Луэлла Варшавская
"Что я помню о Володе"
Как жаль, что, когда я училась в школе, у нас считалось стыдным вести дневник, ведь тогда я могла бы много и интересно записать, а теперь приходится вспоминать - и вспоминаешь не все и не всегда то, что надо бы вспомнить. Мне кажется, что я могу . вспомнить и записать то, что относится к жизни и быту Маяковского, как я это видела много лет тому назад неискушенным взглядом подростка...
1924 год, мне четырнадцать лет. Я не помню, как я познакомилась с ней, а только помню, что сразу полюбила ее приезды ко мне в Лесную школу-санаторий в Сокольниках и очень любила, когда Лиля звонила мне по телефону. Звала я ее тогда еще по имени и отчеству.
Я читала Лиле свои школьные сочинения, и она сделала мне замечание за какую-то вычурную фразу и объяснила, как можно было написать проще. С тех пор в школе и в институте, и даже теперь в работе, когда я что-нибудь пишу, я вспоминаю этот случай и пишу все проще - прямо. Если Лиличка сделает какое-нибудь замечание, его нельзя забыть.
Потом я училась при биологической станции юных натуралистов им. К.А.Тимирязева в Сокольниках. И наш класс поехал на Волгу в гости к Мичурину, а мне врач по состоянию здоровья ехать не разрешил. Лиля, узнав о том, что мне, собственно, некуда деваться на лето, пригласила меня погостить в Пушкино на дачу. Не знаю, на сколько меня пригласили, но прожила я там все лето.
По-моему, это было в 1924 году. Маяковский и Брики жили в Пушкине второе лето, но не на той даче, на которой в прошлом году, а на другой. На этой даче было пять комнат и еще какая-то проходная. Постоянно жили Лиля и Ося, а Володя наезжал с субботы на воскресенье и привозил мне семь плиток шоколада - на каждый день по плитке...
Рядом на дачах жили Асеевы и Вера (сестра Ксаны Асеевой) с мужем. Все называли друг друга по имени, мне поэтому было очень трудно запомнить имена и отчества, и я сбивалась и называла кого-нибудь по имени, потом спохватывалась и говорила отчество, например: "Ося, пойдемте за малиной, Максимович!" Ося первый разрешил звать себя Осей, а потом я всех, кроме Володи, стала звать по имени. Володю я еще несколько лет звала Владимир Владимирович.
По вечерам собирались в хорошую погоду у нас на террасе. Помню, что иногда даже пели. Пели "По морям, по волнам" и "С нами Ворошилов, первый красный офицер" или играли в карты.
По воскресеньям приезжала масса народу. На обед делали котлеты, т.к. если будет очень много обедающих, можно дать по одной котлете, а если хватит, то по две. На стол ставилось несколько крынок с холодным, из погреба, молоком.
Приезжали Штеренберги, я подружилась с Фиалкой, и она осталась на несколько дней у нас. Был дождь, мы с ней забрались с ногами на Лилину кровать и играли в "пьяницу", и при этом так хохотали, что на шум все сбежались узнать, что случилось, и ничего смешного не оказалось.
Приезжала Вера Инбер с дочкой Жанной. На переднем дворе скосили траву, и мы с Жанной прыгали через кучи сена, но никак не сдружились и больше никогда не встречались.
Вера Михайловна сидела на перилах террасы, читала "Сороконожку" и "Мальчика с веснушками", и всем очень нравилось.
Володя раз вечером привез с собой на дачу Кирсанова. Кирсанов был очень молод и недавно приехал в Москву. В первый же вечер Кирсанов читал свои стихи, которые всем понравились, а мне и Фиалке особенно понравилось, что по ходу чтения стихов Кирсанов "гудел" паровозом.
Мы с Лилей ходили встречать Володю на вокзал. Иногда он ехал с вокзала на извозчике и подвозил нас домой, иногда, встретив нас, сходил с извозчика, и мы втроем шли домой пешком.
