Харуки Мураками                      ДЭНС,             ДЭНС,                 ДЭНС                 Роман                 Перевод с японского  Дм. Коваленина                В формате Word:   ddd1.doc   и   ddd2.doc

            Мне часто снится отель "Дельфин".
            Во сне я принадлежу ему. По какому-то странному стечению обстоятельств я - его составная часть. И свою зависимость от него там, во сне, ощущаю совершенно отчетливо. Сам отель "Дельфин" в моём сне - искаженно-вытянутых очертаний. Страшно узкий и длинный. Такой узкий и длинный, что вроде и не отель, а каменный мост под крышей. Фантастический мост, тянущийся из глубины веков до последнего мига Вселенной. А я - элемент его мощной конструкции... Там, внутри, кто-то плачет чуть слышно. И я знаю - плачет из-за меня.
            Отель заключает меня в себе. Я чувствую его пульс, ощущаю тепло его стен. Там, во сне, я - один из органов его огромного тела...
            Такой вот сон.
            Открываю глаза. Размышляю, где я. И не только размышляю - говорю вслух. "Где я?" - спрашиваю сам себя. Вопрос, лишенный всякого смысла. Задавай его, не задавай - ответ всегда известен заранее. Я - в своей собственной жизни. Вокруг - моя единственная реальность. Не то чтоб я сам желал их такими, но вот они - мои будни, мои заботы, мои обстоятельства. Иногда со мной рядом спит женщина. Но в основном я один. Ревущий хайвэй за окном, стакан у подушки (с полпальца виски на донышке), да идеально подыгрывающий обстановке (а может, и просто ко всему безразличный) пыльный утренний свет. За окном - дождь. Когда с утра дождь, я не сразу вылезаю из постели. Если в стакане осталось вчерашнее виски - допиваю его. Наблюдаю за каплями, срывающимися с карниза за окном, и думаю об отеле "Дельфин". Вытягиваю руку перед собой. Ощупываю лицо. Убеждаюсь: я - сам по себе, никакому отелю не принадлежу. Я НИЧЕМУ НЕ ПРИНАДЛЕЖУ. Но ощущение из сна остается. Там, во сне, попробуй я вытянуть руку вот так же - и огромное здание заходило бы ходуном. Точно старая мельница, к которой заново подвели воду, заскрипело бы оно, заворочало вал за валом, шестеренку за шестеренкой - и всем корпусом до последнего гвоздя отозвалось бы на моё движение. Если прислушаться - можно даже различить, в какие стороны этот скрип разбегается... Я прислушиваюсь. И различаю чьи-то сдавленные рыдания. Из кромешного мрака доносятся они еле слышно. Кто-то плачет. Тихо и безутешно. Плачет и зовет меня.
            Отель "Дельфин" действительно существует. Тулится на углу двух убогих улочек в Саппоро. Несколько лет назад я прожил там целую неделю. Нет - попробую вспомнить точнее. Восстановить всё в деталях... Когда это было? Четыре года назад. Еще точнее - четыре с половиной. Мне тогда не было и тридцати. Мы поселились там на пару с подругой. Собственно, она-то всё и решила. Вот, говорит, сюда и поселимся. Дескать, мы просто должны поселиться именно в этом отеле - и ни в каком другом. Не потребуй она - мне бы и в голову не пришло останавливаться в таком странном месте.
            То был обшарпанный, Богом забытый отелишко: за неделю нашего там пребывания я встретил в приемной всего двух-трех посетителей - но и о тех было крайне трудно сказать, живут они здесь или забежали на пять минут по делам. Судя по тому, что на доске за конторкой консьержа кое-где недоставало ключей, постояльцы у отеля "Дельфин" всё же были. Немного. Совсем чуть-чуть. А поскольку номер отеля мы нашли в телефонном справочнике большого города, подозревать, будто здесь вообще никто не останавливается, было бы просто странно. Но если кроме нас двоих здесь и жили какие-то постояльцы - надо полагать, существа это были страшно робкие и забитые. Видеть мы их не видели, слышать не слышали и никакого их присутствия не ощущали. Разве только порядок ключей на доске у консьержа менялся день ото дня. Видимо, даже по коридорам они передвигались, как бледные тени, затаив дыхание и прижимаясь к стенам. Лишь изредка тишину в здании нарушало громыхание старого лифта; но лифт замирал - и тишина наваливалась еще тяжелее, чем прежде.
            Совершенно мистическое заведение.
            При взгляде на него мне всегда казалось, будто передо мной - ошибка мировой эволюции. Жертва зашедших в тупик генетических трансформаций. Уродливая рептилия, чей биологический вид долго мутировал в ошибочном направлении - слишком долго, чтобы теперь меняться обратно. В результате же все особи этой ветви повымирали, лишь одна осталась в живых - и громоздилась теперь, сиротливая и неприкаянная, в угрюмых сумерках нового мира. Жестокого мира, где даже Время отреклось от нее. И обвинять в этом было некого. Нет виноватых - и совершенно нечем помочь. Потому что с самого начала не надо было устраивать здесь отель.С этого, самого главного промаха всё и пошло вкривь да вкось. Как сорочка, которую застегнули не на ту пуговицу, из-за чего она совсем немного перекосилась. Любые попытки исправить этот маленький перекос приводили к такому же легкому, почти элегантному беспорядку еще где-нибудь. И так, понемногу, вся сорочка оказывалась перекошенной, с какой стороны ни смотри... Бывает на свете такая особая перекошенность. Если часто смотреть на нее, голова привыкает непроизвольно склоняться набок. Не то чтобы от этого возникали какие-то неудобства: наклон очень слабый, всего в несколько градусов. Легкий, естественный наклон головы. Привыкнешь - и можно вполне уютно жить на свете. Если, конечно, не обращать внимания на то, что весь остальной мир воспринимается под наклоном...
            Именно таким был отель "Дельфин". Его убогость, как и обреченная готовность в любую секунду провалиться сквозь землю от всех нелепостей, скопившихся в нем за десятки лет, бросались в глаза любому. Жутко тоскливое заведение.Тоскливое, как колченогая псина под январским дождем. Конечно, на свете нашлось бы немало отелей, еще тоскливей, чем этот. Но даже поставленный с ними в ряд, отель "Дельфин" смотрелся бы по-особому. Тоска была заложена уже в проекте строительства здания. И от этого становилось тоскливей вдвойне.
            Стоит ли говорить - за исключением бедолаг, попавших сюда по ошибке или неведению,  трудно было найти человека, который поселился бы в отеле "Дельфин" добровольно.
            На самом деле отель назывался несколько по-другому. "Dolphin Hotel" - вот как это звучало официально. Но образ, рождаемый таким названием в моей голове, настолько отличался от того, чем приходилось довольствоваться на самом деле (при словах "Dolphin Hotel" мне представляется роскошный, сахарно-белый отель где-нибудь на побережье Эгейского моря), - что я про себя называл его просто "отель Дельфин". Как бы в отместку вывеске "DOLPHIN HOTEL", висевшей у входа. Без вывески догадаться о том, что перед вами отель, было бы невозможно. Но даже с вывеской здание никак не выглядело отелем. Больше всего оно напоминало музей. Хранилище каких-то очень особенных знаний, куда тихонько, чуть не на цыпочках, заходят очень особенные посетители и со специфическим любопытством в глазах разглядывают экспонаты, ценность которых понятна лишь специалисту...
            Не знаю, казалось ли так же кому-нибудь, кроме меня. Но, как я выяснил позже, впечатление это оказалось не просто полетом моей фантазии. На одном из этажей здания действительно  располагался архив.
            Кто же захочет селиться и жить в таком месте? В музее с полуистлевшим хламом неизвестного назначения? В лавке старьевщика, где мрачные коридоры заставлены бараньими чучелами, в воздухе пыльными клочьями плавает овечья шерсть, а стены завешаны порыжевшими фотографиями? В мрачном склепе, где даже мысли людей, не найдя себе применения, скопились засохшей грязью во всех углах?
            Вся мебель в отеле повыцвела, столы шатались, и ни одна дверь не запиралась как следует. Лампы едва горели - в коридорах висел густой полумрак. Вода из свинченных кранов в туалетах текла не переставая. Ожиревшая горничная (ноги как у слона) бесцельно шаталась по коридорам, чахоточным кашлем напоминая миру о своем существовании. Управляющий отелем, средних лет мужчина с жалобными глазами, самолично просиживал с утра до ночи за конторкой в приемной, и на руке у него недоставало двух пальцев. На лице его было ясно написано: за какое дело бы он ни взялся, ничего хорошего не получится никогда. То был классический представитель племени неудачников. Как если бы его поквасили сутки-другие в бочке с чернилами, затем отпустили - и, как бедняга ни пытался потом отмыться, злая Карма ошибок, провалов и хронического невезения въелась в кожу голубовато-унылым оттенком и осталась с ним навсегда. Этот тип явно стоил того, чтобы посадить его под стекло и показывать школьникам на уроках естествознания. Под табличкой: "Человек, Безнадежный во Всех Отношениях". Уже одним своим видом он вызывал у посетителей жалость - а некоторых, уверен, и раздражал (бывают люди, которые злятся, когда нужно кого-то жалеть)...
            Ну, кому взбредет в голову здесь селиться?!
            Но мы поселились. "Мы просто обязаны здесь поселиться", - уговорила меня подруга. И вскоре исчезла. Как сквозь землю провалилась, оставив меня одного. Об этом мне сообщил Человек-Овца. "Девчонка ушла", - сказал он. "Девчонка должна была уйти"... Теперь-то я понимаю, что всё это значило. Ее главной задачей было сделать так, чтобы я пришел сюда добровольно. И она блестяще сыграла свою роль. Роль указки Судьбы... Как реки Молдавии. Куда по ней ни сворачивай - всё равно выплываешь к морю... Лежу и думаю об этом, глядя на дождь за окном. Думаю о Судьбе.
            С тех пор, как у меня начались эти странные сны, первое, что вертится в голове по утрам - это мысль о пропавшей подруге. С каждым утром всё отчетливей кажется, будто я снова ей нужен - и что она зовет меня. Иначе с чего бы мне снился отель "Дельфин"?
            "Подруга"... Я ведь даже имени ее не знаю. Прожили вместе несколько месяцев - а я так и не знаю о ней ни черта. Знаю лишь, что работала она "девчонкой по вызову" в дорогом ночном клубе. Элитарном клубе - с членской системой и респектабельными клиентами. Шлюхой высшей категории. Кроме этого, еще подрабатывала в нескольких местах. Днем правила тексты в небольшом издательстве, да время от времени подряжалась фототомоделью для рекламы женских ушей. Словом, жила очень занятой жизнью. И, конечно, без имени никак не могла. Скорее всего, у нее было даже несколько разных имен. И в то же время - ни одного. На ее вещах - а она, понятно, старалась носить с собой только самый минимум - имени хозяйки не значилось. Ни проездного билета, ни водительских прав, ни кредиток я никогда у нее не видел. Постоянно с собой она носила только миниатюрный блокнотик, куда тоненькой ручкой заносила какую-то невразумительную цифирь - коды-шифры, понятные лишь ей одной. Во всей ее жизни со мной было совершенно не за что зацепиться... Не знаю: может, у шлюх тоже есть имена. Вот только живут они в том измерении, где имен не бывает.
            Как бы там ни было - мне почти ничего о ней неизвестно. Откуда приехала, когда родилась, сколько лет на самом деле - не имею ни малейшего представления. Как мимолетный дождик, она появилась вдруг - и так же внезапно исчезла. Оставив лишь воспоминания...
            Но в последнее время воспоминания эти становятся что-то слишком реалистичными. Странные вещи мерещатся мне. Будто это она, подруга, зовет меня из отеля "Дельфин" в моём сне. Будто я снова ей нужен. Но повстречаться мы может, только если я приеду в отель. Там, в отеле "Дельфин", она плачет и ждет меня.
            Наблюдаю за каплями. Прислушиваюсь к себе. Я чему-то принадлежу... Кто-то плачет и ждет меня... И то, и другое воспринимается страшно издалека. Словно происходит где-нибудь на Луне. Что ни говори, а сны - это сны. Как ни беги за ними вдогонку - не добежишь, не дотянешься...
            Да и с чего бы кому-то так убиваться из-за меня?!
            И всё-таки. Всё-таки она меня ждет. Там, в одной из комнат отеля. Я и сам в душе хочу, чтоб так было. Я тоже хочу принадлежать ему - странному дому, в котором переворачиваются судьбы людей...
            Однако вернуться в отель "Дельфин" - задача не из простых. Заказать по телефону номер, купить билет, прилететь в Саппоро - если бы всё сводилось лишь к этому! Проблема поездки в отель "Дельфин" - в самом отеле "Дельфин". Вернуться туда - значит встретиться с тенями Прошлого. При одной мысли об этом я впадаю в черную меланхолию. Четыре года я, как мог, разгонял вокруг себя эти холодные мрачные тени. Но стоит вернуться в отель - и псу под хвост полетит вся та жизнь, которую я выстроил заново за эти четыре года, начав с нуля!
            С другой стороны, не так уж и много я выстроил... Как ни смотри, почти всё -  бессмысленный мусор, хлам для уютного прозябания...
            И всё-таки - я сделал всё, что мог. Собрал этот хлам, подогнал половчее к реальности и к себе, слепил из своих куцых ценностей новое бытие... И что теперь - обратно в прежнюю жизнь без кола без двора? Распахнуть окно - и повыкидывать всё к чертовой матери?
            Хотя в конечном итоге - лишь так и сможет начаться что-нибудь новое. Уж это я понимаю.  Лишь так, и никак иначе...
            Всё еще лежа в кровати, я уставился в потолок и глубоко вздохнул. Плюнь, сказал я себе.  Расслабься. Ни к чему эти рассуждения не приведут. То, что с тобой происходит, сильнее тебя. Рассуждай, не рассуждай - а начнется всё именно с этого... Таков порядок. Хоть тресни.



            Пора, наконец, представиться.
            "Несколько слов о себе"...
            В школе, помню, частенько приходилось этим заниматься. Из года в год, когда набирался новый класс, всё выстраивались в линейку, и каждый по очереди выходил вперед и рассказывал о себе, как умеет. Никогда не мог это делать как следует. И дело тут даже не в умении. Само это занятие казалось мне полным бредом. Что я, вообще, могу знать о себе? Разве то, каким я себя представляю - это настоящий я? Если собственный голос, записанный на магнитофонную пленку, получается странным, чужим - что говорить о картинках, которые моё воображение рисует с меня, перекраивая, извращая мою натуру, как ему заблагорассудится?.. Подобные мысли всю жизнь копошились у меня в голове. И всякий раз, когда я знакомился с кем-то, и приходилось рассказывать "что-нибудь о себе", я чувствовал себя точно двоечник-прохиндей, исправляющий отметки в классном журнале. Колоссально неуютное ощущение... Поэтому я всегда старался не рассказывать о себе ничего, кроме голых фактов, которые не нужно ни комментировать, ни объяснять ("держу собаку"; "люблю плавать"; "ненавижу сыр"; и так далее), - но в итоге мне всё равно продолжало мерещиться, будто я рассказываю какие-то придуманные факты о придуманном, несуществующем человеке. И когда в таком состоянии я слушал рассказы других - казалось, что они тоже болтают не о себе, а о ком-то третьем. Что все мы живем в придуманном мире и дышим придуманным воздухом.
            И всё-таки - придется мне что-нибудь рассказать... Только так всё и может начаться - с болтовни о себе. С этого первого шага. Удачно ли, нет - рассудим после. Я сам рассужу, другие рассудят - сейчас неважно. Сейчас я должен болтать о себе. И при этом - помнить, о чем болтаю.
            Сыр я теперь люблю. Когда полюбил - уж не помню; как-то само полюбилось. Собака моя простудилась под дождем и померла от воспаления легких, когда я пошел в последний класс школы. С тех пор собак не держу. А плавать люблю и сегодня... Спасибо за внимание.
            Но в том-то и беда: в реальной жизни так легко не отделаешься. Когда требуешь чего-то от жизни (а кто из нас от нее не требует?) - жизнь автоматически запрашивает в ответ целую кучу дополнительной информации. Для построения рассчета необходимо ввести больше данных. Иначе ответа не будет.
            ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО. ОТВЕТ НЕВОЗМОЖЕН. НАЖМИТЕ КЛАВИШУ СБРОСА.
            Нажимаю на "сброс". Экран пустеет. Люди в аудитории принимаются швырять в меня чем попало. "Болтай! Еще болтай о себе!.." Учитель недовольно сдвигает брови. Потеряв дар речи, я каменею у классной доски.
            Нужно болтать. И как можно дольше. Удачно ли, нет - разберемся потом...
            Иногда она приходит и остается на ночь. Утром завтракает вместе со мной, уходит на работу - и уже не возвращается. Имени у нее нет. Всё-таки она - не главная героиня этой истории. Очень скоро она навсегда исчезнет из повествования, и, чтоб не запутывать себя и других, я не буду давать ей имя. Но я не хочу, чтобы думали, будто я ей пренебрегаю. Мне она нравилась всегда, и даже теперь, когда она исчезла из моей жизни навеки, нравится ничуть не меньше.
            В каком-то смысле мы с ней - друзья. По крайней мере, у нее есть все основания считать себя моим единственным другом. Не считая редких визитов ко мне, она живет с постоянным любовником. Работает в телефонной компании - составляет на компьютере счета за телефонные разговоры. Подробнее о работе я не спрашивал, она не рассказывала. Но, думаю, что-нибудь в этом роде. Подсчитывает, кто сколько наговорил по телефону, составляет счета и рассылает абонентам. Так что свои телефонные счета я всегда вынимаю из почтового ящика с чувством, будто получил письмо интимного содержания.
            Совершенно отдельно от своей основной жизни она спит со мной. Два - ну, может, три раза в месяц. Меня она считает Человеком С Луны или кем-то еще вроде этого. "Эй! А ты разве не вернешься к себе на Луну?" - хихикает она тихонько. В постели нагишом, всем телом прижимаясь ко мне. Сосками маленьких грудей упираясь мне в ребра. Так мы болтаем каждый раз, когда ночью вдвоем. За окном - несмолкающий гул хайвэя. По радио - монотонный шляггер из "Хьюмэн Лиг"... "ХЬЮМЭН ЛИГ". Ну и названьице! Какого черта было так называть музыкальную группу?! Всё-таки раньше люди называли свои группы куда приличнее: "Импириэлз", "Сьюпримз", "Фламингоуз", "Фэлконз", "Импрешнз", "Дорз", "Фор Сизонз", "Бич Бойз"...
            Я говорю ей об этом. Она смеется. Странный я, говорит. Что во мне странного - не понимаю. Сам я считаю себя нормальным человеком с самыми обычными мыслями в голове... "ХЬЮМЭН ЛИГ"!!!
            - Ужасно люблю, когда мы вдвоем, - говорит она. - Иногда бывает - как захочу к тебе, прямо сил нет! На работе, например...
            - Хм...
            - Иногда, - подчеркивает она. И потом молчит с полминуты. "Заканчивается "Хьюмэн Лиг", начинается что-то мне незнакомое. - Вот в чем проблема-то... Твоя проблема, - продолжает она. - Мне, например, страшно нравится, когда мы вот так... Но быть с тобой каждый день с утра до вечера почему-то не хочется... Отчего бы, а?
            - Хм, - повторяю я.
            - И ведь не то чтобы ты меня как-то стеснял. Просто - когда я с тобой, воздух вокруг становится каким-то тонким... разряженным, да? - Как на Луне.
            - Ну вот, хоть на шаг ближе к родине...
            - Эй! Я не шутки шучу! - она привстает на постели и заглядывает мне в лицо. - Я, между прочим, всё это для тебя говорю... Много у тебя в жизни людей, которые бы говорили с тобой о тебе?!
            - Нет, - отвечаю я искренне. Больше нет никого.
            Она снова ложится и прижимается грудью ко мне. Я ласкаю ей спину ладонью.
            - В общем, вот так. Воздух с тобой очень тонкий. Как на Луне, - повторяет она.
            - На Луне воздух вовсе не тонкий, - возражаю я. - На Луне вообще воздуха нет. Так что...
            - Очень тонкий!.. - шепчет она. Может, не слышит, что я говорю, может, просто не хочет слышать; не знаю. Но от шепота ее мне неуютно. Черт знает, почему. Что-то в нем есть неуютное. - А иногда и совсем истончается... И тогда ты дышишь вовсе не тем же воздухом, что и я, а чем-то другим... Мне так кажется.
            - Данных недостаточно... - бормочу я.
            - В смысле - я о тебе ничего не знаю? Ты об этом, да? - спрашивает она.
            - Да я и сам о себе ничего не знаю! - говорю я. - Ну, правда! Я не в философском смысле говорю, а в самом буквальном... Общая нехватка данных, понимаешь? По всем параметрам...
            - Но тебе уже тридцать три, так?
            Ей самой - двадцать шесть.
            - Тридцать четыре, - поправляю я. - Тридцать четыре года два месяца.
            Она качает головой. Потом выбирается из постели, подбегает к окну и отдергивает штору. За окном громоздятся тумбы хайвэя. В предрассветном небе над ними - белый череп луны.
            Она - в моей пижаме.
            - Эй, ты! Возвращайся к себе на Луну! - изрекает она, указуя пальцем на небеса.
            - С ума сошла? Холодно же! - говорю я.
            - Где? На Луне?
            - Да я о тебе говорю! - смеюсь я. На дворе февраль. Она стоит у самого подоконника, и я вижу, как ее дыхание превращается в белый пар. Кажется, лишь после моих слов она замечает, что мерзнет.
            Спохватившись, она мигом запрыгивает обратно в постель. Я обнимаю ее. Пижама на ней - холодная просто до ужаса. Она утыкается носом мне в шею. Нос ее - тоже как ледышка.
            - Уж-жасно тебя люблю, - шепчет она.
            Я хочу ей что-то ответить, но слова застревают в горле. Я очень тепло отношусь к ней. Так, как сейчас, вдвоем в постели, мы замечательно проводим время. Мне нравится согревать ее своим телом; гладить, едва касаясь, ее длинные волосы. Нравится слушать ее дыхание во сне, а утром - завтракать с ней и отправлять ее на работу. Нравится получать по почте телефонные счета, которые, как я верю, она для меня составляет; наблюдать, как она разгуливает по дому в моей пижаме, слишком большой для нее... Вот только чувству этому я никак не подберу определения. Уж конечно, это не любовь. Симпатией - и то не назовешь...
            Как бы это лучше назвать?
            Так или иначе, я ничего не говорю ей в ответ. Просто ни слова на ум не приходит. И я чувствую, что своим молчанием чем дальше, тем больнее задеваю ее. Она не хочет, чтобы я это чувствовал, но я чувствую всё равно. Просто провожу пальцами по мягкой коже вдоль позвонков - и чувствую. Совершенно отчетливо. Так мы молчим, обнявшись, и слушаем песню с неизвестным названием.
            Внезапно - ее ладонь у меня в паху.
            - Женись на хорошей лунной женщине... Сделайте с ней хорошего лунного ребеночка... - ласково бормочет она. - Так будет лучше всего.
            Шторы теперь распахнуты, и лунный череп смотрит на нас в упор. Всё так же обнимая ее, я гляжу поверх ее плеча на луну. По хайвэю несутся грузовики. Временами они издают какой-то недобрый треск - будто гигантский айсберг начинает раскалываться, заплывая в теплые воды. "Что же они там перевозят?" - думаю я.
            - Что у нас сегодня на завтрак? - спрашивает она.
            - Да ничего особенного. То же, что и всегда. Колбаса, яйца, тосты. Салат картофельный со вчера остался. Кофе. Тебе могу сварить "кафе-о-ле"...
            - Кр-расота! - радуется она. - И яичницу сделаешь, и кофе, и тосты пожаришь, да?
            - С удовольствием! - отвечаю я.
            - Угадай - что я люблю больше всего на свете?
            - Честно? Понятия не имею...
            - Больше всего на свете, - говорит она, глядя мне прямо в глаза, - я люблю, чтоб зима, и утро такое противное, что встать нету сил; а тут - запах кофе, и еще такой запах, когда яичницу поджаривают с колбасой, и когда тостер отключается - дззын-нь!!! - не выдерживаешь и просто вылетаешь из постели, как подстреленная!... Понял, да?
            - Ладно! - смеюсь я. - Сейчас попробуем...



