 |
|||
"АКВАРИУМ" В ТОКИО! Да, друзья. Время собирать камни.
Наша скромная инициатива по организации полуподпольного визита
БГ в Японию в марте прошлого года дала свои всходы. И какие! Целых
два официальных концерта "Аквариума" в полном составе состоятся в
Токио 16 и 17 декабря. О-о как...
"САЛАТ" ПО-ПИТЕРСКИ: ЕЩЕ ОДНА ПОПЫТКА? В конце октября издательство "Амфора" (С-Пб) вступило в переговоры с японцами по получению прав на издание сборника "самых скандальных танка" уходящего века - книги Тавара Мати "Именины Салата". Это - уже четвертая попытка издать в России японский поэтический бестселлер, русский перевод которого пылится в столе ДК с 1990 года. Основная причина предыдущих неудач - разведенные руки главредов со словами: "Поэзия? Да кто ж ее купит?" Видимо, на сей раз сбывается роковое пророчество Чхартишвили- Акунина: "Запомните, Митя: японское сейчас хавают всё!" Сильно сказано. Аж непонятно, плакать тут или смеяться. Тираж "Салата по-питерски" предполагается небольшой, оформление красивое, вариант подарочный. Посмотрим, что у них выйдет. О результатах сообщим. - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
ЛУЧШАЯ РЕЦЕНЗИЯ
- - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - -
- - - - - - - - - - - -
ЗДЕСЬ
ПЕРЕВОДЫ РОМАНОВ:
В марте 2000 г. изд-во "Амфора" (С-Пб) выпустило "продвинутую" версию - в твердой обложке, без редакторских "ляпов" и с послесловием переводчика - тиражом в 5.000 экз. Очень быстро распродали и это. Прямо сейчас идет допечатка еще 2.000 экз. Похоже, обложка опять изменится. На Сети это можно будет приобрести вот здесь. Не пропустите! Срок копирайта кончается, и в обозримом будущем "Овцы" в России издаваться больше не будут. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - В ПРОЦЕССЕ
Если все будет хорошо, перевод будет завершен к январю, и тогда книга выйдет в изд-ве "Амфора" в феврале 2001 г. Пусть всё будет хорошо... - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - -
- - - - - - - - - - - -
|
 |
= ИНТЕРВЬЮ НА ЧЕМОДАНАХ =
Мицуёси Нумано - профессор славистики Токийского университета (русская, польская, чешская литература). Закончил Токийский и Гарвардский университеты. Обладатель пяти академических степеней и наград. Автор многочисленных книг, критических статей и эссе. Переводил на японский произведения Набокова, Бродского, Татьяны Толстой, Окуджавы, Пелевина, Лема, Славомира Мрожека, Милана Кундеры. Тесно сотрудничает с основными японскими литературными журналами и газетами, регулярно освещая новинки современной японской литературы в прессе. Часто и подолгу работает в России. Сентябрьская лекция профессора "Не только самурай и гейша", увековеченная журналом "Япония Сегодня", явилась отличным пособием по изгонению "кровавых самурайчиков в глазах" у нашего драгоценного читателя. А на интервью "Виртуальным Сусям" сэнсэй любезно согласился уже перед самым отлетом из Москвы в Прагу. Жаль, кассета закончилась. А то бы мы еще много чего поизгоняли...
