«Мы обязательно встретимся».

Памяти Вадима Каневского, моего виртуального Папы.

Очень трудно объяснить, даже близким, по ком я так плачу и горюю. Невразумительное «я ему писала, он мне звонил» не станет понятнее, даже если добавить «три года». Зато каждый, кто хоть немного его знал, наверняка согласится, что этого более чем достаточно, чтобы уже никогда не забыть…

 Не думаю, что по любви, и не из любопытства даже,
Скорей из смутного родства, и то неведомо чего,
А может, просто потому, что он настолько был отважен,
Что как-то взял и позвонил, в друзья я выбрала его.
И были странные звонки, и килобайты глупых писем,
И сотни строчек буриме, и ICQ нестройный бред,
И, оторвавшись от земли, мы уносились то ли в выси,
То ль в дали. К черту. От себя. Как знать – на благо ли, во вред?
Мы были оба хороши: я умирала от гормонов,
А он от водки – почему, никто не смог бы объяснить.
Наверно, мне бы в монастырь, ему бы жить среди мормонов,
Иметь как минимум пять жен и двадцать пять детей растить.
Нелепо верить в чудеса, когда полжизни за плечами,
Когда от сердца больше нет (а может, не было) ключа,
Но только стала замечать, что без него уже скучаю,
И даже ревность кой к кому вдруг принялась мне докучать.
Мы так боимся всяких ран, уже имея их по тыще,
И так не хочется терять, еще совсем не обретя,
«Кто ищет, тот всегда найдет», порой совсем не там, где ищет,
И не добьешься никогда того, что выпадет шутя.

2002 г.

Каждый раз, когда в трубке поскрипывало такое родное «Ладуся, дочечка» или «нефтепрядюкт» (это он меня так передразнивал), дух захватывало от ощущения нереальности происходящего. В самом деле, это же на другом конце света. Какая-то Ниигата, где уже ночь. И негромкий ласковый голос у самого уха, как будто нет тысяч километров суши и моря, нет унылой или напряжной повседневности, а есть только трудноуловимое, как дыхание стрекозы, единство близких душ, потерявшихся в бесконечности материальной вселенной. «Ну почему мы все, такие замечательные (далее следовал не очень длинный список общих знакомых) не живем где-нибудь в хорошем, тихом месте…» Пауза: Вадичка, видимо, пытался сообразить, где бы на Земле могло такое место существовать. «Ну, в Швейцарских Альпах каких-нибудь. Чтобы мы все, и больше никого. Представляешь?» Представлять что-нибудь вместе с Вадичкой было приятно и весело, я довольно угукала в ответ, смеялась и даже что-то говорила, на самом деле чувствуя себя папиной дочкой, маленькой девочкой, которой еще не стыдно держать в голове воздушные замки и прочую розовую чушь. Даже уже оторвав наконец нагретую трубку от покрасневшего уха и примостив ее на место, «доча» долго еще носила на лице глуповатую счастливую улыбку, нехотя и с трудом превращаясь снова во взрослую тётю. Тётя, конечно, знала, что сказка – ложь, что Вадичка был по обыкновению не очень трезв, что мечтать не вредно, но в разумных пределах, а обманывать себя и вовсе плохо и даже опасно. Знала, и все крепче привязывалась к человеку, который нашел и приласкал заброшенного малыша, забившегося в самый угол «тётечной» души…

«Мы обязательно встретимся», - часто повторял Вадичка, и я кивала головой, как будто он мог меня видеть. Конечно, почему бы нет, успеем еще, какие наши годы, все в наших руках. Не успели. Ты поспешил, милый Цзинь Бухао.

На девятый день после Вадичкиной смерти в окно влетела летучая мышка. Даже не мышка, малюсенький мышонок. Нет, я не выдумала, честно. Тем более, что меня и дома-то не было. Папа (реальный) с сыном наперебой рассказывали, когда с работы вернулась, как он скребся всю ночь, как к утру лежал без движения между рамами, как таинственным образом исчез, стоило чуть приоткрыть одну из створок. Я тупо смотрела в их радостные лица и старательно пыталась проглотить сдавивший горло комок. Совпадение? Тогда можете все, что я тут насобирала, не читать. Хотя нет, наоборот, обязательно прочтите. Может быть, неистребимая способность удивляться и радоваться самым обычным вещам, не терять надежды и мечтать, как бы ни было плохо, заразит и вас. Если оно вам, конечно, нужно.

 

Стася