            Я человек не странный.
            То есть, мне действительно так кажется.
            Конечно, до "среднестатистического человека" мне тоже далеко. Но я не странный, это точно. С какой стороны ни глянь - абсолютно нормальный человек. Очень простой и прямой. Как стрела. Сам себя воспринимаю как некую неизбежность - и уживаюсь с ней совершенно естественно. Неизбежность эта настолько очевидна, что мне даже не важно, как меня воспринимают другие. Что мне до того? Как им лучше воспринимать меня - это их проблема, а не моя.
            Кому-то я кажусь глупее, чем на самом деле, кому-то - умнее, чем на самом деле. Мне же самому от этого - ни жарко, ни холодно. Ведь образец для сравнения - какой я на самом деле - тоже всего лишь фантазия, отблеск моего же представления о себе. В их глазах я действительно могу быть как полным тупицей, так и гением. Ну и что? Не вижу в том ничего ужасного. На свете не бывает ошибочных мнений. Бывают мнения, которые не совпадают с нашими, вот и всё. Таково моё мнение.
           С другой стороны, есть люди, которых моя внутренняя нормальность притягивает. Таких людей очень мало, но они существуют. Каждый такой человек и я - точно две планеты, что плывут в мрачном космосе навстречу друг другу, влекомые какой-то очень природной силой, сближаются - и так же естественно разлетаются, каждый по своей орбите. Эти люди приходят ко мне, вступают со мной в отношения - для того лишь, чтобы в один прекрасный день исчезнуть из моей жизни навеки. Они становятся лучшими моими друзьями, моими любовницами, а то и моими женами. Некоторые даже умудряются стать моими антиподами... Но как бы ни складывалось, приходит день - и они покидают меня. Кто - разочаровавшись, кто - отчаявшись, кто - ни слова не говоря (точно кран без воды - хоть сверни, не нацедишь ни капли), - все они исчезают.
            В моём доме - две двери. Одна вход, другая выход. По-другому никак. Во вход не выйти; с выхода не зайти. Так уж устроено. Люди входят ко мне через вход - и уходят через выход. Существует много способов зайти, как и много способов выйти. Но уходят все. Кто-то ушел, чтобы попробовать что-нибудь новое, кто-то - чтобы не тратить время. Кто-то умер. Но не остался никто. В квартире моей - ни души. Лишь я один. И, оставшись один, я теперь всегда буду осознавать их отсутствие. Тех, что ушли. Их шутки, их излюбленные словечки, произнесенные здесь, их песенки, что они мурлыкали себе под нос, - всё это осело по всей квартире странной, призрачной пылью, которую зачем-то различают мои глаза.
            Иногда мне кажется - а может, как раз ОНИ-то и видели, какой я на самом деле? Видели - и потому приходили ко мне, и потому же исчезали. Все они словно бы убедились в моей внутренней нормальности, удостоверились в искренности (другого слова не подберу) моих попыток оставаться нормальным и дальше... И, со своей стороны, пытались что-то сказать мне, раскрыть предо мною душу... Почти всегда это были добрые, хорошие люди. Только предложить мне им было нечего. А если и было что - им всё равно не хватало. Я-то всегда старался отдать им от себя, сколько умел. Всё, что мог, перепробовал. Даже ожидал чего-то взамен... Только ничего хорошего не получалось. И они уходили.
            Конечно, было нелегко.
            Но еще тяжелее - то, что каждый из них покидал этот дом еще более одиноким, чем пришел. Будто, чтобы уйти отсюда, нужно утратить что-то в душе. Вырезать, стереть начисто какую-то часть себя... Я знал эти правила. Странно, но каждый раз, когда они уходили, казалось, будто они-то стерли в себе гораздо больше, чем я... Почему всё так? Почему я всегда остаюсь один? Почему всю жизнь в руках у меня остаются только обрывки чужих теней? Почему, черт возьми?! Не знаю... Нехватка данных. И как всегда - ответ невозможен.
            Чего-то недостает.
            Однажды, вернувшись с собеседования насчет новой работы, я обнаружил в почтовом ящике открытку. С фотографией: астронавт в скафандре шагает по поверхности Луны. Отправителя на открытке не значилось, но я с первого взгляда сообразил, от кого она.
            "Я думаю, нам не стоит больше встречаться, - писала она. - В ближайшее время я, видимо, выйду замуж за землянина".
            Грохот захлопывающейся двери.
            ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО. ОТВЕТ НЕВОЗМОЖЕН. НАЖМИТЕ КЛАВИШУ СБРОСА.
            Пустеет экран.
            Сколько еще будет так продолжаться? - думаю я. Мне уже тридцать четыре. До каких пор всё это будет твориться со мной?!
            Особо я не терзался. Чего уж там - ясно как день: я сам во всём виноват. Ее уход - дело совершенно естественное, и я с самого начала знал, что всё этим кончится. Она понимала, и я понимал. Только мы всё надеялись, что вот-вот случится какое-то маленькое, еле заметное Чудо. Неуловимая случайность, которая перевернет наши жизни вверх дном... Но ничего подобного, конечно же, не случилось. И она ушла. Само собой, от ее ухода мне стало грустно. Однако опыт подобной грусти у меня уже был. И я нисколько не сомневался, что переживу эту грусть без особых проблем.
            Ведь я всегда ко всему привыкаю...
            От такой мысли мне вдруг сделалось тошно. Будто черная желчь, разлившись внутри, подступила к самому горлу. Я встал перед зеркалом в ванной и посмотрел на себя. Так вот ты какой - Я, Который На Самом Деле... Вот и свиделись. Много же ты постирал в себе... Гораздо, гораздо больше, чем казалось... Лицо в зеркале - старее, противнее, чем всегда. Я беру мыло, тщательно мою лицо и натираю кожу лосьоном. Неспеша мою руки и старательно вытираюсь новеньким полотенцем. Затем иду на кухню и, отхлебывая пиво из банки, навожу порядок в холодильнике. Выкидываю сгнившие помидоры, выстраиваю в ряд банки с пивом, проверяю содержимое кастрюль, составляю список, что купить в магазине...

            До самого рассвета я просидел в одиночестве, разглядывая луну и гадая: сколько еще это будет твориться со мной? Наступит день - и я снова встречу кого-то. Всё будет очень естественно - как движенье планет, чьи орбиты пересеклись. И мы снова будем надеяться, каждый сам по себе, на какое-то чудо, выжидать какое-то время, стирать свои души - и расстанемся, несмотря ни на что...
            До каких пор?!...




2.

           Через неделю после того, как пришла ее открытка с луной, мне пришлось отправиться по работе в Хакодатэ. Не скажу, чтоб работа на сей раз попалась очень уж интересная, - ну, да и выбирать особо не приходилось. Почти вся моя работа в принципе мало чем отличалась от этой.
            Вообще, чем рассуждать, повезло тебе с работой или нет, лучше залезть в эту работу по самые уши - а там уже и разницу чувствовать перестанешь. Как с волнами в акустике. На каком-то пороге частот уже не различаешь, какой звук выше, какой ниже; а стоит зайти за этот порог - не то что высоту, сам звук разобрать невозможно...
            То был проект одного женского журнала: познакомить читательниц с деликатесами Хакодатэ. Мы с фотографом обследуем с дюжину местных ресторанчиков, я сочиняю текст, он делает снимки. Всего материала - на пять страниц... Ну, что ж. Раз существуют женские журналы - значит, кто-нибудь должен и репортажи для них писать. Точно так же, как приходится кому-то собирать мусор на улицах или разгребать на дорогах снег. Должен кто-то и дворником быть. Нравится это ему или нет...
            В общем, три с половиной года я зарабатывал на жизнь такой вот псевдокультурной деятельностью. Этакий дворник от литературы.
            Обстоятельства вынудили меня уйти из фирмы, которой мы заправляли вместе с напарником - моим хорошим приятелем до тех самых пор, - и после этого я целых полгода валял дурака. Заниматься чем-либо ни сил, ни желания не было. Слишком уж много сюрпризов подкинула мне прошедшая осень. Жена ушла. Лучший друг погиб - странной, мистической смертью. Подруга исчезла - как в воду канула, не сказав ни слова. Я встретил странных людей, которые втянули меня в странную, мистическую историю... А потом всё кончилось - и я провалился в тишину, беспробудней которой не слышал с рождения. Жутким духом отсутствия всякой жизни пропитало мою квартиру. Полгода провел я здесь, скрываясь от мира. Если не считать редких вылазок за покупками - самый минимум, лишь бы ноги не протянуть, - днем наружу не выходил. Только перед рассветом выбирался из дома и шатался по безлюдным улицам. С появлением первых прохожих возвращался домой и ложился спать.
            Ближе к вечеру просыпался, сооружал себе простенький ужин, ел, кормил консервами кошку. А после ужина садился на пол в углу - и снова, снова прокручивал в памяти прошлое, пытаясь найти в цепи событий какой-то единый смысл. Переставляя местами отдельные сцены; отслеживая моменты, когда я своим выбором мог что-нибудь изменить; заново оценивая, верно ли я поступил тогда-то и там-то... И так до заката. А потом - опять выбирался из дома и бродил по омертвевшему городу.
            День за днем я жил так - наверное, целых полгода... Да, так и есть: с января по июнь 79-го. Книг не читал. Не раскрыл ни одной газеты. Не слушал музыку. Не включал ни радио, ни телевизор. Почти не брал в рот спиртного. Просто не появлялось желания выпить. Что происходило на свете, кто чем прославился, кто еще жив, кто помер - я понятия не имел. Не то чтобы я отвергал информацию в любом виде. Просто - ничего нового знать не хотелось. То есть, я чувствовал: мир вокруг продолжает вертеться. Кожей чувствовал - даже заперевшись в своей конуре. Только это не вызывало у меня ни малейшего интереса. Легким беззвучным ветерком события мира обдували меня почти незаметно - и уносились прочь.
            А я всё сидел на полу и прокручивал в памяти прошлое. И, что удивительно, - за полгода упорного, ночи напролет, самокопания мне ни разу это не наскучило. Слишком огромным, многомерным казалось то, что случилось со мной. Слишком реальным и осязаемым. Протяни руку - дотронешься. Будто какой-то монумент громоздился передо мною в кромешной тьме. Здоровенный обелиск в мою честь... М-да, много крови тогда утекло. Одни раны затянулись со временем, другие открылись позже. И всё же - полгода в своей добровольной тюрьме я сидел не затем, чтоб зализывать раны. Мне просто требовалось время. Ровно полгода, чтобы собрать всё случившееся со мной в единую, прорисованную во всех деталях картину - и понять ее Смысл. И я вовсе не замыкался в себе, не отрицал окружающую действительность - нет, этого не было. Обычный вопрос времени. Физического времени, чтобы восстановить себя и переродиться.
            Во что именно переродиться - я решил первое время не думать. Мне казалось, что это - отдельный вопрос. И разобраться с ним можно как-нибудь потом. Сначала же необходимо встать на ноги и удержать равновесие.
            Я не разговаривал даже с кошкой.
            Телефон звонил - не брал трубку.
            В дверь стучали - не открывал.
            Иногда приходили письма.
            Бывший напарник писал, что беспокоится за меня - куда я пропал, чем занят. Что письмо по этому адресу шлет наугад - вдруг я еще здесь проживаю. Что если я в чем-то нуждаюсь - пусть ему сообщу. Что дела в конторе идут как обычно. Вскользь упоминал наших общих знакомых... Я перечитывал эти письма по нескольку раз, чтобы только уяснить смысл написанного (иногда приходилось перечитывать раз по пять), - и хоронил в ящике стола.
            Писала бывшая жена. Посылала мне целый список сугубо деловых поручений. И описывала их сугубо деловым языком. А под конец сообщала, что снова выходит замуж - за человека, совершенно мне незнакомого. Словно подчеркивала: "что со мной будет дальше - совершенно тебя не касается". Стало быть, моего приятеля, что ухлестывал за ней, когда мы разводились, она тоже послала куда подальше. Ну, еще бы. Уж его-то я знал как облупленного. Так себе мужик, ничего примечательного. Играл джаз на гитаре, с неба звезд не хватал. Даже интересным собеседником его назвать было трудно. Что она в нем нашла - ума не приложу. Впрочем, это уже их отношения... "За тебя я не беспокоюсь, - писала она. - Такие, как ты, всегда в порядке, что бы с ними ни произошло. Скорее, я беспокоюсь за тех, кто с тобой еще когда-нибудь свяжется... Представь себе, в последнее время меня беспокоят подобные вещи".
            Я прочитал письмо несколько раз - и тоже отправил в стол.
            Так понемногу текло время.
            О деньгах я особенно не тревожился: на отложенные сбережения можно было тянуть примерно полгода, а кончатся - тогда и подумать, что делать дальше.
            Закончилась зима, пришла весна. Весеннее солнце наполнило мою квартирку теплым, успокаивающим светом. Дни напролет я разглядывал проникавшие через окно лучи и замечал, как менялся их угол наклона. Весна разбередила в душе целый ворох воспоминаний. О тех, кто ушел. И о тех, кто умер. Я вспомнил двух девчонок-близняшек - как мы жили с ними втроем. В 73-м году это было. Я жил тогда по-соседству с полем для гольфа. Вечерами, когда солнце только начинало садиться, мы пробирались под железной сеткой ограды - и долго гуляли по полю, подбирая забытые кем-то мячи. И теперь, глядя на вечернее солнце, я вспоминал тот давнишний пейзаж - закат над гольфовым полем...
            Где они все теперь?
            Пришли через вход. Ушли через выход.
            Вспомнил крохотный бар, куда мы так любили ходить с моим другом, ныне покойником. Вдвоем мы проторчали там без всякого смысла невероятное количество времени. Сейчас, правда, мне кажется, будто то время и было самым осмысленным. Странно, ей-богу... Вспомнил старомодную музыку, что там звучала. Мы с ним были тогда старшеклассниками. А в баре том могли пить пиво и курить сколько влезет. И, понятно, без этого заведения просто жизни себе не представляли. Ну и, конечно, всё время разговаривали о чем-то. О чем - хоть убей, не помню. Помню, что разговаривали, и всё.
            Теперь он мертв.
            Попал в переплет, слишком много взвалил на себя - и поплатился жизнью.
            Пришел через вход - и ушел через выход.
            Весна разгоралась. Изменился запах у ветра. Новыми оттенками заиграла тьма по ночам. Звуки отдавались в ушах непривычными отголосками. С каждым днем всё отчетливей пахло летом.
            В конце мая издохла кошка. Совершенно внезапно - без каких-то предварительных симптомов. Проснувшись однажды утром, я нашел ее на кухне - лежала в углу, свернувшись калачиком, и уже не дышала. Наверно, и сама не заметила, как умерла. Ее тело на ощупь напомнило мне вареную курицу из холодильника, а шерсть казалась грязней, чем при жизни. Кошку звали Селедка. Жизнь она прожила, что говорить, не очень счастливую. Ничьей любовью не пользовалась, да и сама никого особенно не любила. В глаза людям смотрела всегда с какой-то тревогой. Таким взглядом, будто хотела сказать: "ну вот, сейчас опять что-нибудь потеряю..." Вряд ли на свете найдется еще одна кошка с такими глазами. И вот эта кошка сдохла. Сдохни всего один раз - и уж больше никогда ничего не потеряешь. В этом, надо признать, большое достоинство смерти.
            Я сунул дохлую кошку в бумажный пакет из супермаркета, бросил на заднее сиденье машины, сел за руль, поехал в магазин и купил лопату. Вернувшись в машину, нашарил по радио музыкальный канал - и под ритмы рок-н-ролла, который не слушал уже тысячу лет, отправился по шоссе на запад. Музыка большей частью играла какая-то бестолковая: "Флитвуд Мэк", АББА, "Мелисса", "Манчестер", "Би Джиз", "Кей-Си энд зэ Саншайн Бэнд", Донна Саммер, "Иглз", "Бостон", "Коммодорз", Джон Дэнвер, "Чикаго", Кенни Логгинз... Эта музыка легко просачивалась в мозги - и растворялась бесследно, как пена. Полная лажа, подумал я. Ходовой товар разового употребления. Модная жвачка, ради которой выворачивают карманы миллионы тинэйджеров...
            Подумав так, я снова впал в меланхолию.
            Просто сменилось поколение. Вот и всё.
            Стиснув руль, я попробовал вспомнить какие-то примеры полной лажи в той музыке, что звучала, когда тинэйджером был я... Нэнси Синатра - вот уж было дерьмо!.. "Манкиз" - ничуть не лучше. Да у того же Элвиса можно найти целую кучу совершенно бездарных вещей... Еще было такое чудо света по имени Трини Лопес. От большинства завывалок Пэта Бунa во рту возникал привкус мыла. Фэбиан, Бобби Райделл, Анетт... Ну и, в самом конце списка, конечно же, "Херманс Химитц"... Вот уж где полная катастрофа...
            Название за названием, в голове мельтешили лажовые английские "банды". С волосами до задницы, в кретинских костюмах. Сколько я еще вспомню? "Ханикамз", "Дэйв Кларк Файв", "Джерри энд Писмэйкерз", "Фредди энд Дримерз"... "Джефферсон Эрплэйнз" с голосами окоченевших трупов. Том Джонс - от одного имени по телу судороги. И с ним его тошнотворный двойник Энгельберт Хампердинк. И еще эта парочка - Хаб Альперт и Тиффана Брасс: каждый мотивчик - как проигрыш для рекламы зубной пасты. Лицемеры Саймон с Гарфанклом. Неврастеники "Джексон Файв"...
            Всё, всё то же самое.
            Ничто не меняется. Всегда, всегда, всегда - порядок вещей на свете один и тот же. Ну, разве что номер у года другой, да новые лица взамен ушедших. Бестолковая музыка разового употребления существовала во все времена - и в будущем вряд ли исчезнет. Все эти "изменения" постоянны, как фазы старушки Луны.
            Очень долго я гнал машину, рассеянно думая про всё это. По радио вдруг выдали "Роллинг Стоунз" - "Brown Sugar". Я невольно улыбнулся. Это была добрая песня. "Как раз то, что надо," - пронеслось в голове. "Brown Sugar" была суперхитом, кажется, в семьдесят первом... Я попробовал вспомнить точнее год, но не смог. Да и черт с ним, какая разница. Семьдесят первый или семьдесят второй - сегодня это уже не имеет никакого значения. Какой, вообще, смысл задумываться об этом всерьез?
            Забравшись поглубже в горы, я съехал с шоссе, отыскал подходящую рощицу и схоронил там кошку. Выкопал у края рощицы яму в метр глубиной, положил на дно свою Селедку в бумажном пакете - и засыпал землей. Прости, сказал я ей напоследок, но на большее нам с тобой рассчитывать не приходится. Всё время, пока я рыл яму, неподалеку пела какая-то птица. Высоко и протяжно, точно играла на флейте.
            Заровняв могилку, я спрятал лопату в багажник и вырулил обратно на шоссе. Затем опять включил радио - и погнал машину в сторону Токио.
            Ни о чем не думалось. Я просто слушал музыку - и всё.
            Сперва играли Род Стюарт и "Джей Гайлз Бэнд". Потом ведущий объявил "кое-что из oldies". Оказалось - Рэй Чарльз, "Born to Lose". Очень грустная песня. "Я рожден для потерь, - пел старина Чарльз, - и теперь я теряю тебя"... Мне вдруг и правда стало до ужаса грустно. Прямо чуть слезы не выступили. Иногда такое бывает со мной. Какая-то маленькая случайность ни с того ни с сего задевает самую слабую струнку души... Я выключил радио, припарковался у станции техобслуживания, зашел в ресторанчик и заказал овощных сэндвичей с кофе. Потом отправился в туалет и долго отмывал перепачканные землей руки. Из трех сэндвичей я съел лишь один, зато выпил две чашки кофе.
            Как там моя Селедка, подумал я. Там, в яме, наверно, темно - хоть глаз выколи, подумал я. И вспомнил, как комья земли ударялись о бумажный пакет... Что поделать, дружище. Такой финал - самый подходящий для нас. И для тебя, и для меня.
            Целый час я просидел в ресторане, упершись взглядом в тарелку с сэндвичами. Ровно через час подошла официантка в фиолетовой юбке и вышколенно-вежливо осведомилась, можно ли забрать тарелку. Я молча кивнул.
            Ну что, сказал я себе наконец.
            Пора возвращаться в мир.




3.

