, сладкие плюшки и медовые рогалики. Через год такой терапии я был вынужден обратиться к дантисту.

- Цивилизация есть передача информации, - говорил мой доктор. - Если ты чего-то не можешь выразить, то этого ╚чего-то╩ как бы не существует. Вроде и есть, а на самом деле нет. Вот, скажем, ты проголодался. Стоит тебе сказать: ╚Есть хочу!╩, как я сразу дам тебе плюшку. Бери. (Я взял.) А если ничего не скажешь, то не будет тебе плюшек. (С видом злодея он спрятал тарелку с плюшками под стол.) Ноль! Понял? Говорить ты не желаешь. Но кушать-то хочется! И вот ты пытаешься выразить это без слов. На языке жестов. Попробуй.

Я схватился за живот и изобразил на лице страдание. ╚Это у тебя несварение желудка!╩ - засмеялся доктор.

Несварение желудка...

Потом мы с ним вели Непринужденный Разговор.

- Ну-ка, расскажи мне что-нибудь про кошек. Что угодно.

Я вертел головой, изображая раздумье.

- Ну, что тебе первое в голову приходит?

- Четвероногое животное...

- Так это слон!

- Гораздо меньше...

- Ладно, что еще?

- Живет у людей в домах. Когда есть настроение, мышей ловит.

- А что ест?

- Рыбу.

- А колбасу?

- Колбасу тоже...

В таком вот духе.

Доктор говорил правильно. Цивилизация есть передача информации. Когда станет нечего выражать и передавать, цивилизация закончится. Щелк! - и выключилась.

Весной, когда мне исполнилось 14 лет, случилась удивительная вещь. Я вдруг начал говорить - да так, будто плотину прорвало. Что именно я говорил, теперь не вспомнить, но три месяца я трещал без умолку, словно восполняя четырнадцатилетний пробел. А когда в середине июля закончил, то температура у меня поднялась до сорока градусов, и я три дня не ходил в школу. Потом температура спала, и я наконец стал ни молчуном, ни болтуном - просто нормальным парнем.

(С) Haruki Murakami 1979

Перевел с японского В.Смоленский