Оговорюсь сразу: попытки
описать всю "Лавку
Языков" в одной небольшой статье
чреваты шизофренией. Слишком уж много всего - и очень разного. И ваш
покорный чуть с ума не сошел, пытаясь найти что-то показательное, что-то
одно, достаточно характерное для выражения духа всего заведения в целом.
Мне повезло, и шаловливая
муза сама постучала в мою виртуальную дверь: в "Лавке" появилось новое
имя.
Хорошо и просто сказала
Юлия Пахоменко,
прочитав эти стихи:
"Да, мир мой стал другим теперь, и - судя по тому, что я опять задумалась, глядя в окно, и вдруг увидев, улыбнулась ни с того ни с сего, а на душе все так и щемит от пронзительной печали, - он изменился к лучшему".
Я очень рад возможности представить
вам этого человека.
Знакомьтесь: Алексей
Денисов.
Все это -- музыка,
когда ее слышишь.
Есть еще трамваи
для откровений.
Смешная горка грязной посуды.
Широкое море, туман над морем.
В этом городе очень свое настроение. Ничем его не описать, в воздухе висит, а здесь - в стихах между строк. По духу это мне всегда напоминало какой-то черный протуберанец дикой, но очень холодной страсти встретившихся случайно людей, которые любят друг друга с открытыми глазами и с обреченным исступлением, ведь ВСЕ можно только здесь и сейчас, и твой поезд - в 6:30 утра... Или людей, которые годами могут делить на двоих одиночество, не влезая друг в друга. Без вопросов, без рифмы, без звука. "Расходимся по одному".
Вот ты и ╚Родопи╩ купил.
А то все ╚Опал╩ покупал.
Будет снег -- на снег поглядим.
Будет что еще посмотреть-полюбить.
Вот уже и тебе хорошо.
А то все хотелось чего.
За окном подкрался снежок:
может, тебе надо чего?
Если и убьют -- не тебя.
Если будешь жить, то не ты.
Снег тебе -- и тот за окном.
Голос мой -- и тот не тебе.
Это - город, европейцами
на зуб недораспробованный и недопонятый. Город со своей дикой, неофициозной,
полублатной-полупофигистской историей, варившейся век напролет "при частоте
расстрелов один к двум", - историей, о которой даже сейчас китайцы, ни
японцы, ни русские не могут написать чего-либо связного - слишком у всех
рыльце в пушку, чтоб понять, кто был все-таки прав; со своими "ой, не финскими"
заливами, где островки до сих пор напичканы подземным железом массового
уничтожения, с расстрелянными
католическими храмами, где Советы хранили зерно, город с так никогда и
не найденной могилой Мандельштама и 40-градусными настойками из элеутерококка,
снимающими любой бодун и алкозависимость, с ошметками потомков интеллигенции
60-х, расползшимися по мансардам старого города вместе со своими ундервудами,
фотостудями, холстами и грязными блюзами... Нет, Леша Денисов не живет
на чердаке Миллионки, он просто надышался
чем-то таким с детства - и отравился, дай Бог, на всю жизнь.
Рыли норы... карма, Саша, карма...
Саше страшно: Саши больше нет;
из колоды выпала, как карта,
закатилась, как под шифоньер...
мама ела мясо... мыло... раму...
страшно снятся сашины шары:
сунул было руку в руку крабу --
краб за мясо Сашу из норы...
мило в море... глиссеры и яхты...
море больше: рыбы не рабы...
в горьких водах... бухты и барахты...
паром ходим... медный рев трубы...
красный рот зари... твоя подушка...
пахнет волосами... пуп земли...
что есть а подумаешь подмышка...
моря рев уже в твоей крови...