            В таком гигантском муравейнике, как наше Общество Продвинутого Капитализма, найти работу, в принципе, не так и сложно. Если, конечно, не слишком привередничать насчет ее рода и содержания.
            В конторе, котрой я раньше заведовал, мы постоянно редактировали тексты; кроме того, мне часто приходилось пописывать самому. И в бизнесе этом у меня еще оставались какие-то связи. Так что подрядиться куда-нибудь журналистом-внештатником, чтобы только покрыть расходы на жизнь, для меня проблемы не составляло. Не говоря уж о том, что жизнь моя в принципе не требует особых житейских расходов.
            Отыскав записную книжку, я позвонил по нескольким номерам. У каждого собеседника я прямо спрашивал, нет ли для меня какого-нибудь занятия. Дескать, по ряду причин я исчезал ненадолго из виду, но теперь, если возможно, хотелось бы поработать. Как я и ожидал, мне сразу подкинули несколько "горящих" заказов. Не ахти каких серьезных, конечно. Так - позатыкать случайные дыры в бесконечном потоке рекламы. Мягко выражаясь - большинство текстов, что мне давали, глубиной смысла не отличались и вряд ли были вообще кому-то нужны. Организованное переведение бумаги и чернил на дерьмо. И потому я тоже, особенно не напрягаясь, почти механически выполнял один заказ за другим. Первое время работы было немного. Трудился я не дольше двух часов в день, а всё остальное время шатался по городу и смотрел кино. Посмотрел просто невероятное количество кинофильмов. Так продолжалось, наверное, месяца три. Достаточно, чтобы свыкнуться со странной мыслю: "худо ли бедно, я всё же участвую в жизни этого общества".
            Всё изменилось с началом осени. Работы вдруг резко прибавилось. Телефон мой теперь надрывался с утра до вечера, а приходившие письма едва умещались в почтовом ящике. Заказчики уже приглашали меня отужинать и вообще обращались со мной очень ласково, обещая в ближайшее время подкинуть чего-нибудь еще.
            Почему так вышло - догадаться несложно. Принимая заказы, я не привередничал, брал, что дают. Работу всегда выполнял чуть раньше назначенных сроков. Никогда ни на что не жаловался. Плюс - отличался хорошим почерком. Ну, и вообще аккуратничал в мелочах. Даже там, где мои коллеги обычно не утруждались, доводил всё до филигранности. И когда мало платили, не скривил физиономии ни разу. Разбуди меня в два часа ночи и скажи: "К-шести-утра-двадцать-страниц- по-четыреста-знаков-срочно!" - я сяду за стол и уже к половине шестого напишу всё, что требуется. На какую угодно тему - будь то "преимущества аналоговых часов", "привлекательность сорокалетних женщин" или "незабываемые достопримечательности города Хельсинки" (в котором я, разумеется, никогда не бывал). Ну, а велят переписать - к шести ровно еще и перепишу всё заново... Чего уж удивляться, что репутация моя только росла.
            Очень похоже на разгребание снега лопатой.
            Снег всё сыпет и сыпет - а я методично разгребаю его и раскидываю по обочинам.
            Ни жажды славы, ни желания как-то отличиться на трудовом фронте. Просто: снег сыпет - я разгребаю. Старательно и аккуратно. Признаюсь, не раз я ловил себя на мысли, что перевожу свою жизнь на дерьмо. Но постепенно я пришел к выводу: ведь и бумага с чернилами тоже переводятся на дерьмо; и если вместе с ними переводится моя жизнь - стоит ли жаловаться на мировую несправедливость? Мы живем в Обществе Продвинутого Капитализма. Здесь переведение-на-дерьмо - высшая добродетель. Политики называют это "оптимизацией потребления". Я называю это "переведением на дерьмо". Мнения расходятся. Но при всей разнице мнений неизменно одно: это - общество, в котором мы живем. Не нравится - остается уехать в Судан или Бангладеш.
            Ни к Судану, ни к Бангладеш я особого интереса не испытывал.
            А потому молчал - и работал дальше.
            Постепенно стали приходить заказы не только от рекламных агентств, но и от толстых журналов. Уж не знаю, почему, но в основном это были женские журналы. Понемногу я даже начал брать для них интервью и писать репортажи. Впрочем, интереснее от этого работа не стала. Как требовал сам характер этих журналов, интервьюировать в основном приходилось звезд шоу-бизнеса разных калибров. А этим фруктам какой вопрос ни задай - ничего, кроме уклончивых фраз, в ответ не получишь. Все они знали, что отвечать, еще до того, как их спрашивали. А в самых "клинических" случаях требовали через менеджера предоставить им списки с вопросами - и заготавливали все ответы заранее. Стоит только спросить о чем-либо за пределами темы, которую предпочитает очередная семнадцатилетняя примадонна - как ее менеджер рядом тут же встревает: "Вопрос не по теме, мы не можем на это ответить!..." Я даже начинал всерьез опасаться: не дай Бог, это чудо останется без менеджера - сообразит ли оно хотя бы, какой месяц следует за октябрем?
            Само собой, называть подобный идиотизм словом "интервью" язык не поворачивался. И тем не менее, я выкладывался на всю катушку. Сочинял вопросы, каких не встретишь в других интервью. До мелочей продумывал схему беседы. Причем старался вовсе не ради признания или чьей-либо похвалы. Просто вот так, выкладываясь на всю катушку, я и чувствовал хоть какое-то облегчение... Такой вот аутотренинг. Выжимание себя до капли. Прекрасная разминка для затекших пальцев и головы - и полный маразм с точки зрения самореализации.
            "Социальная реабилитация"...
            Никогда в жизни я еще не был так занят. Регулярных заказов - хоть отбавляй, плюс постоянно что-нибудь срочное. Любая работа, не нашедшая испонителя, обязательно сваливалась на меня. Так же, как и работа особо сложная или нудная. В этом странном обществе я всё больше уподоблялся городской свалке подержанных автомобилей: у кого бы ни начала барахлить колымага - все пригоняют свою рухлядь ко мне. Всё что ни попадя - в мои полночные сумерки с кладбищенской тишиной.
            Мало-помалу на моём счету в банке начали появляться суммы, которых я раньше и представить себе не мог; при этом я был слишком занят, чтобы их тратить. Я сдал в утиль свою старенькую машину, с проблемами которой устал бороться, и у приятеля по дешевке приобрел "субару-леоне". Не самой последней модели, но с совсем небольшим пробегом, а также с магнитофоном и кондиционером внутри. Машины с такими роскошествами у меня еще не бывало. Прикинув, что живу в неудачном районе, переехал в квартиру на Сибуя. Если не обращать внимания на бесконечный гул шоссе за окном - жилище весьма пристойное.
            Иногда по работе встречался с девчонками. С некоторыми из них переспал.
            "Социальная реабилитация"...
            Я всегда знал заранее, с какими девчонками мне стоит спать - а с кем у меня не вышло бы ни черта. А также - с кем этого не следует делать ни в коем случае. С годами такие вещи начинаешь понимать естественным образом. Кроме того, я всегда чувствовал, когда пора обрывать отношения. И потому всё всегда проходило гладко. Я никого не мучил - и никто не терзал меня. До дрожи в сердце, равно как и до ощущенья петли на шее, не доводил никогда.
            Глубже всего у меня приключились отношения с той девчонкой из телефонной компании. Познакомились мы на новогодней вечеринке. Оба были навеселе, весь вечер подтрунивали друг над другом, а потом поехали ко мне - и по обоюдному согласию заночевали в моей постели. Природа наградила ее светлой головой и великолепной задницей. Частенько мы садились в мою "субару" и отправлялись в путешествие по окрестным городам. Иногда, когда у нее появлялось настроение, она звонила и прямо спрашивала, можно ли остаться у меня на ночь. Настолько односторонние, ни к чему не обязывающие отношения у меня за всю жизнь случились лишь с ней одной. Мы оба понимали, что эта связь ни к чему не ведет. Но смаковали остававшееся нам время жизни вдвоем, точно смертники - отсрочку исполнения приговора.
            Давно уже на душе у меня не было так светло и спокойно. Мы постоянно ласкали друг друга и разговаривали полушепотом. Мы поедали мою стряпню и дарили друг другу подарки в дни рождения. Мы посещали джаз-клубы и потягивали коктейли через соломинки. Мы никогда не ругались. Каждый из нас всегда понимал заранее, что нужно другому. Но всё это кончилось. Однажды вдруг - раз! - и оборвалось, как пленка в кинопроекторе.
            После ее ухода осталось чувство гораздо большей опустошенности, чем я ожидал. Долго еще потом глодала меня изнутри эта странная пустота. Я зависал в этой пустоте и никуда не двигался. Все проходили мимо, исчезали куда-то - и лишь я прозябал один-одинешенек в какой-то пожизненной отсрочке... Ирреальность, застившая реальную жизнь.
            Но даже это еще не было главным в моей Пустоте.
            Главным источником моей Пустоты было то, что женщина эта мне была не нужна. Она нравилась мне. Мне было хорошо с нею рядом. Мы умели наполнять теплом и уютом то время, когда мы вместе. Я даже вспомнил, что такое быть нежным... Но по большому счету - потребности в этой женщине я не испытывал. Уже на третьи сутки после ее ухода я понял это отчетливо. Она права: даже лежа с ней рядом в постели, я оставался на своей Луне. Ее соски упирались мне в ребра - а я нуждался в чем-то совершенно другом.
            Четыре года я восстанавливал утерянное равновесие. Я работал как вол, корпел над каждым заказом, всё выполнял безупречно - и завоевывал всё большее доверие окружающих. Не скажу, чтобы многим, - но некоторым даже стал симпатичен. Мне же, разумеется, было этого недостаточно. Катастрофически недостаточно. Слишком много сил и времени ушло лишь на то, чтобы вновь оказаться на старте.
            Ну вот, подумал я наконец. В тридцать четыре года я вернулся к началу пути. Что с собой делать дальше? С чего начинать?
            Впрочем, думать тут было особенно не о чем. Решение давно уже густой черной тучей дрейфовало у меня в голове. Я просто не осмеливался осуществить его, изо дня в день откладывая на потом...
            Я должен вернуться в отель "Дельфин". Оттуда всё и начнется.
            Там я должен встретиться с ней. С той девчонкой, шлюхой высшей категории, которая и привела меня в отель "Дельфин" в первый раз... Потому что Кики ждет меня там (читателю: теперь ей нужно дать какое-то имя. Пусть даже условное, на первое время. Я назову ее Кики. Наполовину условное имя. Сам я узнаю, что ее так зовут, несколько позже. При каких обстоятельствах - объясню потом; сейчас же просто наделю ее этим именем. Ее имя - Кики. По крайней мере, именно так в одном из уголков этого тесного мира звали ее когда-то). Только Кики смогла бы повернуть ключ зажигания в моём заглохшем моторе. Я должен туда вернуться. В комнату, из которой однажды выходят и не возвращаются. Смогу ли вернуться я - неизвестно. Но нужно попробовать. Именно с этого и начнется мой новый жизненный цикл.
            Собрав вещи в дорогу, я сел за стол и за пару часов разделался с самыми "горящими" заказами. Потом снял трубку телефона и отменил всю работу, расписанную в календаре на месяц вперед. Обзвонил кого только смог - и сообщил, что семейные обстоятельства вынуждают меня на месяц покинуть Токио. Два-три редактора сперва поворчали немного, да смирились: все-таки я первый раз просил о чем-то подобном, да и сроки выполнения их заказов истекали еще не скоро. В итоге я со всеми договорился. Ровно через месяц вернусь, пообещал я, и исполню всё, что только пожелаете. После этого я сел в самолет и улетел на Хоккайдо. Произошло это в марте 1983 года.
            Стоит ли говорить - одним месяцем мой "временный выход из боя" не ограничился.




4.

            Наняв такси сразу на два дня вперед, мы с фотографом мотались по заснеженным улицам Хакодатэ, переезжая от ресторанчика к ресторанчику.
            Репортаж у меня выходил добротный и скрупулезный. В такой работе самое главное - заранее собрать материал и составить подробный план действий. Ничего больше, если честно, не требуется. До того, как брать интервью, я собираю всю доступную мне информацию. Во-первых, существуют профессиональные ассоциации, которые снабжают данными всех желающих вроде меня. Вступи в такую ассоциацию, заплати членский взнос - и больше половины репортажа, считай, у тебя в кармане. Потребовалось тебе, допустим, "всё о деликатесах Хакодатэ" - раскопают столько, что глазам не поверишь. Из лабиринтов памяти здоровенного компьютера выгребут всё, что хоть как-то может тебе пригодиться. Потом распечатают, вложат в красивый конверт и доставят тебе прямо на дом. Не бесплатно, конечно - заплатишь какую-то сумму. Но если учесть, что за эти деньги ты покупаешь силы и время, - сумма вполне терпимая.
            Одновременно с этим я пользуюсь собственными ногами и добываю свою, альтернативную информацию. Есть ведь и туристические бюро с памфлетами. И библиотеки с периодикой. Перелопатишь всё - соберешь уйму сведений! Оттуда я и подбираю подходящие ресторанчики для репортажа. Потом звоню в каждый, узнаю, какие часы работы, когда выходные. Тем самым сберегая драгоценное время для самих интервью. Затем беру лист бумаги, составляю расписание на весь день. На карте города вычерчиваю самый короткий маршрут движения между объектами. В общем, до минимума свожу все факторы, которые не смог заранее просчитать.
            После этого мы с фотографом едем в город и обходим один за другим все рестораны по списку. В целом - где-то около тридцати. К еде, понятно, всякий раз лишь притрагиваемся - и с легким сердцем оставляем всё на тарелках. Проба вкуса на глаз. Оптимизация потребления... На этом этапе мы пока скрываем, что мы репортеры. И ничего не фотографируем. Уже выйдя на улицу, обсуждаем вкус только что попробованного - и ставим оценку по десятибалльной шкале. Хорошо - оставляем в списке, плохо - вычеркиваем. Рассчитывая в итоге вычеркнуть больше половины. По ходу дела кооперируемся с местным рекламным журнальчиком, он рекомендует нам пять-шесть ресторанчиков помимо нашего списка. В них тоже заглядываем. Выбираем. И уже составив окончательный список, звоним снова в каждый ресторан, сообщаем название журнала и просим разрешения на репортаж с фотосъемкой. На всё это уходит два дня. Вечером в отеле я набрасываю черновик репортажа.
            На следующий день фотограф быстренько делает снимки блюд, а я - беседую с хозяевами заведений. Тоже на скорую руку. Таким образом, выполняем всю работу за трое суток. Конечно, есть репортеры, которые справляются с этим еще быстрее. Только они ничего не проверяют заранее. Просто обходят самые популярные места в городе - и всё. Некоторые даже умудряются писать о блюдах, не пробуя их на вкус. Такие, если захотят, насочиняют что угодно - да так, что и не придерешься. И, откровенно говоря, на Земле едва ли найдется еще один журналист, который бы выкладывался в подобных материалах, как я. Работа эта требует огромного напряжения, если хочешь выполнить ее на совесть; но если такого желания нет - ее можно сделать и спустя рукава. Между выполненным на совесть и сделанным спустя рукава разницы почти никакой. На первый взгляд и то, и другое кажется практически одинаковым. И только если внимательно приглядеться, замечаешь небольшие различия.
            Рассказываю я всё это вовсе не из стремления как-то похвастаться. Я просто хочу, чтобы стало понятно, какого рода работой я занимаюсь. И какого рода износу подвергаю себя каждый день.
            С фотографом этим я не раз работал и раньше. В каком-то смысле мы схожи. Оба - профессионалы. Схожесть такого рода встречается у санитаров в морге: все в стерильных перчатках, у каждого маска на пол-лица, на ногах - белые туфли без единого пятнышка... Вот и у нас то же самое. Работаем стерильно и оперативно. Ни о чем постороннем не болтаем, уважаем работу друг друга. Ни на секунду не забываем, что этой бодягой каждый из нас зарабатывает на жизнь. Впрочем, как раз это уже не важно. Просто если уж мы беремся что-то делать, то делаем хорошо. И в этом смысле мы - профи.
            Вечером третьего дня в отеле я дописываю репортаж.
            ...Четвертый, резервный день оказался у нас абсолютно свободным. Закончив работу и не представляя, чем бы еще заняться, мы взяли в ренте автомобиль, отправились за город и до самого вечера катались на лыжах. Вечер провели в кабачке за ужином и сакэ. День прошел размеренно и неторопливо. Рукопись репортажа я передал фотографу, чтобы тот увез ее в Токио: всю дальнейшую работу можно было доделать и без меня. Уже перед тем, как заснуть, я позвонил в городскую справочную Саппоро и попросил телефон отеля "Дельфин".
            Номер мне сообщили сразу.
            Я сел в постели, едва дыша. Теперь я хотя бы знал, что отель "Дельфин" пока не разорился. Хоть за это можно не беспокоиться. На самом деле, он мог разорится когда угодно - и никто бы не удивился. Я перевел дух и набрал записанный номер.
            Трубку сняли почти мгновенно - после первого же гудка. Так, будто сидели и с нетепением ждали моего звонка. Я даже опешил слегка. Что-то здесь явно не так. Слишком гладко, слишком профессионально.
            Мне ответила молодая девица. Девица? Что за бред?! Отель "Дельфин" - не из тех, где за конторкой сидят молодые девицы!
            - Отель "Дельфин" к вашим услугам! - прощебетала она.
            Совершенно сбитый с толку, я на всякий случай уточнил адрес отеля. Адрес был тем же, что и прежде. Значит, наняли себе девицу? Ну, что ж. Дело хозяйское. Не стоит на этом зацикливаться...
            - Я хотел бы заказать у вас номер, - сказал я девице.
            - Вы очень любезны. Одну секунду, соединяем вас с дежурным по размещению! - с хорошо  натренированной жизнерадостностью пропела она.
            Дежурный по размещению?!? В голове моей началась какая-то каша. С этого момента я уже не пытался подыскать происходящему никаких объяснений. Что же, черт побери, стряслось с отелем "Дельфин"?!
            - Извините за задержку, дежурный по размещению слушает! - выпалил молодой мужской голос. Энергичный и приветливый. Образцово-показательный голос Профессионала Гостиничной Службы.
            Отогнав сомнения, я заказал одноместный номер на трое суток и продиктовал ему свои имя и номер телефона в Токио.
            - Ваш заказ принят! Одноместный номер на трое суток с завтрашнего числа! - отрапортовал Дежурный По Размещению.
            О чем еще спросить его, я сообразить не успел - а потому поблагодарил и в замешательстве повесил трубку. Повесив же трубку, ощутил, что замешательство лишь усилилось. Какое-то время я сидел без движения, уставившись на телефон. Так и чудилось, будто сейчас кто-нибудь позвонит и объяснит мне, что происходит. Но никакого объяснения не последовало. Ладно, махнул я рукой. Будь что будет. Сам поеду и на месте во всём разберусь. Всё равно ведь придется поехать туда. Обратной дороги нет. И выбора не остается.
            Позвонив на первый этаж, я попросил у дежурного расписание поездов на Саппоро. Завтра в полдень как раз отходил один скорый. Затем я позвонил горничной, заказал в номер полбутылки скотча со льдом и стал смотреть телевизор. Шел какой-то западный боевик с Клинтом Иствудом. За весь фильм Клинт Иствуд ни разу не улыбнулся. Картина закончилась, я прикончил остатки виски, погасил свет, заснул - и до рассвета не видел ни единого сна.