:-)
Дмитрий Коваленин,
Октябрь 2000
ДК: - Сэнсэй, ваши взгляды на японскую и русскую литературу несколько отличаются от обычных взглядов русского или японца. Похоже, вы любите рассматривать литературу не в масштабах какой-то одной страны, а гораздо шире. Поэтому хочется задать вам такой вопрос. В последнее время много спорят, может ли, например, "ваш" Мураками Харуки представлять современную японскую литературу. Или, скажем, может ли "наш" Пелевин представлять современную русскую литературу. Как вы сами хорошо знаете, когда каким-то авторам присуждают нацпремии, или организации вроде "Japan Foundation" выделяют фонды на их переводы, о таких писателях, как Мураками, даже не думают, не правда ли? И если их спросить, почему, - ответ, скорее всего, будет такой: "Этот писатель еще не может представлять литературу страны". Что же за орган, по-вашему, должен обладать такими правами и выполнять такую функцию - решать, кто из писателей "уже может", а кто "еще не может" представлять литературу страны? Сэнсэй: - Э-э... В вашем вопросе, Митя, переплетается сразу несколько больших проблем. Первая проблема - какие писатели должны представлять свою страну. Литература, кроме всего, функционирует и как одна из общественных систем, это тоже социальный институт, не так ли. И вопрос, я думаю, в том, кто именно находится у руля такой системы, в рамках этого института. А это уже вовсе не обязательно вопрос литературы как таковой. Люди, стоящие у руля социального института - это, что ни говори, так называемые общественные авторитеты, которые формируют истеблишмент. И, само собой, то, что эти люди думают, очень сильно влияет на действия их института в целом. В этом смысле и Пелевин, и Мураками Харуки... Ну, Мураками-сан уже и сам довольно большой общественный авторитет в Японии, но все-таки... Все-таки он еще молод, согласитесь. Как ни крути, а эти социальные институты не признают писателя представителем культуры страны, пока ему не исполнится достаточно много лет. Вот и в России, скажем, премия Букера... Хотя в последнее время Букер получали и сравнительно молодые авторы. В России сейчас вообще появилось очень много разных премий. Но, хотя в каждом случае буквально все зависит от жюри, в основном это - люди, которым за шестьдесят. И, мне кажется, именно эти шестидесятилетние пока еще очень сильно влияют на итоги любых премирований. - Но, вообще, насколько важна гражданская принадлежность автора той или иной стране? Может, ему достаточно принадлежать языку страны, чтобы считаться ее писателем? - Конечно, если говорить о внешних границах литературы, самая главная проблема - это проблема языка. Ведь понятно, что обычный японец не сможет читать русскую литературу на русском языке, а обычный русский не прочтет японской литературы на японском. В этом смысле язык выступает гигантским барьером. И все же, несмотря на это, литература остается литературой. Ведь поразительная вещь: в какую бы страну мы ни приехали - везде есть своя литература, это просто чудо. И если мы попробуем прочитать, то прекрасно ее поймем. То есть, вот я, японец, читаю русскую литературу, и сам вижу: что интересно - то интересно, что скучно - то скучно. И уж вовсе не считаю, что в русской литературе прекрасно все подряд! (смеется) ... И скукотища попадается, и полная ерунда. Но ведь я это понимаю, вот я к чему. И это ужасно здорово. Куда ни поедешь - и во Франции, и в Германии, и в той же Японии - существует некая общая для всех основа, какое-то место, где все они пересекаются, как на ринге в борьбе сумо. Что Россия, что Япония - у всех в литературе один и тот же ринг. И я замечаю, что современная литература сейчас уже выходит за рамки и языка, и границ какой-то отдельной страны. Пускай это звучит немного утопично - но на самом деле, вот прочитал же Виктор Пелевин ваш, Митя, перевод Харуки Мураками, и ему понравилось, так? То есть, между Мураками и Пелевиным наверняка есть некое изначальное взаимопонимание, которое