В один из первых дней моей жизни на даче Лия сказала мне: тебе будут говорить, что я целуюсь со всеми под любым забором, ничему не верь, а сама меня узнай.
Я узнала ее и знаю, что она самая замечательная женщина на свете...
* * *
После дачи я и Лиля переехали жить в Сокольники. Сняли одну большую комнату поблизости от моей школы.
У нас был телефон 2-35-79.
Мы с Лилей спали на одной тахте под разными одеялами. Лиля иногда читала мне вслух. Помню, что она читала Пушкина, и часть наизусть.
Денег, очевидно, было мало. Помню, раз вечером нам очень захотелось чего-нибудь вкусного, но денег не было, и вдруг Лиля обнаружила в кармане вязаной кофточки, которую надела после долгого перерыва, 10 рублей. Я немедленно поехала на Сокольнический круг за вкусным.
Через некоторое время в Сокольники переехали Ося и Володя. Мы заняли весь нижний этаж того же дома. В столовой поставили бильярд, и Володя с Осей много играли. Научились играть и Лиля, и я. Играли все, кто приезжал.
Я ходила в школу, и ко мне часто приходили школьные товарищи... Лиля всех знала по именам и прозвищам ("Пушкин", "Русская красавица") и со всеми разговаривала. Девочки любили Лилю и удивлялись, что она и вся наша жизнь не похожа на то, что они слышали о быте Маяковского.
Днем в Сокольники приезжала Аннушка (старая домработница и друг Бриков) - готовила обед, закладывала дрова в печку, убирала комнаты и вечером уезжала. Жила она на Водопьяном. В Сокольниках было холодно, поэтому все часто ночевали в городе, а я оставалась в Сокольниках, потому что ходила в школу. Но обедать тогда ездила в город и вечером бывала на Водопьяном...
Володя утром затапливал печку (все было приготовлено накануне Аннушкой). И вот один раз, когда дрова уже загорелись, оказалось, что в печке за дровами котенок. Прибежавший на мяуканье из другой комнаты Володя раскидал горящие дрова, извлек перепуганного котенка, усадил на диван и снова затопил печку.
Потом долго кискали ("кис... кис...") по утрам, прежде чем затопить печку - проверяя, где котенок.
День моего рождения, 10 февраля, решили отметить обедом и подарками. Я после школы переоделась в шелковое платье и короткую курточку на меху. Трамвай почему-то до Круга не шел, и я страшно замерзла, пока добралась до города. Как приятно было, когда я приехала и там меня все ждали - Ося, Володя, Лиля, Эльза и еще масса народа, не помню уже кто. Был мой любимый обед, а на кровати лежали подарки - портфель от Володи, огромная коробка конфет "Мишка" от Эльзы, носовые платки, белье и еще другие прелести.
Конфеты я отвезла в школу, и наша так называемая "толстая компания" (одна только я была худая) слопала их в один присест.
Ося очень любил писчебумажности, и мы с ним время от времени отправлялись в Мосторг за покупками. Помню один такой поход - мы с Осей одеты в резиновые плащи типа "совторгслужащий", у меня коричневый, а у Оси серый. Лиличка проводила нас до калитки и крикнула нам вслед: "Вы очень элегантны!".
Другой наш поход носил название: "Почему Ося не женился на Луэлле". Мы подходили к Мосторгу. Ося нес портфель, в котором уже были покупки, а я несла маленький кошелечек, вдруг я сказала: "Ося, ты можешь положить в портфель мой кошелек?" Ося взял кошелек, решив, что у меня развязался туфель и он мне мешает. Когда мы уже пили кофе-гляссе в ресторане Мосторга, Ося стал выяснять, почему я отдала ему кошелек, и оказалось, что просто мне было очень жарко и кошелек мне надоел. Вечером за ужином Ося все это рассказал и торжественно объявил, что на такой, как я, он никогда не женится!
После покупки писчебумажностей мы всегда пили кофе-гляссе в Мосторге. Там было самообслуживание, и нам очень нравилось ходить за угощением с подносом, с номерками и потом пить кофе на диване за перегородками. Там было очень уютно.