            За окном вагона тянулись сплошные снега. Я попробовал глядеть в окно, но сразу заболели глаза. Никто из пассажиров глядеть в окно не пытался. Все знали: кроме снега, там всё равно ничего не увидишь.
            Утром позавтракать я не успел, и потому, не дожидаясь обеда, отправился в вагон-ресторан. Заказал себе пива и омлет. За моим столиком мужчина лет пятидесяти в костюме и туго затянутом галстуке тоже пил пиво и заедал его сэндвичем с ветчиной. Внешне он сильно смахивал на типичного специалиста-технаря - да технарем и оказался. Первым начав разговор, он сообщил, что работает инженером в Силах Самообороны и занимается техобслуживанием военных самолетов. И потом рассказал мне очень подробно, как советские истребители и бомбардировщики нарушают наш воздушный суверенитет. При этом вопрос о незаконности действий распоясавшейся советской авиации, похоже, заботил его в самую последнюю очередь. Что его по-настоящему беспокоило - так это проблема экономичности у американского "фантома" Ф-4. Он сообщил мне, сколько горючего сжирает Ф-4 за один- единственный экстренный взлет.
            - Это ж какое расточительство! - негодовал он. - Сколько топлива переводится на дерьмо! Да поручи они производство своих "фантомов" японским заводам - мы бы сократили им эти цифры чуть ли не вполовину! А в принципе, мы и сами запросто могли бы выпускать свои реактивные истребители-перехватчики - ничем не хуже "фантомов"! Было бы желание - хоть завтра!..
            Тогда я и рассказал ему, что Переведение-На-Дерьмо - величайшее благо эпохи продвинутого капитализма. Япония покупает у Штатов реактивные истребители и запускает их в небеса, транжиря драгоценное топливо; благодаря этому колесо мировой экономики совершает еще один цикл - и Продвинутый Капитализм продвигается еще дальше в своей продвинутости. Если же все перестанут производить то, что нужно переводить на дерьмо, наступит Великий Хаос - и от мировой экономики останутся одни ошметки. Переведение-На-Дерьмо питает мировой порядок, мировой порядок активизирует экономику, экономика производит еще больше объектов для переведения на дерьмо... Ну, и так далее.
            - Может, оно и так, - вроде бы согласился он, немного подумав. - И всё-таки... потому ли, что детство моё на войну пришлось, когда всего не хватало... Но такого устройства общества моя душа не принимает! Нашему-то поколению - не то, что вам , молодым! - свыкнуться с такими премудростями сложновато...
            Он горько усмехнулся.
            Я вовсе не считал, что со всем этим свыкся, но затягивать разговор не хотелось - и я не стал возражать. Свыкнешься тут, пожалуй! Мозгами понять еще получается. Но свыкнуться?! Слишком большая разница между этими двумя состояниями... Я прикончил омлет, попрощался и поднялся из-за стола.
            Вернувшись на свое место, я полчаса поспал, а затем до самого Саппоро читал биографию Джека Лондона, купленную в книжной лавке у вокзала Хакодатэ. По сравнению с яркой, полной трагедий и триумфов судьбой Джека Лондона моя собственная жизнь показалась мне серой и неприметной, как пугливая белка, хоронящаяся в ветках дуба в ожидании весны. По крайней мере, несколько минут мне действительно так казалось. Такая уж это штука - чужие биографии. Кому захочется читать биографию библиотекаря из городка Кавасаки, прожившего мирную жизнь и тихо помершего в своей постели? Нет - читая чужие биографии, мы словно требуем некой компенсации за то, что в наших собственных жизнях не случается, увы, ни черта...
            От станции Саппоро до отеля "Дельфин" я решил добраться пешком: багажа у меня не было, только сумка через плечо, а погода стояла великолепная - ни ветерка. Тротуары на улицах были завалены грязным, счищенным с дороги снегом, и прохожие передвигались по ним с великой осторожностью, обдумывая каждый шаг. Девчонки-старшеклассницы с пунцовыми от мороза щеками галдели на всю округу; изо рта у них валил пар - такой белый и плотный, что хоть пиши на нем иероглифы. Я вышагивал по улицам города, разглядывая здания и прохожих. В последний раз я приезжал в Саппоро четыре года назад; однако теперь всё казалось таким незнакомым, будто я не был здесь тысячу лет.
            Прошагав полпути, я зашел в кофейню, где выкурил сигарету и выпил крепкого кофе с коньяком. Обычная жизнь обычного города вертелась вокруг меня. В углу еле слышно ворковала влюбленная парочка; бизнесмен, обложившись бумажками, корпел над какой-то цифирью; стайка студентов обсуждала предстоящий поход на лыжах и последний альбом "Police"... Стандартная картинка из повседневности любого нормального города. Наблюдай ее что здесь, что в Иокохама, что в Фукуока - разницы никакой. И всё-таки, несмотря такую всеобщую одинаковость (впрочем, возможно, как раз из-за нее!) - именно в этой кофейне, именно за этим столиком и с этой чашкой в руке я вдруг ощутил особенно жуткое, прожигающее до самых костей Одиночество. Мне вдруг представилось: я - совершенно чужеродное тело. Ни этому городу, ни этой повседневности я никак не принадлежу.
            Конечно, если спросить меня, каким же кофейням я принадлежу хотя бы у себя в Токио, - я отвечу, что ни в Токио, ни где-либо еще таких мест просто не существует. И всё-таки - в токийских кофейнях я такого ужасного одиночества не испытываю. В токийских кофейнях я просто пью кофе, читаю книги - в общем, убиваю время, не напрягаясь. Ведь там это - часть моей повседневности, о которой я предпочитаю не задумываться чересчур глубоко.
            Здесь же, в Саппоро, я переживаю одиночество человека, высаженного на крохотном острове далеко за Полярным кругом. Всегда один и тот же пейзаж. Всё выглядит так же, как на любом другом острове в этих широтах. Но если бы можно было сорвать с него покровы из льда и снега - этот остров отличался бы от всех известных мне островов на Земле. Мне так кажется. Он похож - но он отличается. Как другая планета. Планета, где говорят на одном со мной языке, носят похожую одежду и принимают знакомые выражения лиц. И всё-таки - что-то принципиально не так. Мир, в котором не срабатывает какой-то один из законов Природы. Вот только какой закон срабатывает, а какой нет, приходится раз за разом испытывать на собственной шкуре. Ошибусь хоть раз - и мне крышка: все вокруг поймут, что я инопланетянин. Все тут же повскакивают со своих мест и, окружив меня, начнут тыкать в меня пальцами:
            - ТЫ НЕ ТАКОЙ! - закричат они. - НЕТАКОЙ-НЕТАКОЙ-НЕТАКОЙ!!!
            Рассеянно прихлебываю кофе, предаваясь подобной "мыследеятельности".
            Химеры, химеры...
            Но что правда - я ведь действительно одинок. Ни с чьей реальностью не пересекаюсь. В этом-то вся и проблема. Что бы ни произошло - я всегда возвращаюсь к самому себе. Ни с кем и ни с чем не связанный.
            Когда я последний раз влюблялся всерьез?
            Миллион лет назад. В перерыве между Великими Ледниками. В какие-то совершенно доисторические времена - Юрский период или что-то вроде этого. Всё, что окружало меня тогда, больше не существует. Динозавры, мамонты, саблезубые тигры. Газовые бомбы в саду Императорского дворца. Всё это кануло в Лету - и наступил Продвинутый Капитализм. И я остался в нем один-одинешенек.
            Я заплатил за кофе, вышел на улицу - и, не думая ни о чем, зашагал прямиком к отелю "Дельфин".
            Точной дороги я не помнил, и потому слегка беспокоился, смогу ли быстро его найти. Волновался я, как оказалось, совершенно напрасно. Отель отыскался сразу. Умопомрачительный билдинг в двадцать шесть этажей сам вырос перед моими глазами. По-модернистски изогнутые линии стиля "Баухауз"; огромные сверкающие блоки из стекла и нержавеющей стали; широченная эстакада для заезда автомобилей, и вдоль нее - флаги чуть ли не всех стран мира; швейцары в униформе, энергичными жестами зазывающие машины гостей на парковку; стеклянный лифт, стрелой уносящий к ресторану под самой крышей... Только слепой не заметит такое! На мраморных колоннах у самого входа я еще издали разглядел рельефные изображенья дельфина, а под ними - крупные буквы:
            "DOLPHIN HOTEL".
            Секунд двадцать я стоял с открытым ртом, разглядывая эту громадину. И наконец вздохнул - так глубоко и протяжно, что успел бы, наверно, за это время долететь до Луны.
            Я совершенно обалдел.
            И это еще слабо сказано.




5.

            До скончанья века стоять перед отелем, разинув рот, не годилось - и я решил зайти внутрь. Всё-таки адрес тот же. И название совпадает. И даже заказан номер на моё имя. Никуда не денешься - придется зайти.
           По дорожке пологой эстакады я поднялся к вертушке входных дверей, толкнул ее - и ступил внутрь.
           Фойе отеля напоминало огромный спортзал, потолок которого исчезал в такой вышине, что сознанием не фиксировался. Сквозь стены, полностью стеклянные, струился натуральный солнечный свет. По всему залу были расставлены дорогие диваны, а между ними буйно произрастали в кадках какие-то фикусы с мясистыми листьями. По левую руку фойе перетекало в роскошный, первоклассный кофейный зал. Из тех, где закажешь сэндвичей - и тебе принесут четыре суперкачественных бутербродика, каждый размером с визитку, на здоровенном серебряном блюде. А к ним - изысканной сервировки маринованные огурчики с картофельными чипсами. Затем подадут еще чашечку кофе - и выставят счет, на сумму которого пообедала бы от пуза семья из четырех человек. На огромной стене висела картина маслом метра три на четыре, пейзаж - заливные луга Хоккайдо. И хотя я не назвал бы картину шедевром, одни размеры ее внушали чувство, близкое к благоговению.
           Похоже, справлялись какие-то торжества: в фойе было полно посетителей. Сразу на нескольких диванах вокруг расположилась группа мужчин, все как один - средних лет и в костюмах с иголочки; оживленно беседуя, они то и дело кивали друг другу и заливисто хохотали. Что кивки головой, что манера закидывать ногу за ногу были у всех совершенно одинаковыми. Наверняка какие-нибудь врачи или преподаватели вуза. Рядом, отдельно от мужчин - или всё-таки вместе? - ворковала стайка молоденьких женщин, половина из них в кимоно, половина - в платьях. Кое-где мелькали и европейские лица. В строгих костюмах, неброских галстуках и с "дипломатами" на коленях дожидались назначенных встреч бизнесмены.
           Одним словом - новый отель "Дельфин" процветал.
           Идеально Инвестированный Капитал уверенно, без сучка без задоринки проворачивался перед моими глазами.
           Чего стоит закрутить такую махину - это я представлял хорошо. В свое время я сочинил немало рекламных текстов для целой сети первоклассных отелей. Когда эти люди задумывают отгрохать очередной отель - они первым делом садятся и досконально просчитывают все заранее. Они собирают толпы профессионалов, которые забивают в компьютер все данные, какие только возможны, и призводят скрупулезнейшую калькуляцию. Они предсказывают объемы туалетной бумаги, потребляемой отелем за год при такой-то цене за рулон. Они нанимают студентов, расставляют их на перекрестках города и заставляют регистрировать плотность пешеходного потока каждой улицы Саппоро. Они вычисляют, сколько в этом потоке молодежи соответствующего возраста - и выводят потенциальную частоту свадеб в городе на ближайшие годы. Они прогнозируют всё. Сводят риск предприятия к минимуму. Очень долго и основательно разрабатывают Генеральный План, назначают Ответственных Лиц - и наконец покупают землю. Вербуют персонал. Запускают шумную рекламную кампанию. Любые проблемы, которые можно решить за деньги - при условии, что эти деньги когда-нибудь, да вернутся, - решают, вбабахивая в это любые суммы... Такой вот "Большой Бизнес".
           Понятное дело - заправлять таким бизнесом может только очень мощная организация, собравшая под своей крышей множество разных фирм. Ведь как тут ни пытайся избежать риска - всегда останется то, что предугадать невозможно. И лишь подобный конгломерат мог бы в случае провала раскидать все убытки между участниками и не пойти ко дну.
           В общем, скажу откровенно: новый отель "Дельфин" был совершенно не в моём вкусе. И будь то обычная ситуация, я в жизни не поселился бы в таком месте за свои деньги. Чересчур дорого - и чересчур много лишнего. Но теперь уже делать нечего. Нравится, не нравится - а вот он, какой есть: в корне преобразившийся, новый отель "Дельфин".
           Я подошел к стойке регистрации и представился. Молодые девицы в униформе небесной расцветки, словно по команде, наградили меня улыбками из рекламы зубных щеток. Как домуштровывать персонал до такой улыбчивости - отдельный секрет Искусства Оптимального Инвестирования. Фирменные блузки девиц резали глаз своей белизной, а прически смотрелись безупречно, как у манекенов. Всего девиц было трое, и одна из них - та, что подошла ко мне, - носила очки. Очень мила, отметил я про себя, и даже очки к лицу. Оттого, что подошла именно она, на душе у меня посветлело. Как-никак, из всей троицы она была самой симпатичной и понравилась мне с первого взгляда. В улыбке ее было нечто притягательное, к чему сразу потянулась душа. Как будто именно она воплощала собой дух отеля, которому здесь быть полагается. Мне даже почудилось, что вот сейчас она взмахнет легонько волшебной палочкой, как фея в диснеевском мультике, - и прямо из воздуха появится ключ от номера в облачке золотистой пыльцы...
           Но вместо волшебной палочки фея воспользовалась компьютером. Настучав на клавиатуре мою фамилию и номер кредитки, она сверилась с экраном, еще раз ослепительно улыбнулась - и вручила мне ключ от номера 1532. Вместе с рекламным буклетиком, который я попросил.
           И тогда я поинтересовался у нее, когда открылся этот отель.
           В прошлом году, в октябре, ответила она, не задумываясь. И пяти месяцев не прошло.
           - Извините... Можно вопрос? - сказал я. На моей физиономии засияла такая же производственно- жизнерадостная улыбка, что и у нее (да-да, у меня тоже есть такая на крайний случай). - Раньше на этом месте стоял совсем маленький отель, который тоже назывался "Дельфин", не так ли? Вы, случайно, не знаете, что с ним стало?
           Идеальная Гармония ее улыбки еле заметно нарушилась. Так по зеркальной поверхности очень тихого пруда вдруг разбегутся круги от брошенной пивной пробки - и уже через секунду всё застывает снова. Но когда эта улыбка застыла вновь, она была уже чуть-чуть такой, как прежде. Я с большим интересом наблюдал за этими трансформациями. Казалось, вот-вот из воды появится какой-нибудь Дух Пруда и начнет уточнять у меня, какую же пробку я сейчас бросал, желтенькую или беленькую? Но никакого Духа, конечно же, не появилось.
           - Видите ли... - Она поправила указательным пальцем очки на носу. - Это было еще до открытия нашего отеля, поэтому... Информацией такого рода мы, как бы сказать...
           Она замолчала посередине фразы. Я ждал, что она продолжит, но продолжения не последовало.
           - Мне очень жаль, - только и сказала она.
           - Хм-м-м! - протянул я. Чем дольше мы разговаривали, тем интереснее мне с ней становилось. Я тоже захотел поправить указательным пальцем очки на носу, но очков у меня, к сожалению, не было. - Ну хорошо, а от кого здесь я мог бы получить "информацию такого рода"?
           Она задумалась на несколько секунд, задержав дыхание. Улыбка с ее лица улетучилась. Всё-таки когда задерживаешь дыхание, улыбаться не получается, хоть тресни. Кто не верит - пусть сам попробует.
           - Одну секунду! - вдруг сказала она и, отвернувшись, скрылась в подсобке. А через полминуты появилась вместе с типом лет сорока в строгом черном костюме. Судя по внешности, это был истинный Профессионал Гостиничного Менеджмента. По работе мне не раз доводилось встречаться с субъектами такого рода. Улыбка почти никогда не исчезает у них с лица - но может принимать до двадцати пяти конфигураций в зависимости от обстоятельств. От холодно-вежливой - до сдержанно-удовлетворенной. Для каждой улыбки свой номер. От Номера Один - до Номера Двадцать Пять. Улыбки нужных номеров подбираются по ситуации, как клюшки для разных ударов в гольфе. Таким был и этот тип.
           - Добро пожаловать! - улыбнулся он Улыбкой Человека, Разрешающего Любые Споры, и учтиво наклонил голову. Вид мой, похоже, не оправдал его ожиданий: он оглядел меня с головы до ног - и его улыбка резко сменилась другой, ранга на три пониже. На мне были: плотная охотничья куртка на меху (на груди - значок с физиономией Кейса Хэринга), меховая шапка (австрийская, из обмундирования альпийских стрелков), крутые походные штаны с целой дюжиной накладных карманов и крепкие бутсы-снегоходы. Всё это были дорогие, добротные вещи, обладавшие совершенно реальным качеством, - слишком реальным для атмосферы этого отеля. Но тут уже я не виноват. Просто бывают разные стили жизни - и разные способы мышления.
           - Мне сообщили, вы интересуетесь информацией о нашем отеле? - осведомился он небывало учтивым тоном.
           Уперевшись ладонями в стойку, я спросил у него то же, что спрашивал у девицы.
           - Прошу меня извинить... - произнес он, выдержав короткую паузу. - Но нельзя ли узнать, что заставляет вас интересоваться отелем, который был здесь ранее? Если этио возможно, хотелось бы знать причину...
           Я в двух словах объяснился. Дескать, однажды я останавливался в отеле, что был здесь раньше, и подружился с его хозяином. Теперь вот заехал его проведать, смотрю - всё теперь по-другому. Хотелось бы узнать, что с ним стало. Совершенно частный, не касающийся ничьего бизнеса интерес.
           Мой собеседник несколько раз кивнул.
           - Должен признаться, мы также не в курсе никаких подробностей на этот счет... - сказал он, осторожно подбирая слова. - Могу лишь сообщить, что земельный участок с тем... предыдущим отелем "Дельфин" выкупила наша фирма, и на месте старого здания было построено новое. Название, действительно, осталось прежним, но сам отель - совершенно другое предприятие, и ничего общего с тем, что было здесь ранее, не имеет.
           - А зачем тогда оставлять название?
           - Вы извините, но... Подобные детали, увы...
           - И куда делся старый хозяин, вы тоже не знаете?
           - Мне очень жаль, но... - ответил он, переключая лицо в режим Улыбки Номер Шестнадцать.
           - Ну, а кого мне лучше об этом спрашивать?
           - Как вам сказать... - Он чуть склонил голову набок. - Видите ли, мы - служебный персонал, и нас не посвящают в вопросы о том, что было до открытия предприятия. Поэтому и на вопрос, кого лучше об этом спрашивать, нам ответить, мягко говоря...
           Его речь сохраняла железную логику, и всё-таки - что-то было не так. И в его ответах, и в словах девицы чувствовалась какая-то фальшь. Не то чтобы сильно резало слух. Но и пропустить мимо ушей не получалось. Когда по работе приходится постоянно брать у людей интервью - что-что, а чутье на такие вещи развивается естественным образом... Манера речи, направленная на умолчание. Выражения лиц людей, говорящих неправду. Никакими доводами этого не обоснуешь. Просто чувствуешь: от тебя что-то скрывают. И всё.
           Одно было ясно: больше из этой парочки мне не вытянуть ни черта. Я поблагодарил типа в черном. Тот легонько кивнул и скрылся за дверью подсобки. Когда он исчез, я поинтересовался у девицы системой гостиничного питания и сервисом в номерах. Она с большим усердием принялась отвечать на поставленные вопросы. Я слушал и неотрывно смотрел ей в глаза. Очень красивые глаза. Если смотреть в них долго, начинает казаться, будто видишь что-то еще. Перехватив мой взгляд, она вспыхнула. И из-за этого понравилась мне еще больше. Почему? Не знаю. Может, потому, что казалась мне Духом Отеля "Дельфин"? Я поблагодарил ее, отошел от стойки, вызвал лифт и отправился к себе в номер.



            1523-й оказался номером хоть куда. Для одноместного - необычайно широкая кровать, на редкость просторная ванна. Холодильник забит напитками и закуской. Письменный стол - мечта графомана; ящики ломятся от конвертов и писчей бумаги. В ванной собрано всё, что только возможно - от шампуня и освежителя для волос до лосьона после бритья и банного халата. Гардероб, по вместительности не уступающий отдельной комнате. Новенький ковер с мягким ворсом по самую щиколотку.
           Я снял куртку, разулся, плюхнулся на диван и принялся читать рекламный буклет, полученный от девицы. Буклет уже сам по себе претендовал на шедевральность. Кто-кто, а уж я собаку съел на выпуске рекламных буклетов, и качество подобных изданий оцениваю мгновенно. В буклете этого отеля всё было безупречно. Абсолютно не к чему прицепиться.
           Как сообщалось в буклете, "отель `Дельфин' - гостиничный комплекс принципиально нового типа, построенный с учетом особенностей жизни современного мегаполиса. Новейшее оборудование, высококлассный сервис двадцать четыре часа в сутки. Обилие свободного места привносит легкость и непринужденность в обстановку каждого номера. Концептуально подобранный интерьер вызывает ощущение домашнего очага и уюта..."
           В довершение ко всему буклет гарантировал такую штуку, как "аура человечности". Что, видимо, могло означать лишь одно: "Всё это стоило нам денег, так что не удивляйтесь нашим расценкам".
           Чем больше я вчитывался, тем сильней поражался: ей-богу, чего здесь только не было! Подземный торговый центр. Бассейн с сауной и солярием. Крытые теннисные корты, оздоровительный клуб со снарядами для шейпинга и инструкторами; зал для переговоров с синронными переводчиками; пять ресторанов, три бара. Ночной кафетерий. Если приспичит, можно даже заказать лимузин. Комнаты для занятий с оргтехникой и канцелярскими принадлежностями - заходи кто хочет, работай в свое удовольствие. Любые услуги, которые только можно вообразить. На крыше - площадка для вертолетов...
           Не было на свете того, чего бы здесь не было.
           Новейшее оборудование. Изысканный интерьер.
           Что же за фирма, интересно узнать, тащит на себе всю эту махину? Я заново просмотрел весь буклет от корки до корки. Однако ни единого упоминания об организации, заправляющей отелем, не обнаружил. Что за чертовщина?! Ведь ясно как день: отгрохать такой роскошный, первоклассный отель и успешно вертеть его делами может только очень мощная профессиональная корпорация, владеющая целой сетью таких же отелей по всей стране. И раз уж она, эта корпорация, взялась за такое дело, то непременно должна и имя свое указывать, и рекламировать другие отели той же сети. Скажем, если вы остановились в отеле "Принс", то вам обязательно предложат адреса и телефоны всех остальных "Принс-отелей" в этой стране. Это уж как пить дать.
           И кроме того, совершенно непонятно - за каким дьяволом этакий монстр унаследовал название задрипанного отелишки, что был здесь раньше?!
           Но сколько я ни думал - даже тени ответа в сознании не всплывало.
           Я бросил буклет на стол, закинул ноги на диван, устроился поудобнее - и стал разглядывать пейзаж за окном пятнадцатого этажа. Всё, что я видел в окне - это иссиня-голубое небо. И чем дольше я смотрел в это бездонное небо, тем крошечнее, тем бессмысленнее себя ощущал.
           С ностальгической грустью вспоминал я старый отель "Дельфин". Что ни говори - а из его окна смотреть было куда интереснее.




6.