превосходит рамки языка. Было бы странно, если бы все сводилось только к специалистам. Например, если я специалист по русскому языку, русская литература - тема моих исследований, и потому я кроме нее ничего не читаю. Если бы я так говорил - я бы страшно сузил свое понимание сути вещей. Я же читаю русскую литературу не потому, что я специалист, а потому, что она мне интересна как литература! Конечно, в какой-то степени меня интересует и сама Россия - но, в конце концов, та же Чехия мне интересна не меньше... То есть, интересное произведение, не важно на каком языке, прежде всего интересно читать. Это общечеловеческое. А когда кто-то становится специалистом - особенно академическим специалистом - он частенько перестает уметь то, что естественно для обычного человека. И тогда его очень жаль. Я думаю, очень важно умение отключиться от того, что ты специалист, умение читать книги любой страны с точки зрения абсолютного дилетанта - и говорить о них то, что в голову взбредет. Если книгу было интересно читать - так и надо говорить: "интересно". А специалист, как правило, боится высказывать свое мнение напрямую - не дай бог, другие специалисты посчитают, что у него не хватает специальных знаний... - И все-таки... Например, Кундера. Сам чех, а пишет и на французском, и в своих же англоязычных переводах участие принимает. И Набоков так же. Русский, а в последних интервью сам не раз говорил, что "английский ему больше подходит для самовыражения". И у Бродского та же направленность в последний период намечалась. Ну, в японской литературе я просто не знаю, у кого еще такая же судьба, кроме Мураками... И вот я думаю, а нет ли такой общей тенденции: как только писатель выходит на особо масштабный, мировой уровень, он рискует "соскочить" со своего языка? Когда на каком-то неуловимом этапе он просто обрывает связь со своим языком, как младенец - пуповину матери? И начиная с этого момента, остается ли тот же Мураками японским писателем, или вообще перестает принадлежать культуре отдельной страны? - Об этой проблеме - проблеме языка в литературе - я и сам размышляю с давних пор. Вопрос двуязычия, или даже многоязычия литературы характерен не только для Европы. В Азии такое тоже нередко встречается. Вот недавно я встречался с одним индийским писателем. Этот человек пишет на трех языках: английском, хинди и местном наречии ванакивана. Пишет на трех, а говорит - так вообще на семи. Такая уж это страна, Индия. И с точки зрения этого человека в том, чтобы писать на двух языках, ничего необычного или редкого нет. Но в каждой стране, конечно, своя ситуация. Для среднего жителя Японии писать на каком-то другом языке помимо японского - вещь практически нереальная... Да, я думаю, и у обычного русского человека сегодня писать прозу на чужом языке не получится. И случай с Набоковым только доказывает, что без особой семейной атмосферы, без специального аристократического образования и прочих благоприятных условий, в которых человек рос бы с малых лет, сформировать в себе такую способность крайне сложно. - В общем, да... Еще простенький детектив, может, кто и напишет, но передавать чужим языком какие-то психологические глубины - пожалуй, дело почти безнадежное... - Очень нелегко, правда? Вот, например, вы, Коваленин-сан, станете писать свой очередной рассказ сразу на японском языке? А если попробовать? - Ну, сначала я бы писал на русском, а потом переводил, постоянно советуясь с японскими друзьями. Как такое-то выражение воспримут японцы - или, наоборот, каким словом лучше вызвать нужное ощущение в душе читателя... Нет, конечно, среда, в которой воспитывался, тут играет решающую роль. - Вот я и говорю: воспитываясь в Японии, человек крайне редко соприкасается с другими наречиями. Это очень однородная нация с одноязычной средой. И обычному японцу очень сложно излагать свои мысли на иностранных языках, а уж писать какую-то литературу - вообще на порядок труднее. - Однако Мураками-сан