Из-за границы Лиля и Володя однажды привезли собаку скоч-терьера, которого назвали Скотик. Скотик был еще щенок и очень веселый. По ночам он почему-то очень любил бегать по ковру и потом, разбежавшись, прокатиться носом. Это очень мешало спать. У него вообще были очень смешные привычки - кусочек еды он клал в уголок и заметал пылью, чтобы никто не нашел. Пыль заметал носом!
Вскоре Скотик чумился и издох. Дома были только я и Аннушка. Скотик очень кричал, и мы с Аннушкой плакали.
С этим Скотиком Володя снят на фотографии.
Когда Лиля, Володя, Ося приезжали откуда-нибудь - всегда привозили подарки. Как-то Лиля привезла мне чулки. Очень хорошие, серые с вышитыми стрелками и черные, белые и бежевые с коричневыми стрелками. Я решила, что стрелки - это неприлично, и аккуратненько иголкой выдернула их...
* * *
Начались разговоры о новой квартире. Когда нашли ее, сделали ремонт и специально начертили и заказали мебель, чтобы все поместилось, т.к. комнаты были очень маленькие. Все - Ося, Володя и Лиля - очень увлекались новой квартирой, и каждая приобретенная или найденная вещь, например "шведские" столы с поднимающимися крышками, встречалась восторгом. Старые вещи на новую квартиру совсем не брались...
Квартира на Гендриковом была очень маленькая, и Володе там было тесно. Встав утром, он в пижаме с полотенцем через плечо, что-то бормоча или даже напевая, шел принимать ванну или душ.
В ванной комнате висел Володин плакат "В грязи живет зараза, незаметная для глаза".
В ванную Володя должен был пройти через столовую, и там ему мешали стулья, поэтому в столовой стоял грохот, пока Володя их переставлял.
Володя был очень чистоплотен, даже брезглив и мнителен, это объясняли тем, что отец его умер от заражения крови от пустячного пореза.
Утром ставили самовар, и после чая все расходились по делам. Если Володя работал дома, он много ходил по столовой и своей комнате, все время переставляя стулья и бормоча, а иногда он закрывался у себя в комнате.
Вечером Володя часто читал новые стихи Лиле и Осе, и я часто вместе с ними слушала первые чтения стихов Маяковского.
После обеда Ося и Володя отдыхали у себя в комнатах - причем Ося шел отдыхать в любых случаях, кто бы в гостях за обедом ни был.
Мы с Лилей сидели у нее в комнате или в столовой. Лиля всегда посылала меня спросить, не хотят ли Ося или Володя чаю. Осю я спрашивала без страха, а Володю почему-то стеснялась и всегда - перед тем как открыть щелочку в дверях и спросить: "Володя, вы хотите чаю?" - я немножко постою и только потом спрошу. Если было нужно, я относила чай с чем-нибудь вкусным по комнатам и Осе, и Володе в стаканах с подстаканником, на ручке которого было место для пальца.
Вечером почти всегда бывали гости. Играли в "ма-джонг", в карты, Ося играл в шахматы. Много разговаривали. Володя иногда одновременно играл на двух столах, отчего бывал ужасный шум!
* * *
...Был какой-то праздник или день рождения Оси или Лили, не помню точно, но гостей было много. От танцев и тесноты стало очень жарко, в Лилиной комнате женщины переодевались в ее летние сарафаны, мужчины сняли пиджаки. Танцевали в этот вечер очень много, а я танцевала все время с Володей, а за ужином выпили с ним "на ты", и с тех пор говорила ему "ты" и называла Володей. Это было зимой 1927 года...
Перед Володиными выступлениями, которые обычно бывали в Политехническом музее, все собирались в комнате на Лубянском проезде (мы, Асеевы, Кассиль, Кирсановы, Володины сестры и все, кого Володя приглашал). В один из таких вечеров Володя раздал всем на память мелочи, которые были у него на письменном столе - ручку, карандаш, ножик. Мне он подарил небольшую коробочку карельской березы, она осталась во время войны в нашей ленинградской квартире и пропала.