            До самого вечера я убивал время, исследуя внутренности отеля. Обошел рестораны и бары, осмотрел бассейн, сауну, оздоровительный клуб, теннисные корты; заглянул в торговый центр, где купил пару книг. Послонялся по огромному фойе, забрел в зал игровых автоматов и несколько раз помучил "однорукого бандита". Время умирало легко, и вечер наступил почти сразу. Прямо как в Луна-парке, даже подумал я. Есть такой особенный способ убивать время.
            Когда стемнело, я вышел из отеля и отправился шататься по вечернему Саппоро. Чем дольше я бродил, тем отчетливее проступала в памяти география города. Когда я останавливался в старом отеле "Дельфин", мне приходилось шататься по этим улочкам изо дня в день - так долго, что хоть с тоски помирай. И уж за каким поворотом что находится я, в общем, помнил до сих пор. В том, старом отеле "Дельфин" не было даже буфета - а если бы и был, вряд ли нам захотелось бы там трапезничать, - и мы с подругой (то есть, с Кики) постоянно кормились где-нибудь по-соседству. Так что на этот раз я целый час прошатался по знакомым улочкам с чувством, будто забрел в кварталы своего детства. Солнце зашло, и морозный воздух начинал пощипывать кожу. Плотный, не желающий таять снег поскрипывал под ногами. Ветра не было, гулять по улицам было приятно. Воздух очистился и посвежел, и даже кучи снега на углах улиц, пепельно-серые от выхлопных газов автомашин, поблескивали в огнях ночного города, как огромные фантастические муравейники.
            Если сравнивать с прошлым - кварталы вокруг отеля "Дельфин" преобразились. Конечно, "прошлое" в моём случае означало события всего лишь четырехлетней давности, так что большинство заведений на улочках остались прежними. Да и общая атмосфера, по большому счету, не изменилась. Но с первой же минуты своей прогулки я ощутил: Время здесь не стояло на месте. С десяток магазинчиков оказались закрыты на реконструкцию, о чем сообщали объявления перед входом. Сразу в нескольких местах строились высотные билдинги. Гамбургерные с раздачей для проезжающих автомобилей, салоны-boutique с одеждой от всемирно известных модельеров, автошопы с европейскими лимузинами в громадных витринах, модернистские кафетерии с экзотическими деревьями во внутренних садиках, умопомрачительные офисы чуть не полностью из стекла, - немыслимые до сих пор заведения невиданных доселе конструкций вырастали одно за другим, уже одним своим обликом вытесняя, выталкивая из жизни обшарпанные выцветшие трехэтажки, дешевые трактирчики с тряпичными вывесками над входом и лавки дешевых сладостей со всеми их кошками, дремлющими у керосиновых печек средь бела дня. При взгляде на эти улочки в душе рождалось странное ощущение, точно от вида детских молочных зубов, - чувство временной вынужденности сосуществования с тем, что уже очень скоро исчезнет, сменившись чем-нибудь новым. Сразу несколько банков открыли новые отделения. Было очень похоже, что ветер перемен загулял по этим улочкам именно благодаря появлению отеля "Дельфин". Ведь, что ни говори, а когда такая громадина вдруг вырастает на совершенно безликой, Богом забытой окраине - это производит эффект нефтяного фонтана, рванувшего из-под земли на безхозном пустыре: постепенно и неизбежно начинает меняться весь баланс окружающей жизни. Приходит качественно иной потребитель, возрастает активность населения. Подскакивают цены на землю.
            А может быть, все эти изменения - нечто более общее и глобальное? Может, это не появленье отеля "Дельфин" повлекло за собой перемены, но сам отель - малая часть всех этих Больших Перемен? Скажем, всего лишь один из проектов в долгосрочном Плане реконструкции города...
            Я зашел в кабачок, где когда-то однажды уже бывал, выпил сакэ, немного поел. В кабачке было грязно, шумно, дешево и вкусно. Когда мне хочется перекусить где-нибудь, я всегда выбираю заведение пошумнее. Так мне спокойнее. И одиночества не ощущаешь, и с самим собой разговаривай вслух, сколько влезет - никто не услышит.
            Тарелка моя опустела, но хотелось чего-то еще; я опять заказал сакэ. И вот, отправляя в желудок чарку за чаркой горячей рисовой водки, я наконец задумался: что я делаю и какого черта здесь нахожусь? Отеля "Дельфин" больше нет. Чего бы я ни ожидал от него - всё впустую: отель "Дельфин" сгинул с лица земли. Его просто не существует. Всё, что есть взамен, - это технократическое уродище, напоминающее сверхсекретный корабль-базу из "Звездных войн"... Всё было лишь сном, моей запоздалой мечтой. Мне просто приснились они - отель, канувший в прошлое, и Кики, растворившаяся в дверном проеме. Может, и правда - кто-то там плакал по мне. Но всё уже кончилось. Ничего не осталось.Чего еще тебе здесь надо, приятель?
            Так оно и есть, подумал я. А может, и вслух произнес. Так и есть, больше здесь ничего не осталось. Ничего, что мне было бы нужно.
            Стиснув губы, я долго сидел, пристально глядя на бутылку с соевым соусом на стойке у себя перед носом.
            Когда долго живешь в одиночку, поневоле начинаешь пристально разглядывать что ни попадя. Разговаривать с собой то и дело. Ужинать в шумных трактирчиках. Тайно любить свой подержанный автомобиль. И понемногу отставать от жизни.
            Я вышел из трактирчика и направился обратно в отель. Хотя забрел я довольно далеко, найти дорогу назад труда не составило. На какой из улочек ни задрал бы я голову - отель "Дельфин" громоздился перед глазами. Как те мудрецы с Востока, что по звездам в ночи вычисляли свой путь не то в Иерусалим, не то в Вифлеем, - добрался я до отеля "Дельфин".
            Возвратившись в номер, я сразу же принял ванну. Затем, пока сохли волосы, разглядывал ночной Саппоро, раскинувшийся за окном. Из окошка старого отеля "Дельфин", вспомнил я, просматривалось здание с конторой какой-то фирмы. Что за фирма была - я так и не понял, но явно какой-то офис. Люди бегали по этажам, в делах по самые уши. А я целый день наблюдал за ними из окна. Куда-то теперь подевалась та фирма? Помню, была там одна девчонка - очень даже ничего себе. Что, интересно, с ней стало? И чем же всё-таки занималась та контора?..
            Заняться было нечем, и какое-то время я бесцельно шатался по номеру из угла в угол. Потом уселся в кресло и включил телевизор. Передачи были одна другой тошнотворнее. Появилось чувство, будто мне демонстрируют один за другим все варианты блевотины, созданной искусственным путем. Поскольку блевотина искусственная, омерзения поначалу не наступает. Но стоит поглазеть на нее чуть подольше - и уже кажется, что она настоящая. Я выключил телевизор, оделся, вышел из номера и отправился в бар на двадцать шестом этаже. Уселся за стойку и принялся за водку с содовой, в которую выдавили лимон. Одна стена в баре была полностью стеклянной - окно от пола до потолка. Я потягивал водку с содовой и озирал раскинувшийся подо мной ночной Саппоро. Обстановка вокруг напоминала космический мегаполис из "Звездных войн". Впрочем, должен признать: бар оказался весьма достойным. И выпивку здесь смешивали, как надо. И бокалы качеством не уступали содержимому. Стоило этим бокалам соприкоснуться, как по всему бару расплывался мелодичный, приятный звон.
            Не считая меня, в баре было лишь три посетителя. Двое мужчин средних лет в самом дальнем и укромном углу пили виски и бубнили о чем-то заговорщическими голосами. Уж не знаю, что именно они так таинственно обсуждали - но, по-моему, нечто страшно важное и судьбоносное для всего человечества. Скажем, разрабатывали секретный план покушения на Дарта Вэйдера. Кто их знает.
            За столиком же справа сидело юное создание женского полу лет тринадцати-пятнадцати, голова в наушниках от плейера, - и сосало через соломинку какой-то коктейль. Красивый ребенок. Длинные, неестественно прямые волосы, длинные же ресницы, а в глазах - трогательная прозрачность, при виде которой их хозяйку сразу хотелось пожалеть непонятно за что. Пальцы ее выстукивали по деревянной столешнице неведомый ритм; пожалуй, лишь эти пальцы - странным контрастом ко всему прочему в ее облике, - выглядели действительно детскими. Не то чтобы она была уже взрослой. Просто где-то внутри ее пробудилась уже та особая стать, при которой женщина смотрит на весь окружающий мир хотя бы чуть-чуть сверху вниз. Не в плохом смысле, не агрессивно. Просто - как бы тут лучше сказать - нейтрально смотрит на мир сверху вниз, и всё. Как на улицу из окна.
            В действительности, однако, девчонка вообще никуда не смотрела. Взгляд ее, похоже, не падал ни на что конкретно. На ней были джинсы, белые кроссовки и спортивный джемпер с надписью "GENESIS" огромными буквами. Рукава джемпера поддернуты до самых локтей. Методично и самозабвенно она отстукивала по столешнице ритм, полностью сосредоточившись на содержании кассеты своего плейера. Время от времени ее губы еле заметно двигались вслед за словами песни.
            - Это у нее лимонный сок, - словно оправдываясь, пояснил бармен, возникнув перед моими глазами. - Сидит тут, ждет, когда мать вернется...
            - Угу, - неопределенно промычал я в ответ. И в самом деле - странная должна быть картина: девчонка тринадцати-пятнадцати лет сидит в ночном баре, слушает плейер и что-то пьет в одиннадцатом часу вечера. Однако не напомни мне об этом бармен - и я не уловил бы в том ничего странного. На мой взгляд, она смотрелась здесь совершенно естественно и органично.
            Я попросил еще виски и завязал с барменом "светскую беседу". О природе, о погоде и прочей бесконечно-бессмысленной ерунде. И чуть погодя как бы вскользь обронил - мол, всё здесь так поменялось за последние пару лет, не правда ли. Лицо его приняло озадаченное выражение, и он сообщил мне, что до открытия отеля "Дельфин" работал в одном из отелей Токио, и о Саппоро почти ничего не знает. Тут в бар стали подтекать еще посетители, и наш разговор завершился сам собой - совершенно бесплодно.
            Я прикончил уже четвертую водку. Чувствовал, что запросто могу выпить еще - но засиживаться здесь не хотелось; ограничившись четырьмя, я расписался на чеке, включив выпивку в счет уплаты за номер. Когда я встал из-за стойки и направился к выходу, девчонка всё так же сидела за столиком и продолжала слушать свой плейер. Мать ее не показывалась, лед в лимонном соке растаял полностью, - но ей, похоже, было на всё это совершенно плевать. Когда я только поднимался со стула, она вдруг посмотрела прямо на меня. Две-три секунды поизучала моё лицо - и чуть заметно, совсем слегка улыбнулась. Или, может, губы ее просто дрогнули лишний раз? Так или иначе - мне почудилось, будто она на меня посмотрела. И от взгляда ее - как бы странно это ни прозвучало! - в груди у меня что-то на мгновение дрогнуло. Необъяснимое ощущение - словно бы эта девчонка сама выбирала меня... Странная мгновенная дрожь в душе, какой я никогда не испытывал прежде. Так, словно взлетаешь над полом на пять-шесть сантиметров.
            В полнейшем замешательстве я вошел в лифт, спустился на пятнадцатый этаж и вернулся в номер. "Чего это тебя так разобрало?" - удивлялся я сам себе. "Двенадцатилетняя-или-сколько-там-ей соплячка осчастливила тебя улыбкой? Да она тебе в дочки годится, кретин!.."
            "GENESIS"... Вот, пожалуйста - еще одна банда с идиотским названием. Впрочем, то обстоятельство, что на ее джемпере я увидел именно это слово, показалось мне до ужаса символичным. "Начало начал"...
           И всё-таки. Какого черта называть таким огромным, всепоглощающим словом рокнрольную банду?!
            Не разуваясь, я повалился на кровать и с закрытыми глазами попытался восстановить в памяти образ девчонки. Плейер. Бледные пальцы отстукивают ритм по столу. Genesis. Растаявший лед в бокале... Лежа недвижно с закрытыми глазами, я чувствовал, как внутри меня медленно циркулирует алкоголь. Я развязал шнурки, скинул ботинки и свернулся калачиком на одеяле.
            Похоже, я был гораздо измотанней и пьянее, чем воображал о себе. Я лежал и ждал, чтобы какой-нибудь женский голос рядом со мной сказал мне: "Э, милый, сегодня ты перебрал!" Но никто ничего не сказал мне. Я был абсолютно один.
            Начало начал...
            Дотянувшись до выключателя, я погасил торшер. "Опять, небось, приснится отель "Дельфин", - еще успел подумать я в темноте. Но ничего не приснилось. Открыв глаза поутру, я ощутил внутри лишь какую-то бессмысленную пустоту. Абсолютный ноль, подумал я. Ни снов, ни отеля. Я нахожусь в совершенно вздорном месте и занимаюсь полнейшей ерундой. Походные ботинки валялись на полу у кровати, точно два околевших щенка.
            Небо за окном закрывали мрачные низкие тучи. Это небо выглядело таким холодным, что казалось, вот-вот пойдет снег. Посмотришь в такое небо - вообще ничего делать не хочется. На часах было пять минут восьмого. Ткнув пальцем в пульт дистанционного управления, я включил телевизор и, не вылезая из постели, стал смотреть программу утренних новостей. Ведущие долго рассказывали что-то о предстоящих выборах. Минут через пятнадцать я плюнул, выключил телевизор, встал и отправился в ванную, где сполоснул лицо - и принялся за бритье. Для пущей бодрости я решил мурлыкать с закрытым ртом увертюру из "Женитьбы Фигаро". Вскоре, однако, я поймал себя на том, что вроде как мурлыкаю увертюру из "Волшебной флейты". Чем больше я старался вспомнить, что откуда, - тем лишь сильнее запутывался. За что бы ни взялся я в это утро - всё шло вкривь да вкось. Бреясь, порезал щеку. Надев сорочку, вдруг обнаружил, что на манжете оторвана пуговица.
            В ресторане за завтраком я опять увидал ее - вчерашнюю девчонку из бара. В сопровождении взрослой женщины - матери, надо полагать. Никакого плейера у нее при себе уже не было. Одетая во всё тот же джемпер с надписью "GENESIS", она сидела за столиком и с невыносимой скукой на физиономии прихлебывала чай. Ни к ветчине, ни к яичнице на тарелке перед собой почти не притронулась. Ее мать - да, судя по всему, именно мать, - оказалась миниатюрной женщиной лет сорока или чуть больше. Волосы собраны в узел на затылке. Свитер из верблюжьего кашемира поверх белоснежной блузки. Брови - точь-в-точь как у дочери. Нос очень правильной, аристократической формы. Та демонстративная затруднительность, с которой она намазывала себе бутерброд, выдавала в ней натуру, привыкшую очаровывать собой всех и вся. В ее движениях сквозило нечто такое, что могут позволить себе лишь женщины, постоянно находящиеся в центре внимания.
            Когда я проходил мимо их столика, девчонка вдруг подняла глаза и посмотрела мне прямо в лицо. И весело улыбнулась. На этот раз - совершенно ясной, отчетливой улыбкой, совсем не так как вчера. Ошибки быть не могло...
            Завтракая в одиночку, я пытался чем-то занять свою голову, но после мысли о ее улыбке ни о чем больше толком не думалось. За какую бы еще мысль я ни брался, одинаковые слова лишь прокручивались в мозгу вхолостую - и ничего не происходило. И поэтому я просто завтракал себе в одиночку, разглядывая перечницу перед носом, - и не думал вообще ни о чем.




7.

            Заняться было нечем. Ни служебных обязанностей, ни персональных желаний. Хватит с меня: я уже пожелал остановиться в отеле "Дельфин" - и вот что получилось. Отеля, в котором переворачивались судьбы людей, больше нет - и здесь уже ни черта не изменишь. Ты проиграл, приятель. Руки вверх.
            Тем не менее, я спустился в фойе, расселся на роскошном диване и попытался составить в уме расписание на грядущий день. Но расписание не составлялось. Осматривать местные достопримечательности не хотелось - а куда еще пойдешь? Подумал было убить время в кино - но, во-первых, не шло ничего приличного, а во-вторых - ну что за бред: тащиться из Токио в Саппоро, чтобы убивать время в кинотеатре!.. Чем же заняться?
            Нечем.
            И я решил пойти в парикмахерскую.
            В конце концов, с этой вечной токийской занятостью я уже полтора месяца не постригался!
            Так что это очень правильное решение. Здравое и реалистичное. Выдалось свободное время - марш в парикмахерскую! Совершенно разумно. С какой стороны ни смотри - поступок, за который не стыдно.
            Я пришел в парикмахерскую при отеле. Чистую, свежую, благоухающую - одно удовольствие внутри находиться. Надеялся, что будет очередь, и придется долго ждать - но, как назло, стояло обычное утро буднего дня, и, конечно, никакой очереди не было и в помине. По серо-голубым стенам салона были развешаны абстракные картины, а из динамиков кабельного радио растекались по воздуху кантаты Баха в обработке Жака Руше. Назвать всё это "парикмахерской" просто не поворачивался язык. Этак скоро придется мыться в бане под хор григорианских монахов. А в приемной Налогового управления наслаждаться психоделией Сакамото Рюити...
            Постригал меня совсем молоденький мастер, еле-еле за тридцать. Как и вчерашний бармен, тоже не знал о Саппоро ни черта. Когда я рассказал ему, что раньше на этом месте стоял другой, совсем неказистый отелишко, который тоже назывался "Дельфин", - он лишь вымолвил: "Что вы говорите!" - и тут же потерял к этому интерес. Подобные темы, как видно, были ему в принципе до лампочки. Очень стильный малый. В сорочке от Менза Биги. Впрочем, дело свое он знал неплохо - и я вышел из парикмахерской удовлетворенный хотя бы этим.
            Вернувшись в фойе, я снова задумался - чем бы еще заняться? На всю парикмахерскую ушло каких-то сорок минут.
            Но в голову ничего не приходило.
            От нечего делать я просидел какое-то время на диване в фойе, разглядывая окружающее пространство. За конторкой приема я заметил вчерашнюю девицу в очках. Мы встретились с ней глазами, и она как будто слегка напряглась. С чего бы это? Неужели факт моего существования хоть как-то отразился в ее сознании? Трудно сказать...
            Время подошло к одиннадцати. Можно и насчет обеда подумать. Я вышел из отеля и неторопливо побрел по улице, размышляя, где и что мне хотелось бы съесть. На какой бы ресторанчик ни падал мой взгляд - желудок оставался равнодушным. Проклятый аппетит не приходил. Наконец я плюнул, зашел в первую попавшуюся забегаловку и заказал спагетти с салатом. И бутылку пива. Небо за окном еще с утра грозило разразиться снегом - да всё никак не решалось. Огромная туча тяжело нависала над городом, словно Летающий Остров из книжки про Гулливера. Предметы вокруг приобрели ярко выраженный пепельный оттенок. Что вилка, что салат, что пиво в бутылке - всё сделалось пепельно-серым. Любые попытки что-либо придумать в такую погоду заранее обречены на провал.
            Наконец я решился: вышел на улицу, поймал такси, поехал в центр и принялся убивать время за покупками в огромном универмаге. Купил себе там носки, пару нижнего белья, батареек про запас, зубную щетку походного типа и кусачки для ногтей. А также пакет бутербродов на вечер и толстый стакан для бренди. Ни в одной вещи из этого списка особой необходимости я не испытывал. Покупками занимался с единственной целью: убить время. И убил таким образом аж два часа.
            Выйдя из универмага, я довольно долго шатался по улицам безо всякой цели и разглядывал витрины магазинов. Когда надоело и это, зашел в случайную кофейню, заказал кофе и стал читать дальше биографию Джека Лондона. Так худо-бедно скороталось время до вечера. День закончился, как длинный и скучный кинофильм. Что ни говори, а от убивания времени тоже можно устать до боли в суставах.
            Вернувшись в отель, я направился было через фойе прямо к лифту, как вдруг услыхал, что меня окликают по имени. Оказалось - та самая девица в очках. Звала меня прямо из-за своей конторки. Я подошел, и она, ни слова не говоря, провела меня в самый дальний конец приемной. Это была секция "Автомобили в аренду": всё вокруг было усеяно рекламными буклетами автомобилей. За конторкой не было ни души. Девица вертела в пальцах авторучку и смотрела на меня со странным выражением на лице - будто с удовольствием что-то рассказала бы мне, если бы знала, как. С первого взгляда я понял: ей было непонятно, ей было трудно и страшно неудобно за саму себя.
            - Извините... Не могли бы вы делать вид, что разговариваете со мной об аренде автомобиля? - попросила она. И как бы невзначай обвела глазами фойе. - Дело в том, что нам запрещается вести частные разговоры с клиентами...
            - Нет проблем! - сказал я. - Я выспрашиваю у вас расценки на автомобили, вы мне о них подробно рассказываете. Никаких частных разговоров.
            Она слегка зарделась.
            - Вы уж простите... У нас в отеле очень жесткие правила.
            Я улыбнулся.
            - А зато вам очки идут!
            - Прошу прощения?
            - Я говорю, очки вам очень даже к лицу, - пояснил я.
            Она поправила пальцем очки на носу. И кашлянула пару раз в кулачок. Явно из тех женщин, которых очень легко смутить.
            - Видите ли, я хотела спросить у вас кое-что... - произнесла она, справившись с замешательством. - Кое-что личного характера.
            Мне вдруг захотелось погладить это лицо, успокоить ее хоть как-то - но это было невозможно, и я просто слушал, что она говорила.
            - Насчет отеля, о котором вы говорили вчера... Ну, который был здесь раньше, - очень тихо продолжала она. - Что это был за отель? Это был приличный отель?
            Я стянул с конторки буклет с картинками автомобилей и принялся делать вид, что старательно его изучаю.
            - А что конкретно вы имеете в виду, когда говорите "приличный отель"? - поинтересовался я.
            Она вцепилась пальчиками в концы воротничка белоснежной блузки, нервно потеребила их секунд десять. И затем снова откашлялась.
            - Ну... Я не знаю, как объяснить... Скажем, не было ли у него какой-нибудь странной репутации? Поверьте, мне это очень важно - узнать про тот старый отель...
            Я посмотрел ей в глаза. Как я уже заметил раньше, это были очень красивые, ясные глаза. Я посмотрел в эти глаза чуть подольше - и она снова вспыхнула.
            - Я, конечно, не знаю, почему это для вас так важно, - сказал я. - Но если я начну рассказывать - получится слишком длинно. Так что прямо здесь и сейчас у нас с вами разговора не выйдет. Вы же на работе - дел, наверно, по горло...
            Она покосилась на сослуживцев, суетившихся за конторкой приема. И прелестными белыми зубками закусила губу. Затем поколебалась несколько секунд - и решительно кивнула.
            - Хорошо. Тогда... не могли бы мы поговорить, когда я закончу работу?
            - А когда вы заканчиваете?
            - В восемь. Но здесь, в районе отеля, я с вами встретиться не могу. У нас очень жесткие правила... Если можно, где-нибудь подальше отсюда.
            - Ну, если вы знаете, где можно спокойно поговорить, - я могу поехать куда угодно.
            Она снова кивнула, задумалась на пару секунд - и, вырвав страничку из блокнота, набросала авторучкой название заведения и простенькую схему, как туда добираться.
            - Ждите меня вот здесь. Я приду к половине девятого, - сказала она.
            Я взял у нее листок и сунул в карман.
            На сей раз она сама посмотрела мне прямо в глаза.
            - Только, прошу вас, не подумайте обо мне странного... Я вообще впервые в жизни так поступаю. Нарушаю правила, то есть. Просто в этом случае уже нельзя иначе. Почему - я потом объясню.
            - Ни в коем случае не думаю о вас ничего странного. Можете не беспокоиться, - сказал я. - Я не подонок какой-нибудь. Особой симпатии я обычно у людей не вызываю - но стараюсь не делать так, чтоб им было за что меня ненавидеть.
            Вертя в пальцах авторучку, она немного подумала над моими словами - но, похоже, не совсем поняла их смысл. Ее губы сложились в неопределенную улыбку, а указательный палец еще раз поправил очки на носу.
            - Ну, до встречи! - сказала она и, раскланявшись со мной по-уставному, отошла обратно к своей конторке. Очаровательное создание. И при этом - явно душа не на месте.
            Я вернулся в номер, достал из холодильника бутылку пива и выпил, истребив заодно половину универмаговских бутербродов с говядиной. Ну вот, подумал я. Теперь хоть понятно, с чего начинать. Словно повернулся ключ в зажигании - и, хотя я еще понятия не имел, куда ехать, моя машина медленно тронулась с места. Для начала и это неплохо.
            Я прошел в ванную, сполоснул лицо и снова побрился. Молча, спокойно побрился. Без песнопений. Протер кожу лосьоном после бритья, почистил зубы. И затем критически осмотрел свою физиономию в зеркале, чего не делал уже очень давно. Ничего нового это зрелище мне не открыло - и никакой дополнительной веры в себя не принесло. Лицо как лицо. Каким оно и было всегда.