опубликовал в американских журналах несколько таких рассказов... - То есть, не переводы? - Нет, сразу на английском писал. - Да, я помню, он еще до своего официального дебюта собирался что-то писать на английском... Конечно, и среди японцев попадаются такие люди. И в последнее время их становится больше. Вот, например, Тавада Ёко - молодая писательница, хотя и не получившая пока большого международного признания. Живет она в Гамбурге, пишет на немецком стихи и прозу, и в Германии же получила литературную премию. Это уже после того, как ей в Японии дали премию Акутагава. То есть, двуязычные авторы среди японцев тоже есть. Еще одна женщина, госпожа Мидзумура Минаэ, двадцать с лишним лет прожила в США, получила звание профессора в Принстонском университете, серьезно изучает литературу. Язык ее прозы - это некая изящная двуязычная смесь из английского и японского. Такие случаи встречаются сегодня все чаще. А параллельно растет число иностранных авторов, которые пишут на японском и получают признание в Японии. Хотя и в старой Японии такое изредка бывало. Еще до войны в Японии жил
блестящий русский японовед г-н Елисеев. Этот человек стажировался в Токийском
(тогда еще Императорском) университете, овладел японским практически в
совершенстве и был другом Нацумэ Сосэки. Он написал несколько книг, и его
японский язык был по-настоящему великолепен... Конечно, в те времена подобные
случаи были ужасно редки. Да и сейчас еще остаются исключением. К примеру,
есть один писатель, которого я лично ценю очень высоко - американский еврей
по имени Леви Хидэо. Он живет в Японии, пишет на японском - и, должен отметить,
на отличном японском. Или другой автор, получивший известность совсем недавно
- я даже написал о нем отдельную статью - швейцарец Давид Зопети. Получил
в Японии литературную премию Субару. Чистый европеец, швейцарец. И тоже
пишет на прекрасном японском. На его японский, кстати, явно оказал большое
влияние Мураками Харуки. То, как он использует сравнения и метафоры, сильно
напоминает язык Мураками. Это вообще интересная тема. В метафорах Мураками,
как и в общем построении текста его книг, мне лично видится влияние английской
языковой среды. Мураками-сан любит использовать индивидуальные сравнения,
выражения, которые несколько отличаются от традиционного японского языка.
И вот теперь его необычный японский, похоже, начинают перенимать иностранцы.
Очень любопытное взаимовлияние.
- В Киото. - То есть, в Японии, я так и думал. И читают его, конечно же, только японцы? - Ну, разумеется. Пишет-то он по-японски. И вот, как и в случае с Леви Хидэо, часто можно услышать вопрос: а как так вышло, и почему эти люди пишут на японском? И Леви-сан, и Зопети-сан в этом смысле похожи. Зопети стажировался в Киотосском университете, и в своих книгах использует многолетний опыт жизни в Киото. Что же до Леви Хидэо, то он провел бурную юность в молодежных кварталах Синдзюку, бродяжничал там и так далее - очень много всего такого испытал, и потому пишет с позиции иностранца, который давно живет в Японии и смотрит на нее изнутри. Для такого писателя Япония - это реальность, которую он всю жизнь воспринимал только на японском, и никакими другими словами ее выразить невозможно. - А есть ли смысл такое переводить? - М-да, переводить это, наверно, было бы очень сложно... - Дело даже не в том, сложно это или нет. Стоит
ли вообще это делать? Техническая возможность такого перевода - отдельный
вопрос. Но будет ли это иметь хоть какую-то ценность, переведенное для
не-японцев - вот загадка. Я ведь что хочу отметить. Писателям большого,
международного уровня, конечно, не нужно думать об этом как-то специально
- они, скорее всего, чувствуют это рефлекторно, на подсознательном уровне.
Однако, если автор, когда пишет, не старается, чтобы текст воспринимался
свободно и интересно читателями любой другой страны и культуры - то и литературная
ценность произведения будет весьма ограниченной, разве не так?