Короткое расстояние от дома в Лубянском проезде до Политехнического музея иногда приходилось идти, держась друг за друга. "Луэлла, ты не потерялась?" - все окликали друг друга. Володя шел впереди, пробивая себе дорогу и ведя нас. В Лубянском проезде всегда была толпа желающих попасть на вечер Маяковского, но не имеющих билетов. Многие просили Маяковского пропустить их, и почти всегда он кого-нибудь брал с собой.
Обратно ехали почти всегда на извозчике вчетвером: Ося и Володя, а я и Лиля - у них на руках. Иногда шли на Таганку пешком. Один раз Володя был в очень хорошем настроении и по дороге стал читать все афиши навыворот, коверкая названия, фамилии и слова. Вдруг он остановился и замолчал - на белой афише красными буквами было написано "Загмук". Это было уже как бы наоборот, и Володя ничего не мог с этим поделать и очень удивился...
Володя любил держать пари и если во что-нибудь играл, то обязательно "на интерес". Если не на деньги, то на "кить мысточку" (мыть кисточку и бритву после бритья) или кричать "ку-ка-ре-ку" из-под бильярда (в Сокольниках). Выигрыш на "кить мысточку" бывал действителен на разные сроки, и я часто попадалась, потому что на что же еще можно было спорить со мной?
Володя очень злорадно кричал по утрам: "Луэлла, я ухожу, кисточка на месте!" или перед бритьем: "А хорошо ли вымыта моя кисточка?"
С Володей у меня происходил иной раз такой шутливый разговор:
- Луэлла, пойдем в кино?
- Пойдем, Володя.
Но так как Володе было совершенно неинтересно ходить со мной - он мог пойти с Наташей Брюханенко, - да и мне было интереснее пойти с каким-нибудь своим студентом, то этот разговор повторялся безрезультатно много раз, пока я не ответила, что мне уже надоело ходить с Володей в кино, и тогда разговор стал повторяться так:
- Луэлла, пойдем в кино?
- Володя, мне надоело ходить с тобой в кино!
- Очень жаль!
Помню такой забавный разговор Володи с домработницей.
Володя:
- Отдайте, пожалуйста, мои башмаки в починку.
Домработница:
- Куда?
Володя:
- В булочную, конечно!
Домработница, очевидно, привыкшая к разговорам с Маяковским, ответила в тон:
- Я понимаю, что в молочную, но в какую?
В 1925 году Ося работал в "Моссельпроме". На доме "Моссельпрома" в Калашном переулке была световая надпись "Нигде, кроме как в Моссельпроме".
Когда мы с Лилей куда-нибудь ходили, особенно вечером (когда надпись на доме была освещена), мы старались пройти мимо этого дома, в котором работал Ося и на котором была Володина надпись...
* * *
Я совершенно не помню, откуда пошло выражение "Мы все под Кисой ходим", но оно точно выражает отношения на Гендриковом. В доме Лили, Оси и Володи все очень заботились друг о друге, уходя, оставляли записки. Лиля всегда подписывалась рисунком - силуэт кошки, а Володя - "Щен", с соответствующим рисунком. Всегда было известно, кто что любит из еды, и ножку от курицы получали я и Ося по очереди; это строго соблюдалось, особенно если курица была на два дня...
Если Володи не было к обеду, ему все оставлялось: "Вот это Володя любит". Если кто-нибудь опаздывал домой к назначенному времени, он звонил по телефону, чтобы не беспокоились. Я поняла и полюбила эту манеру заботиться друг о друге, напомнить что-нибудь, купить, подарить то, что другой любит, рассказать, придя домой, как провел день, что видел смешного, что сделал, кого встретил...
Интересно, что за всю мою жизнь среди Бриков я не помню разговора о деньгах, хотя денег часто было мало, их одалживали, сводили концы с концами, но все это разрешалось спокойно, не как центральная проблема.