            В полвосьмого я вышел из номера, спустился вниз, прямо у выхода из отеля сел в такси и протянул водителю бумажку с адресом. Тот молча кивнул, очень скоро довез меня куда нужно и высадил прямо перед входом в здание. Счетчик показывал какую-то тысячу с мелочью.
            Скромный уютный бар в подвале пятиэтажки, не успел я двери открыть, окатил меня саксофоновым соло из Джерри Маллигана - и надо признать, для такой древней пластинки звук был совсем неплохим. Этот альбом записывали еще когда Джерри носил патлы до плеч и рубаху, расстегнутую до пупа, а в банде с ним играли Чет Бейкер и Боб Брукмайер. Когда-то я здорово по ним заворачивался. Еще в те времена, когда всяких адамов антов не было и в помине.
           Адам Ант!!!
            Черт бы их побрал с такими именами.
            Я уселся за стойку бара и под высококачественное соло Джерри Маллигана принялся обстоятельно, не торопясь потягивать "Джей-энд-Би" с водой. На часах было восемь сорок пять, а та, кого я ждал, всё не появлялась, - но я особо не беспокоился. Ну, задержалась на работе, подумаешь. Бар пришелся мне по душе, да и убивать время в одиночку я давно научился. Прикончив первое виски, я заказал еще. И, поскольку больше смотреть было не на что, стал разглядывать пепельницу перед носом.
            Без пяти девять она наконец появилась.
            - Извините! - быстро проговорила она. - Задержаться пришлось. Клиентов набежало к концу дня, да еще и смена запоздала...
            - За меня не беспокойтесь, - ответил я. - Мне всё равно пришлось бы где-то время убивать.
            Она предложила пересесть за столик в углу. Я взял свой бокал с виски и пересел. Она стянула с пальцев кожаные перчатки, размотала клетчатое кашне, скинула длинное серое пальто. И осталась в тоненьком желтом свитере и темно-зеленой шерстяной юбке. Ее грудь, обтянутая свитером, оказалась куда больше, чем я думал. В ушах - изящные золотые сережки.
            Она заказала себе "Блади Мэри".
            Когда заказ принесли, она сразу взяла бокал и отпила глоток. Как насчет ужина, поинтересовался я. Она ответила, что еще не ужинала, но перекусила немного в четыре часа, и поэтому не очень голодна. Я отпил виски, она - "Блади Мэри". В бар она прибыла изрядно запыхавшись, и первые полминуты не говорила ни слова - примерно столько ей потребовалось, чтобы хоть чуть-чуть отдышаться. Я взял с тарелки орех, поднес к глазам, поизучал, отправил в рот и разгрыз. Потом взял еще один орех. Тоже поизучал, отправил в рот и разгрыз. Так, уничтожая орех за орехом, я ждал, когда она восстановит дыхание.
            Наконец она успокоилась и напоследок вздохнула особенно глубоко. Ну, просто очень глубоко и долго. Даже сама смутилась - и встревоженно глянула на меня, проверяя, не слишком ли глубоко она напоследок вздохнула.
            - Тяжело на работе? - спросил я.
            - Угу, - кивнула она. - Просто с ума сойти. Я еще не очень втянулась, да и сам отель совсем недавно открылся - начальство всех муштрует на первых порах...
            Она положила руки на стол и сцепила пальцы. На правом ее мизинце я заметил единственное колечко. Скромное, серебряное, без какого-либо изыска. Секунд двадцать, наверное, мы сидели и оба разглядывали это ее колечко.
            - Так всё-таки - как насчет того, старого отеля "Дельфин"? - спросила она наконец. - Кстати, я надеюсь, вы не журналист какой-нибудь?
            - "Журналист"? - удивленно переспросил я. - Что это вы опять, ей-богу?
            - Ну, просто спрашиваю... - сказала она.
            Я промолчал. Она закусила губу и какое-то время сидела так, уставившись в одну точку на стене.
            - Там вроде был какой-то скандал поначалу... И после этого начальство стало жутко всего бояться. Всяких там репортеров и журналистов. А также любых вопросов насчет передачи земли... Ну, вы же понимаете? Ведь если об этом начнут в газетах писать - отелю не поздоровится! Там же весь бизнес - на доверии клиента... Репутация будет подорвана, так ведь?..
            - А что, уже где-нибудь об этом писали?
            - Один раз в еженедельнике. Насчет каких-то крупных взяток... И что якобы на тех, кто землю продавать не хотел, натравили не то якудзу, не то ультраправых - и всё-таки вынудили... Что-то вроде этого.
            - И в этом скандале был замешан старый отель "Дельфин", так?
            Чуть ссутулившись над бокалом, она отпила еще "Блади Мэри".
            - Я думаю, да. Поэтому наш менеджер и напрягся так, когда вы имя старого отеля назвали. Еще как напрягся, вы заметили?.. Но, если честно, никаких подробностей я об этом не знаю. Слышала только - новый отель называется так потому, что до сих пор существует какая-то связь со старым отелем... Мне об этом сказал кое-кто.
            - Кто?
            - Да... один из наших "костюмчиков".
            - Костюмчиков?
            - Ну, менеджеров в черных костюмах...
            - Понятно... - сказал я. - А кроме этого, вы что-нибудь слышали о старом отеле "Дельфин"?
            Она покачала головой. Затем пальцами левой руки сдвинула - и посадила обратно колечко на мизинце правой.
            - Страшно мне, - произнесла она вдруг полушепотом. - Всё время страшно. До ужаса...
            - Что страшно? Что о вас напишут в газетах?
            Она снова покачала головой, почти незаметно. Потом поднесла бокал к губам и, задумавшись, замерла в такой позе. Не знаю, как еще объяснить - но казалось, будто ей физически больно от мыслей в голове.
            - Да нет же, я не об этом... Бог с ними, с газетами. Пукай пишут что угодно - я-то здесь ни при чем, правда? Это начальство будет с ума сходить - ну и ладно... Я о другом. О самом отеле, о здании. Понимаете, там, внутри происходит что-то такое... Очень странное. Нехорошее что-то. И не вполне нормальное.
            Она замолчала. Я допил виски и заказал еще. И для нее - еще "Блади Мэри".
            - В каком смысле - "ненормальное"? Можете объяснить? - попросил я. - У вас есть какие-то конкретные примеры?
            - Конечно, есть, - потухшим голосом сказала она. - Есть, только... Это очень трудно объяснить словами как следует. Собственно, я поэтому до сих пор и не рассказывала никому. Понимаете, сами-то ощущения ужасно конкретные, а как только попытаешься их описать - выходит какая-то размазня... И рассказать толком не получается.
            - Что-то вроде очень реалистичного сна?
            - Нет! Сны - это другое! Сны я тоже вижу иногда. Если долго смотреть какой-нибудь сон, то ощущение реальности из этого сна постепенно уходит. А здесь всё наоборот! Здесь, сколько бы ни прошло времени, - чувство, что это реальность, остается таким же! Всегда, всегда, всегда, сколько бы это ни продолжалось, - всё как живое перед глазами...
            Я молчал.
            - Ну, хорошо... Я сейчас попробую рассказать как-нибудь, - решилась она и глотнула еще из бокала. Затем взяла салфетку и промокнула губы.
            - В январе это случилось. В самом начале января. Только праздники новогодние закончились. И мне выпало идти в вечернюю смену. Вообще-то у нас девушек в вечернюю обычно не ставят - но в тот день как-то получилось, что больше некого. В общем, закончила я работу где-то около полуночи. Всех, кто заканчивает так поздно, фирма развозит за свой счет по домам на такси. Потому что ни метро, ни электрички уже никакие не ходят... Ну так вот, в двенадцать я переоделась, села в служебный лифт и поехала на шестнадцатый этаж. На шестнадцатом у нас комната для отдыха персонала. А я там книжку забыла. Книжку-то можно было и завтра забрать - да уж больно дочитать хотелось. А тут еще сотрудница, с которой мне вместе на такси возвращаться, задержалась по работе немного. Ну, я и решила - съезжу как раз книжку заберу. Села в лифт и поехала... На шестнадцатом этаже номеров для гостей нет, а только служебные помещения - комната отдыха, например, там вздремнуть можно, или кухня, чтобы чаю попить. Так что я часто езжу туда, по нескольку раз на дню.
            В общем, останавливается лифт, открываются двери, я выхожу. Так же, как и всегда. Не задумываясь. Ну, вы знаете, так часто бывает. Когда занимаешься чем-то очень привычным, или идешь по давно знакомым местам - не думаешь, что делаешь, действуешь автоматически. Вот и я так же: просто сделала шаг из лифта, не размышляя. То есть, о чем-то я всё-таки думала, конечно. Сейчас уже не помню, о чем... Выхожу я из лифта, руки в карманах пальто, и вдруг вижу: вокруг меня - темнота! Абсолютный мрак, ничего не видать. Я назад - а двери уже закрылись! Сперва подумала - свет отрубили. Но тут же поняла: нет, быть такого не может. Потому что в отеле установлена система автономного энергоснабжения. Как раз для таких случаев. И если свет вырубает, она сразу раз! - и включается. Мгновенно, автоматически. С нами учебную тревогу проводили, поэтому я знаю. Электричество тут ни при чем. Даже если эта автономная система выходит из строя - продолжают гореть аварийные лампочки над пожарными выходами. То есть, такой кромешной тьмы не наступает никогда. Даже в самом крайнем случае коридор освещается хотя бы тускло-зеленым светом. Не может не освещаться. Что бы ни произошло.
            А тут - на тебе: черным-черно, хоть глаз выколи. Только кнопка для вызова лифта светится, да экранчик с цифрами этажей. Красные такие циферки... Ну я, понятно, давай сразу на кнопку жать. А лифт, проклятый, уехал куда-то в самый низ - и обратно ехать не хочет! Вот же вляпалась, думаю, теперь дожидаться придется. Стою и по сторонам озираюсь. Вся от страха дрожу - и в то же время злая как черт... И знаете, почему?
            Я покачал головой.
            - Ну, вы только представьте: раз на целом этаже света нет - значит, в работе отеля что-то разладилось, так? Значит, либо техника подвела, либо с персоналом проблемы. А это означает одно: всех снова поднимут на уши. Опять работа в выходные, муштра с утра до вечера, от начальства тычки по любому поводу... Господи, как уже всё надоело! Только-только всё успокоилось - и вот, пожалуйста!
            - Да уж... - посочувствовал я.
            - И вот стою я, представляю себе всё это и злюсь. Злости даже больше, чем страха. И заодно думаю: надо хоть глянуть, что происходит... Отступаю от лифта на пару шагов. Медленно так. И чувствую - что-то не то. Звук шагов не такой, как всегда. И хотя я на каблуках, замечаю сразу: пол под ногами непривычный какой-то. Нет ощущения, что по ковру, как обычно, ступаешь - слишком жестко подошвам... У меня чувствительность повышенная, я в таких деталях не ошибаюсь! Уж можете мне поверить... И еще - воздух вокруг очень странный. Едкий какой-то - точно газеты жгли. Совсем не такой, как обычно в отеле. В отеле чистота воздуха поддерживается кондиционерами. По всему зданию. За день просто ужас сколько воздуха перекачивается! И не просто перекачивается, а еще и обрабатывается специально. В обычных отелях воздух пересушивают, так что дышать трудно; а у нас поддерживается очень естественная атмосфера. О каких-то горелых газетах просто речи не может быть! А этот воздух, если просто сказать, был очень затхлый. Как будто ему уже лет сто, не меньше. Я когда маленькая была, помню, у деда в деревне однажды в погреб залезла... Вот так же точно и пахло. Как если бы много-много запахов от всякого старого хлама перемешались и кисли так, закупоренные, целый век...
            Тогда я решила лифт заново вызвать. На всякий случай. Только оглянулась - а кнопка уже исчезла! И экранчика с цифрами не видать! То есть, вообще ничего не светится. Полный мрак, абсолютный... И вот тут уже я перепугалась по-настоящему. Ничего себе шуточки! Стою совершенно одна, непонятно где, вокруг не видать ничего... Чуть не помираю со страху. И только в голове всё равно вертится: не может быть, неувязка какая-то. Звуки исчезли совсем. Резкая, пронзительная тишина... Ну, разве не странно? В здоровенном отеле вдруг вырубается свет. Почему никто не бегает по коридорам и лестницам как угорелый?! Отель битком набит проживающими - по идее, всё здание должно ходить ходуном! А тут - ни скрипа, ни шороха. И я вообще уже ничего не понимаю...
            Принесли наш заказ. Мы с ней синхронно подняли бокалы и отпили по глотку. Она поправила пальчиком очки на носу. Я молча ждал продолжения.
            - Ну, как? - спросила она. - Пока еще не уловили в моих ощущениях ничего конкретного?
            - Кое-что уловил, - сказал я. - Вы выходите из лифта на шестнадцатом этаже. Вокруг темно. Странно пахнет. Слишком тихо. Что-то не так.
            Она глубоко вздохнула.
            - Не хочу хвастаться, но... По природе я совсем не трусиха. По крайней мере, для женщины у меня довольно крепкие нервы. И только из-за того, что вдруг свет погас, не стану, как большинство девчонок, поднимать визг на всю вселенную... Когда страшно - тогда страшно, врать не буду. Но позволить страху меня победить - это, я считаю, последнее дело. Вот я и решила, как бы ни было страшно, сходить да посмотреть, что всё-таки происходит. И пошла на ощупь по коридору...
            - В какую сторону? - уточнил я.
            - В правую! - быстро сказала она и, помахав в воздухе правой рукой, лишний раз убедилась, что та действительно правая. - Точно, направо пошла. Очень медленно... Коридор сначала прямо тянулся. Иду, за стенку держусь. Вдруг раз! - поворот направо. Свернула. Гляжу - впереди тусклый свет какой-то. Еле виднеется, будто свеча горит вдалеке. Ага, думаю, кто-то свечку зажег. Надо туда идти. Чуть приблизилась - вижу, никакая это не свечка, а из двери слегка приоткрытой свет пробивается. Сама дверь очень странная. Я таких дверей ни разу не видела. По крайней мере, у нас в отеле таких дверей быть не может. Тем не менее, дверь была, и из щели свет пробивался. И вот я стою перед этой дверью, а в голове всё перемешалось, как дальше поступить - не знаю. Может, там, за дверью, и нет никого. А вдруг - есть, но какой-нибудь маньяк? К тому же и дверь какая-то странная... В общем, взяла я и постучала тихонько. Ну, совсем слабенько - чтоб даже не совсем ясно было, стучат или нет. Только вокруг такая тишина стояла, что загремело чуть не на весь этаж!! А из-за двери - никакой реакции... первые десять секунд. То есть, секунд десять я стояла и соображала, что же дальше делать. И вдруг - оттуда звуки послышались. Такие... словно кто-то с пола подымается в очень тяжелой одежде. И затем раздались шаги. Страшно медленные. Шаркающие. Шур-р-р... Шур-р-р... Шур-р-р... С таким призвуком странным - то ли в шлепанцах, то ли ноги по полу волочит... И шаг за шагом к двери приближается...
            Вспоминая услышанное когда-то, она посмотрела куда-то вверх и застыла так на несколько секунд. Потом очнулась и покачала головой.
            - Я, когда это услышала, от ужаса окаменела. Сразу почувствовала: человек так ходить не может. Почему - объяснить не могу, но в глубине ощущаю: это - не человек... Впервые в жизни испытала, как спина леденеет от ужаса... Не в переносном смысле - буквально... И я побежала. Сломя голову побежала. По дороге, наверно, упала раза два или три. Потом чулки все порванные были. Только я ничего такого не помню. Помню только, что бегу, бегу... И в голове - единственная мысль так и скачет: "Господи, только бы лифт не сдох, а если сдох - что тогда делать-то?!?" Добежала до лифта, смотрю - работает!! И кнопка вызова горит, и экранчик с цифрами. Только сам лифт, как назло, на первом этаже стоит! Я давай на кнопку давить - он и поехал. Медленно- медленно. С ума сойти, как медленно... Второй этаж... Третий... Четвертый... Я уже чуть не кричу - "Ну, скорее давай, скорее!"... Бесполезно. Просто пытка, как долго он полз. Точно издевался надо мной, ей-богу...
            Она перевела дух, отхлебнула еще "Блади Мэри". И повертела кольцо на мизинце.
            Я молчал и ждал, что же дальше. Музыка стихла. Послышался чей-то смех.
            - И тут я снова услышала их... Шаги. Шур-р-р... Шур-р-р... Шур-р-р... Ко мне приближаются - медленно, но верно... Шур-р-р... Шур-р-р... Из-за двери вышли, поворот обогнули - и уже совсем близко от меня... Вот это был ужас! Вернее, даже не ужас... Просто чувствую - желудок поднимается к самому горлу. Всё тело в поту. В холодном, липком поту. И по коже будто змеи ползают... А проклятый лифт всё никак не приедет! Седьмой этаж... Восьмой... Девятый... А шаги уже совсем рядом!
            Она замолчала на добрые полминуты. И всё это время проворачивала кольцо на мизинце. Так, словно вертела ручку радиоприемника, настраиваясь на волну. Женщина за стойкой бара что-то сказала, мужчина с ней рядом опять засмеялся. Скорей бы уж музыку поставили, подумал я.
            - Такой ужас не опишешь тому, кто его не испытывал, - бесцветным голосом сказала она.
            - Так чем же всё закончилось? - спросил я.
            - Ну, я вдруг вижу, передо мной - двери лифта распахнутые. И из них - яркий свет наконец-то! Я просто кубарем туда вкатилась... Вся дрожу, как припадочная, и давлю, давлю на кнопку первого этажа... Вниз приехала - всё фойе в шоке. Ну еще бы, представьте: вываливаюсь из лифта вся побелевшая, дрожу как осиновый лист, и изо рта одни вопли вылетают... Сразу менеджер прибежал, что случилось, спрашивает. Я, хотя отдышаться никак не могу, кое-как объяснить пытаюсь. Дескать, там, на шестнадцатом что-то странное происходит. Менеджер тут же еще одного парня взял - и мы уже все втроем на шестнадцатый поехали. Посмотреть, в чем дело. Только на шестнадцатом ничего уже нет! Сигнализация красным горит, как положено, и никаких странных запахов. Всё как обычно... Заглянули в комнату отдыха - спросить, что да как. Там была пара сотрудников, они всё это время не спали, но никакого отключения света не заметили. На всякий случай мы обошли весь этаж из конца в конец - ничего странного не обнаружили. Чистое наваждение...
            Только вернулись на первый этаж - менеджер в кабинет вызывает. Ну, всё, думаю, - сейчас орать начнет. А он даже не разозлился нисколечко! Докладывай, говорит, подробнее, что произошло. Ну, я и рассказала во всех деталях. Даже звук шагов изобразила - хоть и чувствовала себя последней дурой при этом... Так и казалось - вот сейчас он расхохочется на весь кабинет и закричит, что мне всё это приснилось.
            Но он даже не улыбнулся! Наоборот - сделал страшно серьезное лицо. И сказал: "Обо всём этом ты больше никому не рассказывай, хорошо?" Ласково так говорит, с участием в голосе. "Видимо, - говорит, - произошла какая-то ошибка. Однако никак нельзя допустить, чтобы другие сотрудники стали чего-то бояться. Так что уж постарайся держать язык за зубами".
            Но вы понимаете, в чем дело... Мой менеджер никогда ласково с людьми не разговаривает! Влепить кому-то в лоб выраженьем покрепче - вот это в его обычной манере. Поэтому мне и пришло в голову... Может, я уже не первая, кто ему об этом рассказывает?
            Она замолчала. Я тоже молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Пауза затягивалась - пожалуй, нужно было задавать какие-нибудь вопросы.
            - А от других сотрудников вы ничего такого не слышали? - спросил я. - Того, что пересекалось бы с вашим случаем... Каких-нибудь странных рассказов, мистических историй? Пусть даже на урове слухов...
            Она покачала головой.
            - Слышать не слышала... Но я чувствую: что-то ненормальное за всем этим кроется. Вот и менеджер на мой рассказ так странно отреагировал... И вообще - слишком много вокруг недомолвок, каких-то разговоров полушепотом... Не могу объяснить как следует, но... странно очень. Я раньше в другом отеле работала - так ничего похожего! Разумеется, тот отель не был таким громадным, да и в целом обстановка была другая, - но всё равно: слишком большая разница. В прежнем отеле, помню, тоже какие-то байки-страшилки рассказывали, - да что говорить, у каждого отеля есть хотя бы одна своя история с привидениями! - но мы над ними смеялись, никто всерьез не воспринимал. А здесь совсем не так! Здесь никто ни над чем не смеется. И от этого - еще страшнее. Если бы менеджер от моего рассказа рассмеялся! Или хотя бы наорал на меня... Я бы тогда, наверное, успокоилась, решила бы - ну точно, ошибка какая-то. А так...
            Она нервно прищурилась, разглядывая стиснутый в ладони бокал.
            - А после этого случая вы хоть раз поднимались на шестнадцатый этаж?
            - Да постоянно, - ответила она скучным голосом. - Я же на работе. Хочешь не хочешь, приходится туда ездить. Но обычно я бываю там только днем. Вечером - никогда. И что бы ни случилось - ни за что не поеду вечером. Не дай Бог еще раз пережить такое... Я поэтому и в вечернюю смену больше не выхожу. Так и сказала начальству прямо: не хочу - и точка.
            - Так, значит, до сих пор вы об этом никому не рассказывали?
            Она отрицательно дернула подбородком.
            - Я ведь говорила... Вам сегодня рассказываю впервые. Может, и хотела бы рассказать - да некому. Просто сейчас появились вы - и тоже интересуетесь, что же там происходит... Ну, на шестнадцатом этаже.
            - Я? С чего вы взяли?!
            - Ну, не знаю... Про старый отель "Дельфин" вам что-то известно. И о том, как он исчез, сразу спрашивать начали... Вот мне и показалось - может, хоть у вас найдется какое-то объяснение тому, что со мной случилось...
            - Никакого объяснения у меня нет, - ответил я, немного подумав. - И про тот, старый отель я мало что знаю. Маленький, захудалый такой отелишко. Четыре года назад я там остановился, познакомился с хозяином, а теперь проведать решил... Вот и всё. Не было в том отеле ничего примечательного. Ничего, что можно запомнить и потом рассказать.
            Про себя, в душе, я вовсе не считал старый отель "Дельфин" таким уж обычным, но на данном этапе знакомства откровенничать не хотелось.
            - И всё-таки, когда сегодня днем я спросила, был ли это приличный отель, - вы ответили, мол, долго рассказывать... Что же вы имели в виду?
            - Имел я в виду кое-что очень личное, - пояснил я. - Начни я вам об этом рассказывать - это действительно заняло бы кучу времени. Но после всего, что вы рассказали, я уже не думаю, что моя история как-то связана с вашей.
            Мой ответ, похоже, сильно ее разочаровал. Она скривила губы и какое-то время молча разглядывала свои руки.
            - Вы уж извините, что ничем не могу вам пригодиться. Вы-то мне вон сколько всего нарассказывали...
            - Да ладно, - вздохнула она. - Вы же не виноваты. А я хоть выговорилась, уже облегчение. Очень тяжело, когда долго держишь в себе такое. Постоянно тревога какая-то...
            - Еще бы, - сказал я. - Если такое держать в голове слишком долго, голова раздувается, как воздушный шар...
            И я изобразил руками, как моя голова раздувается на манер воздушного шара.
            Она молча кивнула. Потом еще раз взялась за кольцо на мизинце, повернула, почти сняла - и вернула в прежнее положение.
            - Скажите честно... Вы мне верите? Ну, про шестнадцатый этаж... - спросила она.
            - Конечно, верю, - очень серьезно ответил я.
            - Правда?! Но ведь это... очень ненормальная история, разве нет?
            - Да, пожалуй, нормальной ее не назовешь... И всё же такие вещи иногда случаются. Это я знаю точно. Потому и вам верю. Так бывает: одно пересекается с другим - и образуется узел. Одно начинает зависеть от другого и наоборот.
            Она поразмышляла над моими словами.
            - А вы сами в жизни испытывали что-то подбное?
            - Было дело... - кивнул я. - Думаю, да.
            - Страшно было?
           - Да там скорее не страх... - ответил я. - Просто разные узлы по-разному завязываются. В моём же случае...
            На этом все подходящие слова у меня иссякли. Словно кто-то говорил со мной по телефону с другой части света - и вдруг оборвали связь. Я отхлебнул еще виски и сказал:
            - Не знаю... Не могу хорошо объяснить. Но такие вещи случаются, это факт. И потому я вам верю. Кому-то другому, может, и не поверил бы. А вам - верю. Раз вы говорите - значит, так всё и было.
            Она вдруг подняла лицо и улыбнулась - немного не так, как улыбалась мне до сих пор. Какой-то очень личной улыбкой. Выговорившись, она действительно казалась намного спокойнее.
            - Интересно, с чего бы это? Поговорила с вами - и точно камень с души свалился... Обычно у меня с незнакомыми людьми разговора нормального не выходит, стеянюсь ужасно. А с вами вот - получается...
            - Наверное, это потому, что в некоторых местах мы с вами здорово пересекаемся, - усмехнулся я.
            Она, похоже, изрядно запуталась, придумывая, что на это ответить, - и в итоге не ответила ничего. Лишь глубоко вздохнула. Хорошим вздохом, без недовольства. Просто проветрила легкие лишний раз - и всё.
            - Послушайте, вы есть не хотите? Я что-то ужасно проголодалась!
            Я тут же предложил сходить куда-нибудь поужинать как полагается, но она заявила, что легко перекусить прямо здесь ей было бы вполне достаточно. Подозвав официанта, мы заказали по пицце и салату.
            За едой мы болтали о всякой всячине. О ее работе в отеле, о жизни в Саппоро и так далее. Она рассказала кое-что о себе. Двадцати трех лет. После школы поступила в училище, где готовят персонал для отелей, через два года закончила, пару лет проработала в одном из отелей в Токио, потом по объявлению в газете подала данные для набора в новый отель в Саппоро. Переезд сюда, на Хоккайдо, был ей очень кстати: неподалеку от Асахикава ее родители держали небольшую гостиницу в японском стиле.
            - Довольно приличная гостиница, - добавила она. - С давних времен сохранилась.
            - То есть, сейчас вы как бы тренируетесь, чтобы потом унаследовать ту гостиницу и принять дела на себя? - спросил я.
            - Да нет, дело не в этом... - сказала она. И в очередной раз поправила очки на носу. - О наследстве и всяких там планах на будущее я еще серьезно не думала... Просто мне нравится работа в отеле. Самые разные люди приезжают, останавливаются, потом снова едут куда-то... И мне хорошо, уютно становится. Сразу успокаиваюсь... Может, потому, что всё детство в этом прошло?
            - Так я и думал!
            - Что вы думали?
            - Там, в фойе, мне совершенно четко представилось, будто вы - дух отеля "Дельфин".
            - "Дух отеля"? - Она рассмеялась. - Скажете тоже... Я даже не знаю, привыкну когда-нибудь к этой работе или нет...
            - Ну, вы-то уж непременно привыкнете, стоит лишь постараться, - улыбнулся я. - Вот только... В таких местах, как отель, ничто не задерживается надолго. Вас это не смущает? Ведь кто бы ни прибыл - все непременно уезжают дальше своей дорогой...
            - Ну конечно, - кивнула она. - Если бы кто-то начал задерживаться - я сама первой испугалась бы... Почему у меня так? Может, я просто трусиха? Кто бы ни появился, скоро исчезнет - и от одной мысли об этом спокойно на душе. Странно, да? Ведь у обычной женщины совсем не так, правда же? Обычная женщина должна хотеть чего-то конкретного, неизменного. Или нет?.. А я какая-то не такая. Отчего? Сама не знаю...
            - Я не думаю, что вы странная, - сказал я. - Просто вы еще не приняли Главного Решения.
            Она посмотрела на меня с изумлением.
            - Но... откуда вы это знаете?
            - Откуда? - переспросил я. - Да ниоткуда. Просто знаю, и всё.
            Она задумалась на несколько секунд.
            - Расскажите о себе.
            - Да что рассказывать? Ничего интересного, - ответил я.
            Но она настаивала - мол, пускай, всё равно интересно послушать. Тогда я рассказал ей чуть-чуть о себе. Тридцать четыре года, развелся, на жизнь зарабатываю написанием текстов - по заказам от случая к случаю. Езжу на подержанной "субару". Машина хоть и старенькая, но с магнитофоном. И кондиционер есть.
            В общем, рассказал ей Несколько Слов о Себе. Только голые факты.
            Она же, как ни странно, захотела узнать побольше о моей работе. Скрывать что-либо смысла не было, и я рассказал ей чуть больше. Про интервью с малолетней примадонной и про репортаж о деликатесах Хакодатэ.
            - Вот, наверное, интересная у вас работа! - воскликнула она.
            - За все эти годы не припомню ничего интересного. То есть, само писательство мне не в тягость. И я не сказал бы, что писать не люблю. Когда пишу - успокаиваюсь. И всё таки смысла в том, что я делаю, - ноль. Сплошная белиберда...
            - Например?
            - Ну, например, объезжаем по пятьдесят ресторанов в день и в каждом - только притронувшись к еде, оставляем всё на тарелке. По-моему, здесь что-то в корне неверно.
            - Ну, не есть же вам всё подряд, в самом деле!
            - Да уж... Начни мы есть всё подряд - за три дня просто в ящик бы сыграли! А народ вокруг назвал бы нас идиотами. И даже над нашими трупами никто б не заплакал...
            - Так значит, тут уже ничего не попишешь? - засмеялась она.
            - Вот именно. Ничего не попишешь, - кивнул я. - Сам знаю. Всё равно, что в метель сугробы разгребать. Ничего не попишешь - и оттого продолжаешь дальше. Не потому что хочется, а потому что ничего не попишешь.
            - Сугробы разгребать? - повторила она задумчиво.
            - Культурологические сугробы, - пояснил я.
            Затем она спросила меня о разводе.
            - Ну, развелся-то я не по своей воле. - ответил я. - Просто в один прекрасный день она взяла и ушла. С другим парнем.
            - Больно было?
            - А кому в такой ситуации не больно?
            Положив локти на стол, она подперла лицо ладонями и посмотрела мне прямо в глаза.
            - Простите... Я как-то неуклюже спросила. Просто мне трудно представить, что вы чувствуете, если вам делают больно. Как реагируете? Что в душе происходит?
            - Нацепляю на грудь значок с Кисом Хирингом, - ответил я.
            Она рассмеялась.
            - И всё?
            - Дело в том, - продолжал я, - что со временем такая боль принимает хроническую форму. Рассасывается внутри, становится частью твоей повседневности - так, что самой боли как бы уже и не видно. Но она там, внутри. Просто вычленить ее, взять и показать кому-то - вот она, моя боль, - уже невозможно. Показать, как правило, удается лишь какие-то мелкие болячки...
            - Просто ужас, как я вас понимаю, - вдруг сказала она.
            - В самом деле?
            - Может, с виду по мне и не скажешь, но... Мне в жизни тоже выпало много боли. Самой разной. Мало не показалось... - проговорила она очень тихо. - Там, в Токио, произошло кое-что. В итоге я уволилась из того отеля. Очень больно было. Больно и трудно. Дело в том, что есть вещи, с которыми я не способна ужиться так же запросто, как другие...
            - Угу, - промычал я.
            - И даже сейчас еще больно. Как вспомню о том, что случилось - хочется умереть, чтобы не было ничего...
            Она снова схватилась за кольцо на мизинце, сдвинула его, точно собираясь снять - и вернула на прежнее место. Затем взяла бокал и отпила еще "Блади Мэри". Поправила пальцем очки на носу. И широко улыбнулась.
            Нагрузились мы с ней довольно неплохо. Даже не помнили, сколько чего заказали. Как-то незаметно перевалило за одиннадцать. Сверившись с часиками на руке, она сказала, что завтра рано вставать, и что ей, пожалуй, пора. Я предложил подбросить ее на такси. На машине до ее дома езды было минут десять. Я заплатил по счету и мы вышли на улицу. Снегопад продолжался. Не очень сильный, но тротуары успели покрыться белой коркой и хрустели у нас под ногами. Взявшись за руки, мы побрели к остановке такси. Она была явно навеселе и ступала не очень уверенно.
            - Слушай... А тот журнал - ну, который про скандал с недвижимостью написал... Как он назывался? И когда статья вышла, хотя бы примерно?
            Она сказала мне название журнала. Еженедельное приложение к одной из известных газет.
            - Где-то прошлой осенью вышел. Я сама той статьи не читала, точно не скажу...
            Минут пять мы простояли на остановке под тихо падавшим снегом, пока не пришло такси. Всё это время она держалась за мою руку. Она была очень спокойна. Я тоже.
            - Давно я так не расслаблялась! - вдруг сказала она. Что говорить, я сам давно так не расслаблялся. И я снова подумал о том, что наши сущности явно где-то пересекаются. Не случайно же меня так потянуло к ней при первой встрече...
            В такси мы беседовали о чем-то нейтральном - о снегопаде, о холодах, о ее служебном расписании, о жизни в Токио и так далее. Всю дорогу, пока я болтал с ней об этом, в душе червяком копошился вопрос: как мне поступить с ней дальше? Совершенно ведь ясно: надави я еще чуть-чуть - и мы окажемся в одной постели. Что-что, а подобные вещи я различаю сразу. Хотела ли она этого - я, разумеется, знать не мог. Но что не стала бы возражать - понимал отчетливо. По выражению глаз, нюансам дыхания, манере речи, движениям рук это считывается легко. Но уж я-то определенно хотел ее. И даже заранее знал: если бы мы переспали, это не усложнило бы жизни ни мне, ни ей. Я появился - и уехал дальше своей дорогой. Как она сама и сказала... И всё же я никак не мог решиться. В уголке мозга свербило: поступать так с нею - нечестно. Девчонка на десять лет младше меня, явно в состоянии стресса, да еще и пьяна - еле на ногах стоит. Брать над ней верх - всё равно что выигрывать в покер краплеными картами. Чистое надувательство.
            С другой стороны, спросил я себя, - а что значит такая штука, как честность, в такой сфере жизни, как секс? Если требовать, чтобы в сексе всё было по-честному - то лучше уж людям сразу размножаться как грибы. Честнее не придумаешь.
            И этот аргумент я тоже нашел вполне справедливым.
            Пока моё сознание металось меж двумя этими крайностями, машина приблизилась к ее дому - и за какие-то десять секунд до прибытия она с потрясающей легкостью разрешила мою дилемму.
            - Я с сестрой живу, - просто сообщила она.
            И, поскольку необходимость что-то решать мгновенно отпала, я даже вздохнул с облегчением.
            Такси остановилось напротив подъезда огромной многоэтажки. Перед тем, как выйти, она спросила, не провожу ли я ее до двери квартиры. Дескать, ночью на лестнице иногда ошиваются странные типы, и одной ходить страшновато. Я велел водителю ждать - мол, вернусь через пять минут, - взял ее под руку, и по хрустящему снегу мы пошли по дорожке к подъезду. Потом поднялись по лестнице на третий этаж. Дом был простой, панельный, без каких-либо архитектурных излишеств. Дойдя со мной до двери с номером 306, она остановилась, открыла сумочку, выудила оттуда ключ - и очень естественно улыбнулась:
            - Спасибо. Я прекрасно провела время.
            - Я тоже, - ответил я.
            Она отперла дверь и бросила ключи назад в сумочку. Захлопнула сумочку - резкий щелчок эхом разнесся по подъезду. И очень внимательно посмотрела мне прямо в глаза. Таким взглядом, будто решала нарисованную на классной доске задачу по геометрии. Она растерялась. Она не знала, как ей поступить. Она не могла проститься со мной как положено. Это было ясно как день.
            Оперевшись рукой о стену, я ждал, что же она решит. Но не дождался.
            - Спокойной ночи. Привет сестре, - сказал я наконец.
            Она поджала губы и простояла так еще секунд пять.
            - Про то, что с сестрой живу - это я соврала, - сказала она очень тихо. - Живу я одна.
            - Я знаю, - ответил я.
            Она медленно, с чувством покраснела.
            - А это ты откуда знаешь?
            - Откуда? - переспросил я. - Да ниоткуда... Просто знаю и всё.
            - Ты невозможен!.. - почти прошептала она.
            - Очень может быть, - согласился я. - Но я уже говорил: я не делаю ничего, за что бы меня потом ненавидели. И пользоваться чужими слабостями не люблю. Так что согласись - тебя-то я никак не обманывал.
            В явном замешательстве она долго подыскивала слова, но в итоге сдалась - и просто рассмеялась:
            - Это точно! Ты меня не обманывал.
            - А тебя что заставило?
            - Не знаю... Как-то само совралось. Всё-таки, поверь, у меня свои болячки в душе. Я уже рассказывала... Много всего пережить пришлось.
            - Ну, болячек в душе и у меня хватает. Вот, смотри - даже Киса Хиринга нацепил...
            Она опять рассмеялась:
            - Может, всё же зайдешь ненадолго, чайку на дорогу выпьешь? Еще немного поговорили бы...
            Я покачал головой.
            - Спасибо. Я тоже хотел бы еще поговорить... Но не сегодня. Сам не знаю, почему - но сегодня я лучше пойду. У меня такое чувство, что нам с тобой не стоит говорить слишком много в одном разговоре. С чего бы это?..
            Она смотрела на меня с той пристальностью, с какой разглядывают очень мелкие иероглифы в объявлении на заборе.
            - Не могу толком объяснить, но... мне так кажется, - продолжал я. - Когда есть о чем поговорить - лучше это делать маленькими порциями. Наверное. Впрочем, я могу и ошибаться.
            Она немного поразмышляла над моими словами. Но, похоже, ни к чему в своих мыслях не пришла.
            - Спокойной ночи, - сказала она и тихонько закрыла за собой дверь.
            - Эй, - позвал я негромко. Дверь приоткрылась сантиметров на десять, и в проеме показалось ее лицо. - В ближайшее время я буду пытаться опять тебя куда-нибудь выманить... Как думаешь, у меня получится?
            Придерживая дверь ладонью, она глубоко вздохнула.
            - Возможно, - сказала она. И дверь снова закрылась.