Это город большого надрыва в повседневности - и, контрастом, - очень
нервной манеры шутить. Город взорванных традиций, город нервов наизготовку,
город женщин, которые одеваются даже в магазин за картошкой как на последний
бой, словно бы говоря - "вот во всем этом меня и похороните"; город,
наивный до идиотизма - и сам же себя стебающий, рефлексирующий на отражение
в зеркале и комплексующий же от себя такого до матершинных признаний в
любви...
По ночам не спал, смотрел телевизор.
Глупости какие, ба бу бы ему,
то-то бы был бал, как в кино из жизни.
Глупости какие, рассказать кому...
Снился сон ему: какие-то люди --
да еще и на людях -- украли штаны.
Что ему, бесштанному, ╚любит-не любит╩ --
в голове ворона с клювом вороным.
Это город тихой ненависти
к разжиревшей столице, вечному дождю и китайской саранче-иммигрантам,
харкающей соплями в трамваях, как у себя в Хунчуне; город без правил
дорожного движения для своих 70% автомобилей с самурайским рулем; с этим
постоянным надрывом в душе из-за годами отключаемых холодной воды и света,
с казино "Asshole" (Ассоль) и рестораном корейских блюд "Сакура";
город Непреходящего Абсурда как необходимого условия для выживания души,
и Отстраненности как единственно работающей
энергии, которой подзаряжаешься, просто шатаясь под мелким дождем ...
В пору, когда у муравьев отрастают крылышки,
в самом начале осени, времени года грустного,
как-то всего невесомей печаль, что и трогать не хочется.
Так и хожу с ней по улицам, будто бы с птичкой на палочке.
Ладно, допустим, сегодня на нашем небе ни облачка,
дети играют в футбол на площадке, для игр предназначенной,
девочка ходит кругами с огромной собакой лохматою,
смотрит собака недобро, молчит, потому что в наморднике.
Пусть ее, дальше пойдем, печаль ты моя, как стеклышко.
Солнышко смотрит в сторону - это сентябрь, солнышко.
Вон, посмотри, умывается дура кошка бездомная.
Мы к тебе в гости, да, мы к тебе в гости, кошечка.
"Просто банальность", "красивенькость" здесь уже не приживается: все
попытки создать что-либо либо моментально скатываются либо в кабацкий
китч - либо убивают всем зарядом шрапнели в одну точку и наповал; и к живому
слову - как ультиматум: или матом - или не трынди... Не буду врать, настоящих
немного, но когда есть - то такие, какими вряд ли получились бы где-либо
еще. Нетрындящие.
Сидят двое
на берегу моря,
думают о речке.
Смешные люди.
Вода не течет,
обиды не в счет.
Все для человека
со спокойной совестью.
Мокрый песок,
теплый висок
да твердые камешки.
Слушай, что скажу.
Две собачки на мосту,
и у каждой по хвосту.
Не печалься, милая,
я кораблик сделаю.
Его очень тяжело любить, Владивосток - его неутность, его моряцко-кабацкий
бедлам, его спившихся докторов наук, торгующих подержанными автомобилями,
его джиоконд, матерящихся как стеведоры, и медсестер, занимающихся каратэ...
Его извечное нежелание пойти куда-то в одну сторону и сделать хоть чуть
чуть хорошо. И живущих в нем моих бесконечно одиноких друзей... Странно:
никогда не хотел бы опять жить там долго - и всегда хочу вернуться еще
и еще. К людям, которые там получаются... Макс, прости - я знаю, ты и это
сочтешь за елей. Суровый ты наш. Молчаливый, как твоя Лавка Языков. Как
и весь твой
город-вокзал. С его ветром, одиноко шелестящим в ушах, куда бы потом
ни уехал.
если отскочит, как в лоб, или прилипнет, как жизнь.
Это бывает во сне, это со мной и случилось:
может быть, сам написал, может быть, вычитал где.
-
-------------
Бегал по городу,
заглядывал в лица:
искал пристроить душу куда.
Вот собственно и все:
тут -- сухая веточка, теплая лампочка...
Хочется и -- нечего, и не было никогда.