- Но дело ведь не в самой сцене действия. На любой сцене действуют живые герои. Разве не важнее то, насколько умело, универсально автор подбирает слова и выражения, чтобы отразить мысли и чувства этих героев? Вот возьмем уже знакомого русскому читателю героя "Охоты на овец". Обычен ли его образ мыслей для среднего японца - или же он рассуждает как "человек мира"? На наш сайт, кстати, постоянно приходят такие вопросы. "Почему, дескать, он получился таким похожим на русского человека?" Я пытаюсь отвечать, как могу: "Разве? - говорю. - А вы перечитайте внимательнее. За весь роман человек ни разу не совершает выбора по своей воле, у него такая созерцательная позиция. Возможно, к этому примешана и личная позиция самого Мураками, не знаю - но это так похоже на классическую дзэн-медитацию. Посмотрите с такой точки зрения - может, он увидится вам большим японцем, чем показалось сначала?"┘ Ну, и так далее. Как вам, сэнсэй, кажется: похожи ли герои Мураками на обычных японцев? - Ну, Мураками Харуки - по-настоящему универсальный писатель. Мне кажется, что от так называемой "традиционной Японии" он в какой-то степени уже оторвался. И все-таки находятся иностранцы, которые, напротив, видят в нем нечто "со страшной силой японское"... - О да, и таких очень много... - Вот например. Начиная с "Охоты на овец" или около того, Мураками становится особенно популярен. И тогда же начинает все сильнее проступать его "международность". Хотя и в ранний период - скажем, когда он писал "Слушай песню ветра" - на него явно влияла современная американская проза, вы не находите? Курт Воннегут и так далее. Но даже тогда находилось немало людей, говоривших: "Ну, разве это не мир японского "ваби"? Я хорошо помню, как прочел "Песню ветра"... Это были еще времена СССР. И впервые в Советском Союзе вышел такой литературно-критический журнал - "Художественная литература за рубежом". Обзорный такой журнал о непереведенной в России новой литературе: кто-нибудь читал оригинал и писал рецензию. Очень был хороший журнал. Сейчас его уже не выпускают... И вот там Галина Дудкина написала рецензию на "Слушай песню ветра". И отметила, что "это и есть мир японского ваби". Мне было ужасно интересно прочитать такое. Судите сами: в Японии Мураками называют "бата-кусай" (воняющий маслом - ДК). То есть, считают его чересчур космополитичным, прозападным, излишне американизированным. А иностранцы, наоборот, находят в его книгах "настоящее японское ваби"! То есть, имеет место какой-то гигантский "perfection gap", это очень любопытный феномен. - Но разве это не похоже на того же Набокова? Как он ни "англифицировал" сам себя в последнее время, подавляющее большинство американцев по-прежнему считает его "странным русским". А русские, наоборот, уже не воспринимают его своим. Получается словно некий зазор, щель, в которую вываливаются такие авторы, и именно это состояние очень интересно. То есть, в наше время можно достичь какого-то предела, после которого человек в культурологическом смысле уже не принадлежит ничему - кроме языка, на котором пишет, но который тоже может заменить на другой, если захочет. И само понятие "принадлежности" какой-то отдельной нации размывается в головах у людей. Потому что больше не работает так эффективно, как раньше. - Хм... работает или не работает - сложно сказать, здесь есть один тонкий нюанс. С одной стороны, всегда существовало явление, которое в Японии раньше называли "эккё" - "бегство из страны". Когда человек пересекает границу своей страны и начинает скитаться по разным чужим местам. А с другой стороны, наоборот - к концу ХХ века по самым разным точках мира идут новые волны национализма. Особенно в после развала СССР, в бывших его республиках, и в Чечне то же самое, и в Югославии - все начинают искать свои давние корни, отстаивать рамки своей страны, своего языка, и это стремление снова проступает как некая мировая тенденция. Поэтому я не думаю, что та "принадлежность", о которой вы говорите, так уж просто исчезнет с лица земли. - Значит, если брать большие отрезки времени, это - волнообразный процесс, некий пульс, не правда ли? Как маятник, который качается между плюсом