Лиличка очень любила дарить, ей нравился этот процесс: от того, что она дарит вам что-нибудь, она сама получает удовольствие!
Живя в Пушкине, в Сокольниках, бывая ежедневно на Гендриковом, я видела, как можно по-настоящему любить друг друга. Так будут относиться друг к другу люди через много лет, к таким отношениям мы придем, когда на свете станет жить очень хорошо всем и везде!
Володе я вообще сначала была ни к чему, приехала я ненадолго, а прижилась навсегда. Но меня любила Лиличка, и Володя стал хорошо ко мне относиться, а потом мы с ним и подружились.
Раз в Пушкине Володя пошел гулять с Наташей Брюханенко. Я проводила их по садику и что-то крикнула в дорогу. Володя обернулся и сказал: "Кокетливый верблюжонок". Мне это тогда показалось обидным, а сейчас я понимаю, что если не "верблюд", а "верблюжонок", значит, это было сказано любя.
Володя и Лиля звали Осю - Осик, и как это всегда звучало ласково. Лиличка часто звала Володю - Волосик, а Лиличку все - Ося, Володя, я, Рита - звали Киса. Ося и Володя, конечно, обожали Кису - "мы все под Кисой ходим", но Ося был скуп на внешние проявления. Много лет спустя после смерти Володи, в 1945 году, я была в Москве в командировке. К Лиле и Осе пришел молодой поэт, он читал стихи о своем погибшем на фронте товарище. Лиличка заплакала, Ося встал и сказал: "Кисик мой", и подошел к Лиличке. Она улыбнулась ему и перестала плакать...
* * *
...В конце декабря 1929 года я вышла замуж, но, будучи очень принципиальной и упрямой, я решила не жить вместе с Алей, чтобы семейная жизнь не помешала мне окончить институт. Аля должен был где-то получить комнату, в которой кто-то еще жил, поэтому он пока жил со мной вместе, а комнату так никогда и не получил, и мы всегда жили вместе, и институт я все-таки кончила. Но тогда это все еще не выяснилось, мы ждали комнату, Аля жил у меня временно, и вещи его стояли на Гендриковом, и за чистым бельем Аля ходил туда. Так он пошел за бельем 13 апреля часов в 8 вечера.
Ося и Лиля были в отъезде. Володя жил на Гендриковом один, он часто в эту зиму болел гриппом и по нескольку дней не выходил. 13-го он ждал к обеду гостей, но так случилось, что никто не пришел. Вечером Володя сидел за накрытым столом один и пил вино. Так его в последний раз видел Аля.
Аля пришел домой и сказал, что Володя очень мрачен. "Я никогда не видел Владимира Владимировича таким мрачным".
...Но могло ли прийти тогда нам в голову пойти на Гендриков ночевать или позвонить кому-нибудь из знакомых?..
С утра я поехала в институт, потом в парикмахерскую. Проезжая по Лубянскому проезду, я увидела Крученых, стоящего на каменной тумбе у ворот дома, где была Володина комната. Вокруг него собралась довольно большая толпа, он что-то говорил, был очень возбужден, размахивал руками. Я очень удивилась и подумала - надо рассказать Кисе, что Круч совсем сошел с ума. Потом я поехала к зубному врачу Ципкиной. Она как будто удивилась моему приходу, и между нами произошел такой разговор:
- Луэллочка, вы давно видели Владимира Владимировича?
- Вчера Аля его вечером видел.
- Говорят, он опять болен?
- Да, он выглядел вчера плохо и говорил, что чувствует себя неважно. Можно от вас позвонить?
Я позвонила на Гендриков, мне ответил незнакомый голос, я попросила Владимира Владимировича. Трубку положили...
Ципкина уже все знала, но почему-то ничего мне не сказала, полечила мне зуб, и я ушла.
Домой я попала только часов в 7-8 вечера, усталая и голодная.