            Водитель такси сидел за рулем и со скукой на физиономии читал газету. Когда я, плюхнувшись на сиденье, сказал ему ехать в отель, он был искренне удивлен:
            - Неужели вернетесь? - переспросил он. - А я уже думал, вы сейчас машину отпустите, чтоб я дальше не ждал... Очень на то похоже было. Обычно всё этим и заканчивается.
            - Охотно верю, - согласился я.
            - Когда много лет проработаешь, чутье очень редко подводит...
            - Наоборот: чем дольше работаете, тем выше опасность того, что чутье подведет. Теория вероятности.
            - Может, и так, конечно... - ответил он озадаченно. - Но, по-моему, вы просто не совсем такой, как нормальные пассажиры.
            - Вот как? - удивился я. Неужто я и впрямь такой ненормальный?


*

            Вернувшись в номер, я сполоснул лицо и почистил зубы. Чистя зубы, слегка пожалел о том, что вернулся. Но потом всё равно заснул как убитый. Что бы со мной ни происходило - я никогда ни о чем не жалею долго.


*

            С утра я первым делом позвонил дежурному по размещению и продлил себе номер еще на три ночи вперед. Сделать это удалось без проблем: до туристического сезона было еще далеко, и половина номеров пустовала.
            Потом я вышел из номера, купил газету и отправился в кондитерскую "Данкин Донатс" неподалеку, где съел пару пончиков и выпил сразу два больших кофе. От гостиничных завтраков меня воротило уже на вторые сутки. А вот "Данкин Донатс" для завтраков - идеальное место. И накормят недорого, и добавку кофе бесплатно нальют.
            Выйдя из кондитерской, я поймал такси и поехал в библиотеку. Так и сказал водителю: в самую большую библиотеку этого города. В библиотеке прошел в читальный зал и попросил подшивку пресловутого еженедельника. Статья об отеле "Дельфин" обнаружилась в выпуске за двадцатое октября. Я снял со статьи ксерокопию, отправился в ближайшую кофейню, уселся там за столик и за очередным кофе погрузился в чтение.
            Читалась статья с большим трудом. Чтобы понять, в чем дело, пришлось перечитать ее раза три. И хотя автор выбивался из сил, стараясь изложить всё попроще - тема, за которую он взялся, оказалась ему явно не по зубам. Повествование было запутанным просто до ужаса. Но делать нечего: тщательно отследив абзац за абзацем, я, в общем, сообразил, что к чему. Статья называлась так:"Саппоро: махинации с недвижимостью. Градостроительство грязными руками". Под заголовком - фотография с птичьего полета: строительство отеля "Дельфин" в стадии завершения.
            История, в целом, была такова. В одном из районов города Саппоро кто-то вдруг начал скупать один за другим огромные участки земли. Происходило это очень странно: за два года имени нового землевладельца так нигде и не всплыло. А цены на землю в этом районе взвинтились до абсурда. Всё это заинтересовало журналиста, автора статьи, - и он начал расследование. Выяснилось, что земля эта скупалась под именами самых различных фирм, чуть не каждая из которых существовала только на бумаге. То есть - предприятие зарегистрировано. Налоги платятся. Но нет офиса, и нет персонала. В свою очередь, эти бумажные фирмы замыкались на другие бумажные фирмы. И вся эта система проворачивала искуснейшие махинации по перепродаже земли друг другу. Участок, стоивший двадцать миллионов иен, вдруг переоформлялся на другое имя как проданный за шестьдесят миллионов. А чуть погодя продавался уже миллионов за двести. Изрядно поплутав по лабиринтам несуществующих фирм, автор статьи всё же вычислил, что практически все операции в конечном итоге замыкались на одно и то же юридическое лицо. То была некая компания Б. - совершенно реальная фирма по торговле недвижимостью, откупившая себе для офиса современнейший билдинг в кварталах Акасака. И, наконец, уже эта компания Б. неофициально, но очень тесно смыкалась с гигантским конгломератом - знаменитой Корпорацией А. Той самой, под началом которой бегают поезда, процветают крутые отели, выпускаются кинофильмы, производятся продукты питания, работают фирменные магазины, издаются популярные журналы, предоставляются долгосрочные кредиты, а также страхуются от стихийных бедствий и несчастных случаев миллионы граждан страны. Помимо всего этого, Корпорация А. располагала широчайшими связями в мире большой политики. Но даже докопавшись до этого, наш автор не успокоился. И выяснил кое-что еще интереснее.
            Все земельные участки, скупавшиеся компанией Б., находились на территории, которую наметила для "перспективного градостроительства" администрация города Саппоро. Именно сюда, согласно Государственному Плану Освоения и Развития, теперь проводят железную дорогу, перемещают целый ряд административных учреждений, и именно на развитие этого района в приоритетном порядке предоставляются баснословные инвестиции. Больше половины которых - из госбюджета. Правительство страны, губернаторство Хоккайдо и мэрия Саппоро отшлифовали этот самый План до мелочей и приняли "окончательное решение" - то есть, определили территорию, масштабы строительства, смету, бюджет и так далее. Полный официоз. Ни намека на то, что вот уже несколько лет кто-то железной рукой скупает всю землю на утвержденной Государственным Планом территории. Вся информация осела в анналах Корпорации А. И как ни верти - получалось, что активнейшая скупка земли происходила еще задолго до утверждения этого Плана. То есть, какое решение правительству принимать - решили за это правительство заранее.
            Флагманская же роль в операции по захвату местной недвижимости и отводилась отелю "Дельфин". Именно под его строительство первым делом расчистили лучший участок в окрестностях. И гигантский гостиничный комплекс превратился в штаб-квартиру Корпорации А. - мгновенно став лидирующим предприятием района. Отель начал привлекать к району внимание, изменять состав потребителей на окружающих улицах - и выступать Символом Великих Перемен для жизни города в целом. Всё - по скрупулезно продуманному плану. Продвинутый Капитализм Как Он Есть. Кто вкладывает самый большой капитал, тот завладевает самой полезной информацией - и получает самую большую отдачу от инвестирования. Вопрос "чья в том вина" не стоит вообще. Это просто заложено в саму формулу капиталовложения. Вкладывая куда-либо деньги, мы ожидаем эффективной отдачи. И чем больше мы вкладываем - тем большей эффективности хотим. Но точно так же, как при покупке подержанного авто мы пинаем покрышки и придирчиво вслушиваемся в рычание двигателя - точно так же и инвестор стомиллиардного капитала рвется до мелочей просчитать, эффективно ли он вкладывает свои денежки, а то и сам "лезет за баранку" и "пробует порулить". Понятия честности в таком мире уже не бывает. Слишком громадны инвестируемые суммы, чтобы всерьез задумываться о таких вещах.
            Прибегают и к насилию, если нужно.
            Например, кто-то не хочет уступать свою землю. Какая-нибудь лавчонка, торговавшая соломенными шлепанцами на одном и том же месте лет сто подряд, уперлась - и ни в какую. И тогда появляются вышибалы. У любого суперкапитала, помимо всего прочего, обязательно есть выход и на подобную братию. Он контролирует всё, что дышит и шевелится в практически любых сферах жизни: от больших политиков, знаменитых писателей и рок-звезд - и до высших эшелонов якудзы. Простые японские парни с длинными ножами заходят в любые двери без приглашения. Полиция же при расследовании таких "недоразумений" ведет себя, мягко скажем, без энтузиазма. С полицией всё давным-давно обговорено - снизу и до самых верхов. Это даже не коррупция. Это Система. Комплекс условий для эффективного вложения капитала.
            Разумеется, в той или иной степени всё это существовало и раньше - бог знает с каких времен. Разница с прошлым - лишь в том, что теперь схема капиталовложения стала несравнимо замысловатей и круче. И всё - благодаря появлению Большого Компьютера. Все события, явления и понятия, какие только возможно выискать на Земле, собрали и ввели в единую схему. Разделили по категориям, обобщили - и вывели сублимат: Универсальное Понятие Капитала. Если же говорить крайности - состоялся акт обожествления. Люди стали поклоняться Динамизму Капитала. Молиться Мифу о Капитале. Канонизировать любой клочок токийской недвижимости и всё, что способен олицетворять сияющий новенький "порше". Ибо никаких других мифов для них в этом мире уже не осталось.
            Вот он, Продвинутый Капитализм. Мы живем в нем - нравится это нам или нет. Критерии добра и зла тоже разбиты на многочисленные категории. Добро теперь разделяется на модное добро и немодное добро. Зло - на модное зло и немодное зло. У модного добра также весьма широкий ассортимент: добро официальное - и добро на каждый день, добро в стиле "хип" - и добро в стиле "кул", добро "в струю" - и добро для особых снобов. Наслаждаемся сочетаниями. Получаем отдельный кайф от комбинирования в духе "свитерок от Муссони с ботиночками от Поллини под брючками Труссарди". Философия в таком мире чем дальше, тем больше напоминает теорию общего менеджмента. Ибо философия слишком неразрывно связана с динамизмом эпохи.
            В 69-м году мир был гораздо проще - пускай даже тогда мне так и не казалось. Швырнул булыжником в солдата спецвойск - и вроде бы выразил свое отношение к миру. В этом смысле, хорошее было время. Сегодня, с нашей сверхрафинированной философией - кому придет в голову кидаться булыжниками в полицейских? Какой идиот побежит на пикеты бросать бомбу со слезоточивым газом? Вокруг - наша сегодняшняя реальность. Сеть, протянутая от угла до угла. И еще одна сверху. Никуда не убежать. А булыжник кинешь - отскочит да назад прилетит.
            Журналист просто из кожи вон лез, выуживая одну подозрительную историю за другой. Но странное дело - чем дальше я читал, тем слабее мне казались его аргументы. Убедить читателя у него не получалось, хоть тресни. Он просто не понимал. Здесь нечего подозревать. Всё это - естественные процессы Продвинутого Капитализма. Все прекрасно знают об этом. Все знают - и потому всем до лампочки. Что, собственно, происходит? Чей-то сверхкапитал нелегально завладел информацией о какой-то недвижимости, скупил эту недвижимость на корню, заставил политиков подыграть в ее "раскрутке", а по ходу дела натравил кучку якудзы на лавку соломенных шлепанцев и вышиб из занюханного отелишки его владельца - да кому это всё интересно?! Вот ведь в чем закавыка. Время течет и меняется, как зыбучий песок. И под ногами у нас - вовсе не то, что было еще минуту назад...
            На мой взгляд - это была отличная статья. Тщательно выверенные факты, искренний призыв к справедливости. Но - не в струю.
            Я запихал листок со статьей в карман и выпил еще один кофе.
            Мне вспомнился управляющий старого отеля "Дельфин". Человек, с рожденья отмеченный печатью хронической невезухи. Даже переползи он в наши Новые Времена - места для него здесь бы всё равно не нашлось.
            - Не в струю! - произнес я вслух.
            Проходившая мимо официантка поглядела на меня как на сумасшедшего.
            Я вышел на улицу, поймал такси и вернулся в отель.