и минусом. Вот, как вы знаете, в России за последние полвека, а то и больше, тенденция ушла в одну сторону - когда много писателей, ученых, культурных деятелей, старались уехать из страны куда подальше. А сейчас, чувствуется, многие из них подумывают о возвращении, и даже начинают потихоньку возвращаться... - Да, это абсолютно нормальный ход вещей. - То есть, в Японии сегодняшние писатели как бы стремятся уехать из страны наружу. А в России, похоже, наоборот - тенденция к возвращению. И то, и другое - разные фазы одного процесса, так получается? - Да, конечно. Куда бы кого-то ни заносило, волна проходит, а потом повторяется, и так без конца. В Японии, правда, хотя мы и говорим о волне, все было чуть сложнее. Слишком долго страна была закрыта для общения с другими нациями. Ведь даже после революции Мэйдзи (1869) и официального открытия границ, когда многие японские писатели потянулись учиться за рубеж, куда-нибудь в Европу, и стали много всего читать, - даже тогда говорить о настоящем лингвистическом прорыве было рано. Как рано об этом говорить и до сих пор. Японский язык встал огромным барьером, преодолевать который страшно трудно даже сегодня. И даже сегодня он порождает целое море проблем. Например, в системе образования страны: люди изо всех сил учат английский язык, а все равно владеют им до ужаса плохо. Но у всего есть свои причины. Среди японцев очень много трудолюбивых, упорных людей, но в целом я бы не сказал, что японцы в чем-то умнее других. Или в чем-то глупее других. Нормальные люди, как и все остальные. А если нормальные люди так много сил кладут на то, чтобы выучить английский язык, и у них так отвратительно это получается - значит, дело не в их персональной глупости. Просто в данной языковой среде данная система образования лучших результатов принести не может. Ничего удивительного. Пока не поменяешь эту среду, как ни старайся, по большому счету лучше не станет. И я считаю, очень полезно в такой ситуации выбираться наружу и проветривать мозги. Если Япония научится хорошо это делать, то в какой-то момент, надо полагать, повылезают очередные националисты и снова станут кричать на всех углах: "Долой иностранщину!", "Японцам - японский язык!" и так далее... (смеется). И это будет по-своему интересно. Ведь это волны, по которым наш язык мотает туда-сюда, отчего он закаляется, становится сильнее и жизнеспособнее. - Последний вопрос. Я десять лет жил в Японии, а потом вернулся в Россию - и сразу заметил такую вещь. У нас теперь везде есть прекрасные книжные магазины. И в каждом нормальном книжном магазине существует разделение: полки переводной литературы (допустим, справа) - и полки современной русской (допустим, слева). Когда я захожу, я словно телом чувствую, как от этих полок ко мне притекает энергия. И слева, и справа - но совершенно разной силы. От "иностранных" полок энергия очень сильная. В переводной литературе столько всего интересного - хочется купить и то, и это, выворачиваешь карманы, прикидываешь, на сколько книг денег хватит. А у "своих" полок стоишь и... скажем так, не видишь ничего, что сразу хочется приобрести. Такое чувство, будто в тупик зашел. Конечно, я допускаю, что часть проблемы - в моем привередливом вкусе или предвзятости. Но все-таки - а у вас, сэнсэй, не возникает подобного ощущения в наших книжных магазинах? И что вы чувствуете, заходя в японские книжные - особенно в такие огромные, как "Кинокуния"? - (смеется) Э-э... Вы знаете... Мне кажется, сегодня по всему миру - особенно в развитых странах - сложилась похожая ситуация, когда так называемая "чистая литература" находится в тупике. В России вы смотрите на полки "своей" литературы с некоторой тоской, но это в каком-то смысле закономерно: в Японии с этим ненамного лучше, в Америке... Ну, в Америке немного по-другому, но во Франции, Германии и многих других странах проблема примерно та же. И все-таки говорить, что в русских книжных переводная литература интереснее, чем российская - это как-то, хм... Тут нельзя забывать вот о чем. Литература, которая стоит в переводах на полках русских букинистов, создана не только в последнее время. То, что переводят активно - это в большой степени вещи, которые претендуют на звание классики ХХ века, и которые были написаны, в том числе, и много лет назад. И даже то, что уже переводилось раньше, сегодня опять переводят заново. Та же латиноамериканская литература - Кортасар, Гарсиа Маркес - все это появилось не вдруг. Или, например, Джойс. Все эти вещи писались как в первой, так и во второй половине века, и сейчас оседают на полках магазинов как лучшее, что было создано за целый век и в Латинской Америке, и в Азии, и так далее. Они же просто "обречены на интересность"! И на этом фоне литература, которую пишут в России сегодня - скажем, Пелевин, Татьяна Толстая или Виктор Ерофеев... Все они хорошие писатели, и по отношению к ним говорить "не очень интересно" было бы, наверно, несправедливо. Ведь им приходится творить прямо сейчас, сразу вслед за периодом "постмодернизма", когда сам вопрос, возможна ли еще литература как таковая, остается неотвеченным - а они, тем не менее, продолжают ее создавать. И японские, и французские писатели сегодня сталкиваются с той же проблемой. В наше время такие авторы, как, например, в России Ерофеев или Толстая, пишут серьезную "чистую" литературу, рождают очень сложные и плотные тексты, используют авангардистские темы и создают чрезвычайно тонкие психологические описания. Такая литература приобретает формы, которые обычному читателю все труднее воспринимать - и становится, как это у вас называют, "элитной литературой". А с другой стороны, традиционно существует так называемая "массовая литература" - детективы, фэнтэзи и так далее. И разделение между полюсами крайне категорично. По-моему, как раз такие писатели, как Пелевин, и заполняют в какой-то степени пустое пространство между этими двумя полюсами. У них очень большая аудитория, и они пишут качественные вещи, читать которые - развлечение. Того же, например, добивается и Борис Акунин. И вот именно такие люди, я думаю, в наши дни особенно ценны. В Японии подобную нишу заполняет тот же Мураками Харуки, из женщин-писателей - Ёсимото Банана, есть и другие авторы. Они чрезвычайно популярны, они пишут бестселлеры, которые издаются многомиллионными тиражами - но их книги, тем не менее, гораздо качественнее банальных "поп-стори". И востребованность именно таких писателей лишний раз доказывает, что вся мировая литература сейчас переживает не лучшие времена. И это проблема не только России. - А какая, по-вашему, главная тому причина? Или это просто доказывает, что человек действительно исписался, выразил все мысли, которые только мог, и более ни на что не способен? - Ну, это отправная точка концептуализма, не правда ли. Ведь так и происходит в истории разных жанров искусства: есть начальный период, потом идет период развития, потом финал, потом период упадка - и, в общем, цикл повторяется. Но по большому счету, все отчетливей кажется, что проза как жанр уже к первой половине ХХ века описала все, что можно описать. И с приходом сильнейших авторов того периода - Пруста, Джойса и им подобных - этот жанр достиг наивысшей точки в своем развитии. В том числе и с языковыми экспериментами - тот же Джойс сделал столько, что вряд ли кто-либо сможет его принципиально перещеголять. На смену этому, как известно, пришел французский roman nouveau, короткие новеллы и тому подобное. Но это уже был "последний тупик", без сомнения. И как раз тогда начали говорить о том, что "проза умерла". Но тут вдруг пришла "спасательная сила" из Латинской Америки, и все словно очнулись: "Ах, нет, смотрите-ка, еще не умерла, какой замечательный этот Гарсиа Маркес!" и так далее. И я вполне допускаю, что в этот раз как-нибудь так же неожиданно о себе заявит Азия - Китай, например, или, может, в Японии появится что-нибудь еще необычнее... - По-вашему, у литературы в Японии есть такой потенциал - спасти дальнейшую судьбу мировой прозы? - Ох, трудно сказать... (смеется) Ну, в Японии-то, может, и нет, но
в Китае - очень вероятно. Все-таки Япония чересчур истончила, рафинировала
самое себя, есть у нее такая проблема. Я говорю о высокой, "элитарной"
литературе. О массовом чтиве, конечно, отдельный разговор...
- До:мо аригато: ...
|
|