У нас была хорошая, уютная, светлая квартира, но, когда я вошла в переднюю и меня встретил испуганный Аля, я вижу свою квартиру темной и ужасной. Гостей не было. Я зашла и спросила, что Аля купил и где же все. Аля посмотрел на меня как на сумасшедшую и спросил: "Ты ничего не знаешь?!" Я на это не обратила никакого внимания и рассердилась за то, что ничего не приготовлено, хотя Аля все обещал сделать. Я разделась и пошла мыться. Аля пошел за мной, и видно было, что он очень удивлен моим поведением, но я ведь ничего не знала - наверное, единственный человек в Москве.
Тогда Аля мне сказал, что Володя застрелился. Эти слова до меня совершенно не дошли. Я помылась, и Аля стал звать меня на Гендриков. Я ответила, что сейчас пойдем, но все-таки не сознавала, что произошло, пока мы не дошли до переулка, в котором жили наши.
В переулке было много народа, стояли какие-то машины. Аля еще раз спросил меня, поняла ли я, что он мне сказал. Тут я поняла, и передо мной сразу встал вопрос:
- А Лиля?
Пройти через двор и по лестнице было невозможно - нас не пропускала толпа людей, которая собралась у дома. Я ужасно плакала. Постояв немного, Аля начал протискиваться и говорить: "Пропустите племянницу Владимира Владимировича". Так мы добрались до двери. Дверь открыл кто-то незнакомый. Нас впустили. Квартира была полна чужих... Меня позвали в столовую и хотели провести к Володе, но я дошла до двери его комнаты и, увидя мертвого Володю, ушла - я не могла подойти к нему. Я все время думала о Лиличке.
На кухне сидело несколько человек, своих, близких друзей, и я тоже осталась там. Мы все кого-то просили подождать Лилю, но нам сказали, что похороны будут завтра или послезавтра и ждать Бриков не будут. Потом пришла телеграмма от Лили, она просила, чтобы ее ждали...
Они приехали в среду или в четверг. Я поехала на вокзал. Встречали их друзья. Поезд подошел, мы все искали глазами Лилю, она уже стояла на подножке вагона, когда подошел поезд, и быстро сошла на перрон... Мы ее не узнали! Так она изменилась за эти несколько дней. Она сама бросилась к нам.
Поехали в Дом писателей, там был открыт доступ к телу Маяковского. Гроб был украшен цветами, и недалеко от него стояли стулья, здесь мы сидели почти все время до похорон. Лиличка часто целовала Володю и говорила мне: "Лушенька, подойди поцелуй Володю".
Когда подняли гроб, чтобы вынести его из Дома писателей, под гробом лежали щетки. Оказывается, есть такой обычай, и, очевидно, Аннушка сумела незаметно подсунуть под гроб Владимира Владимировича эти щетки.
Когда я с сестрой Володи Людмилой Владимировной хотела выйти, это оказалось невозможным - двор Дома писателей, вся улица были заполнены народом. Мы просили нас пропустить. Иногда, узнав Людмилу Владимировну, нас пропускали, иногда, взяв на себя командование, я говорила: "Это же сестра Владимира Владимировича! Нам же необходимо пройти!" - и нас пропускали.
На Арбате стояли трамваи, вливался новый народ, и мы оказались оторванными от машины с гробом. Так, с трудом держась в голове процессии, мы добрались до крематория. Ворота были закрыты, так как толпа ворвалась во двор, и могла произойти давка, но нам удалось как-то проникнуть во двор. У входа в крематорий была конная милиция. Мы сели на скамеечку. И тут Лиличка сказала, что у нее нет сил дальше пробираться, что мы будем сидеть здесь, пока все кончится. Вдруг конный милиционер кричит: "Брик! Где Брик? Требуют Брик!" - оказывается, Александра Алексеевна не хотела проститься с сыном и допустить кремацию без Лили Юрьевны. Ося и Лиля прошли в крематорий, а мы остались ждать на дворе.
Когда я приезжала с практики, мы с Лиличкой несколько раз ездили в крематорий к Володиной урне и теперь иногда бываем там. Но разве можно почтить его память там, где Володе отведено такое крошечное и неуютное место?
1951 - 1952 гг.
Зима.