8.

            Возвратившись в номер, я позвонил своему бывшему напарнику - когда-то мы держали вместе небольшую контору. Незнакомый голос в трубке спросил, как меня зовут, его сменил другой незнакомый голос, который тоже спросил, как меня зовут, - и лишь после этого сам хозяин подошел к телефону. Явно в делах по горло. Последний раз мы с ним разговаривали чуть ли не год назад. Не то чтобы я сознательно избегал его. Просто - не о чем было говорить. Сам-то он всегда вызывал у меня симпатию. И симпатия эта не угасла до сих пор. Но для меня он (как и я для него) словно остался за поворотом уже пройденного пути. Не я его там оставлял. И сам он там оставаться не собирался. Но каждый из нас шагал своей дорогой, а дороги эти вдруг перестали пересекаться. Вот и всё.
            Как ты, спросил мой бывший напарник.
            В порядке, ответил я.
            Я сказал ему, что я в Саппоро. Он поинтересовался, не холодно ли. Холодно, сказал я.
            Как с работой, спросил я его.
            Хватает, ответил он.
            Не пей много, посоветовал я.
            В последнее время почти не пью, сказал он.
            Там у вас, небось, снег идет, поинтересовался он.
            Сейчас не идет, сказал я.
            Пару минут мы с ним перебрасывались штампами светской беседы, точно гоняли шарик в пинг-понге.
            - Хочу тебя кое о чем попросить, - рубанул я наконец. Давным-давно я оказал ему одну большую услугу. И все эти годы он прекрасно помнил: за ним - должок. Помнил о том и я. Иначе бы не звонил. Просить людей об одолжении, чтобы потом зависеть от них? Благодарю покорно.
            - Давай, - просто ответил он.
            - Когда-то мы с тобой корпели над рекламными текстами для журнала "Гостиничный Бизнес", - продолжал я. - Лет пять назад это было, помнишь?
            - Помню.
            - У тебя еще живы те контакты?
            Он задумался на пару секунд.
            - Да вроде не хоронил пока... Если что, можно и восстановить.
            - Там у них был один журналист... Изнанку Большого Бизнеса знал как свои пять пальцев. Уж не помню, как его звали. Худой, как щепка, вечно в какой-то шапчонке дурацкой... Ты смог бы на него выйти?
            - Да, наверное... А что ты хочешь узнать?
            Я пересказал ему вкратце содержание скандальной статьи об отеле "Дельфин". Он записал название еженедельника и номер выпуска. Еще я рассказал, что до постройки гигантского отеля "Дельфин" на его месте стоял совсем захудалый отелишко с тем же названием. И в итоге мне хотелось бы кое-что разузнать. Прежде всего - почему и зачем новый отель унаследовал название "Дельфин"? Какая участь постигла владельца старого отеля? И, наконец, получил ли скандал, поднятый статьей, какое-то дальнейшее развитие?
            Мой бывший напарник старательно всё законспектировал - и для проверки зачитал записанное мне прямо в трубку.
            - Всё верно?
            - Всё верно, - подтвердил я.
            - Сильно торопишься? - вздохнул он.
            - Уж извини, - сказал я.
            - Ладно... Попробую вычислить его в течение дня. Как с тобой-то связаться?
            Я сообщил ему телефон отеля и номер комнаты.
            - Позвоню, - сказал он и повесил трубку.


            На обед я съел что-то незатейливое в гостиничном кафетерии. Потом спустился в фойе - и сразу увидел ее лицо в очках над стойкой регистрации. Я прошел в угол зала, уселся там на диван и начал за ней наблюдать. Она была вся в работе и, похоже, не замечала меня; а может, и замечала, но сознательно игнорировала. Что так, что эдак - мне было всё равно. Просто хотелось немного посмотреть на нее. Следя глазами за ее фигуркой, я думал: вот женщина, с которой я мог переспать, если бы захотел...
            Иногда приходится подбадривать себя подобными утверждениями.
            Пронаблюдав за ней минут десять, я вернулся на пятнадцатый этаж к себе в номер и стал читать книгу. Небо за окном и сегодня скрывали унылые тучи. Казалось, я нахожусь внутри какого-то ящика из папье-маше, куда проникают лишь отдельные лучики света. В любую минуту мог зазвонить телефон, и из номера выходить не хотелось; в номере же, кроме чтения книг, заняться было нечем. Я дочитал биографию Джека Лондона и принялся за "Историю испанских войн".
            День был похож на растянутый до невозможности вечер. Без вариаций. Пепельный свет за окном постепенно чернел и наконец превратился в ночь. Изменилась при этом лишь плотность теней вокруг. В мире существовало только два цвета: серый и черный. По заведенному Природой распорядку один сменялся другим, вот и всё.
            Я позвонил горничной, заказал бутербродов в номер. И принялся не спеша поедать их один за другим, запивая пивом из холодильника. Пиво я тоже пил не торопясь, очень маленькими глотками. Когда долго нечем заняться, очень многие мелочи начинаешь выполнять до ужаса медленно и скрупулезно.
            В полвосьмого позвонил мой бывший напарник.
            - Откопал я твоего журналиста, - сказал он.
            - Сложно было?
            - Да как сказать... - ответил он после небольшой паузы. Похоже, для него это действитеьно оказалось непросто.
            - Рассказываю в двух словах, - продолжал он. - Во-первых, дело это закрыто - окончательно и бесповоротно. Сургучом запечатано, ленточками перевязано и в сейфах похоронено. Обратно на божий свет уже не вытащить никому. Этому нет продолженья. И скандала никакого нет. Ну, сдвинули за пару дней пару пешек в Правительстве да в мэрии Саппоро. "Для коррекции" - чтобы впредь механизм сбоев не давал. И больше - ничего. Тряхнуло слегка Полицейский департамент, но и там - ни за что конкретное не зацепиться. Всё так перепутано, сам черт ногу сломит... Слишком горячая тема. Чтобы такую информацию из кого-то вытянуть, самому приходится попотеть будь здоров.
            - Ну, у меня-то частный интерес, это никого не заденет.
            - Я ему так и сказал...
            Не отнимая трубки от уха, я прошел к холодильнику, достал банку пива, свободной рукой открыл ее и налил пива в стакан.
            - Только всё равно - уж извини за назойливость - человек неопытный, заполучив такое знание, может запросто себе лоб расшибить... - сказал он. - Слишком огромные тут силы замешаны. Не знаю, зачем тебе всё это, но... постарайся не влезать туда глубоко. Я понимаю, у тебя, наверно, свои причины. И всё-таки лучше не выделываться, а кроить себе жизнь по своим размерам. Ну, может, не так, как я - но всё-таки...
            - Понимаю, - сказал я.
            Он откашлялся. Я отхлебнул пива.
            - Старый отель "Дельфин" очень долго не уходил с земли, сопротивлялся до последнего. И совершенно жутких вещей натерпелся. Ушел бы сразу - и никаких проблем. Но он не уходил. Не хотел приспособиться к изменяющейся обстановке, понимаешь?
            - Да, таким он и был всю жизнь, - сказал я. - Не в струю...
            - Каких только гадостей ему не подстраивали. Например, заселялась в номера якудза и жила там, неделями не платя и вытворяя что вздумается. Так, чтобы только закона напрямую не нарушать. В фойе с утра до вечера мордовороты сидели - от одного вида мурашки по коже. Зайдет кто-нибудь, а они смотрят. Ну, сам понимаешь... Отель, однако же, всё это терпел, ни разу скандала не поднял.
            - Не удивляюсь, - сказал я. Управляющий отелем "Дельфин" в жизни много чего пережил. Слишком много, чтобы дергаться по мелочам.
            - И вот наконец отель выдвинул одно, но очень странное условие. Дескать, выполните это условие - так и быть, освобожу территорию. Какое условие - догадайся сам.
            - Не знаю, - сказал я.
            - А ты подумай немного. Это как раз замыкается на другой твой вопрос...
            - Чтобы новый отель унаследовал названье "Дельфин"?! - осенило меня.
            - Вот именно, - сказал он. - Это было единственное условие. И покупатель земли согласился.
            - Но почему?!
            - Потому что хорошее название. Разве нет? Отель "Дельфин" - неплохо звучит, ты не находишь?
            - Ну, в общем, да... - промямлил я.
            - Корпорация А. разрабатывала проект строительства целой сети сверхсовременных отелей по всей стране. То есть, не просто пятизвездочных, каких уже много, а отелей суперкласса. И как раз названия для этой сети тогда еще не придумали.
            - Сеть отелей "Дельфин"... - попытался произнести я.
            - Ну да. Альтернатива "Хилтону", "Хайатту" и им подобным.
            - Сеть отелей "Дельфин", - повторил я тупо. Старый сон, сменивший хозяина и увеличенный в тысячу раз... - Ну, а что стало с прежним владельцем?
            - Этого не знает никто, - сказал мой бывший напарник.
            Я отхлебнул еще пива и кончиком авторучки потрогал мочку уха.
            - Когда с земли съезжал, получил, говорят, какие-то откупные; может, на деньги эти что-то новое затеял, неизвестно. Тут уж никак не проверишь. Больно фигура проходная - кому он нужен, человек из толпы...
            - М-да... пожалуй, - пришлось согласиться мне.
            - Вот примерно так, - подытожил он. - Это всё, что мне удалось разузнать. Ничего кроме этого мне разузнать не удалось. Ну, как?
            - Спасибо. Ты мне жутко помог, - сказал я с чувством.
            - Угу, - сказал он и снова закашлялся.
            - Какие-то деньги потратил? - спросил я.
            - Да нет, - отмахнулся он. - Ужин на двоих, клуб на Гиндзе да такси домой - ерунда, не стоит и говорить... Всё равно на расходы спишется. У нас же что угодно можно на расходы фирмы списать! Даже бухгалтер наш с налогами возится - и ворчит постоянно: почему так мало расходов, давайте больше расходовать. Так что об этом не беспокойся. А в клуб на Гиндзе, если хочешь, могу и тебя сводить как-нибудь. Ты же там еще ни разу не был, верно?
            - А что там есть, в этом клубе на Гиндзе?
            - Выпить есть. И девочки, - сказал он. - И если мы пойдем, наш бухгалтер обрадуется.
            - Ну, и ходи туда с бухгалтером...
            - Да с ним я уже ходил недавно.
            Я попрощался и повесил трубку.

            Повесив трубку, я задумался о своем бывшем напарнике. Мой ровесник с уже наметившимся брюшком. Хранит в столе какие-то вечно одни и те же таблетки и всерьез интересуется результатами выборов. Дергается из-за неуспевающих в школе детей, ссорится регулярно с женой, но семью обожает до безумия. Не без слабостей, закладывает за воротник. Но по большому счету - нормальный мужик, что в жизни, что на работе. Во всех отношениях - обыкновенный приличный человек.
            Я сошелся с ним сразу после вуза, и долгое время наш бизнес на двоих продвигался весьма успешно. Начали мы с крохотной переводческой конторы и год за годом понемногу набирали силу. Особенно близкими друзьями мы никогда не были, но характерами сходились неплохо. Годами изо дня в день пялиться на одну и ту же физиономию и ни разу не поругаться - это тоже надо уметь. Он был человеком миролюбивым и безупречно воспитанным. Я тоже ссориться не любил. Случалось, конечно, что мы расходились во мнениях - но относились друг к другу с уважением и работали дальше. И всё-таки расстались мы очень вовремя. С делами в конторе он и после моего ухода справлялся неплохо; по правде говоря, даже лучше, чем в паре со мной. Прибыль поступала исправно. Фирма росла. Он нанимал новых работников и использовал их так, как нужно. Да и внутренне, оставшись один, сделался куда увереннее.
            Так что, думаю, проблема заключалась во мне. Наверное, я всё время как-то сковывающе действовал на него. И лишь после моего ухода он наконец ожил и расправил плечи. Научился балагурить, располагая к себе клиента, заигрывать с секретаршами, тратить деньги фирмы - на "представительские расходы", которые сам же критиковал, - и развлекать кого ни попадя в ночных клубах на Гиндзе. Будь рядом я - он бы напрягался, и всё это не получалось бы у него так естественно. Находясь постоянно в моём поле зрения, он бы, пожалуй, всякий раз гадал, что же я о нем думаю. Уж такой характер. Хотя мне, если честно, на его поведение рядом со мной было глубоко наплевать.
            Хорошо, что этот парень остался один, подумал я. Во всех отношениях хорошо.
            Иначе говоря - он просто стал соответствовать своему возрасту.
            "Соответствовать своему возрасту", - повторил я про себя. И на всякий случай произнес вслух. Произнесенное вслух, это могло относиться к кому угодно, только не ко мне.

*

            В девять вечера телефон затрезвонил снова. Звонка мне ждать было не от кого, и я даже не сразу сообразил, что этот звук означает. Тем не менее, телефон продолжал надрываться. После четвертого звонка я наконец снял трубку.
            - Сегодня в фойе ты меня разглядывал, признавайся? - сказала она. Не сердито, не весело - совершенно бесстрастным голосом.
            - Было дело, - признался я.
            Она помолчала.
            - Если меня на работе так разглядывать - я напрягаюсь, и очень сильно, - продолжала она. - Я из-за тебя кучу ошибок наделала. Пока ты меня разглядывал.
            - Больше не буду, - пообещал я. - Это я от твоего вида храбрости набирался. Я ведь не знал, что ты так напрягаешься. Теперь знаю, так что больше не стану. Ты где находишься?
            - Дома. Сейчас ванну приму - и спать, - сказала она. - Ты себе номер продлил, да?
            - Ага. По делам придется еще задержаться.
            - Тогда больше не разглядывай меня, ладно? А то у меня будут проблемы.
            - Больше не буду разглядывать.
            Она помолчала еще немного.
            - Слушай... А что, со стороны сильно заметно, когда я напрягаюсь? Ну, общее впечатление?
            - Да как сказать... Не знаю даже. Все люди по-разному держатся. Опять же, любой напрягаться будет, если знает, что за ним наблюдают. Так что не стоит себе этим голову забивать. Тем более, что у меня просто склонность такая - всякие вещи подолгу разглядывать. Уставлюсь на что-нибудь и разглядываю полчаса...
            - И откуда у тебя эта склонность?
            - Откуда берутся наши склонности, объяснить очень сложно. Но я всё понял, и разглядывать тебя больше не буду. И проблем на работе желаю тебе меньше всего на свете.
            Полминуты, не меньше, она обдумывала мои слова.
            - Спокойной ночи, - сказала она наконец.
            - Спокойной ночи, - ответил я.
            И повесил трубку. Затем принял ванну, после чего улегся на диван и до одиннадцати читал книгу. В одиннадцать встал, оделся и вышел из номера. Коридор был длинный и извилистый как лабиринт, и я решил пройти его из конца в конец. В самом дальнем конце коридора я обнаружил служебный лифт. Располагался он так, чтобы не попадаться на глаза постояльцам, но найти его оказалось несложно. Свернув по стрелке с надписью "Пожарный выход", я оказался в загашнике с подсобными комнатами без номеров, а уже за ними, в углу, отыскал и служебный лифт. Дабы по ошибке в него не залезли-таки проживающие, на дверях висела табличка "грузовой". Я простоял перед дверями довольно долго, но, как показывали цифры на дисплее, всё это время лифт оставался в подвале. Пользоваться им в это время суток было практически некому. Из динамика в потолке лилась негромкая музыка - "Мами Блю" оркестра Поля Мариа.
            Я нажал на кнопку. Словно очнувшийся от спячки зверь поднимает голову - лифт встрепенулся и начал карабкаться вверх. 1, 2, 3, 4, 5, 6... Медленно, но верно он приближался. Слушая "Мами Блю", я буравил взглядом цифры на дисплее. Если внутри кто-то будет, скажу, что ошибся лифтом. Нормальные постояльцы всегда ошибаются лифтами. 11, 12, 13, 14... Отступив на шаг назад и сжав кулаки в карманах, я ждал, когда откроются двери.
            "15" - лифт остановился. Пауза. Полное беззвучие. Двери плавно раскрылись. Внутри - никого.
            Какой до ужаса тихий лифт, подумалось мне. Куда до него чахоточному лифту старого отеля "Дельфин"... Я ступил внутрь и нажал на кнопку "16". Двери закрылись, кабина чуть сместилась в пространстве - и двери открылись снова. Шестнадцатый этаж. Обычный этаж - никакой темноты и прочих ужасов из ее рассказа. Свет горит как положено, в динамиках - нескончаемая "Мами Блю". Абсолютно ничем не пахнет. На всякий случай я обошел этаж из конца в конец. Шестнадцатый оказался точной копией пятнадцатого. Тот же изломанный поворотами коридор, те же бесконечные двери, та же ниша для автоматов с напитками, те же несколько лифтов. Под некоторыми дверями дожидались горничной пустые тарелки тех, кто ужинал в номере. На полу - темно-красный ковер. Мягкий, роскошный. Глушит любые шаги. Я притопнул ногой - и не услышал в ответ ни звука. Музыка в потолке сменилась на "Любовь в летний день" Перси Фейса. Я дошел до угла, свернул направо, на середине пассажа сел в обычный лифт, вернулся на пятнадцатый этаж. И решил повторить всё сначала. Сел в служебный лифт, поднялся на шестнадцатый, вышел в самый обычный коридор. Всё тот же свет. Всё та же "Любовь в летний день".
            Плюнув на дальнейшие попытки, я спустился обратно на пятнадцатый, вернулся в номер, сделал пару глотков бренди и заснул как убитый.


*

            Рассвело: чернота за окном превратилась в пепел. Шел снег. Итак, подумал я. Чем бы заняться сегодня?
            По-прежнему - нечем.
            Под лениво падавшим снегом я отправился в "Данкин Донатс", съел там пончик, выпил две чашки кофе и просмотрел газету. В газете были сплошные выборы. В кино, как и вчера - ничего, что хотелось бы посмотреть. Вместо этого на глаза попалась реклама картины, в которой играл мой одноклассник. Картина называлась "Безответная любовь" и, судя по рекламе, являла собой стандартную школьную мелодраму. С культовой пятнадцатилетней звездой в главной роли и песнями не менее раскрученного поп-кумира.
            Я живо представил, какую роль в подобном кино, должно быть, играет мой одноклассник. Этакий молодой, благородный, всепонимающий Учитель. Высокого роста, мастер сразу нескольких видов спорта. Все старшеклассницы втрескались в него по уши: каждую, кого он зовет по имени, охватывает мгновенный столбняк. Главная героиня, натурально, втрескалась тоже. И потому в воскресенье она печет какие-нибудь печенюшки и тащит эту радость к нему домой. А параллельно по ней сохнет один ученик. Совершенно обычный парнишка, только малость нерешительный... Вот такой примерно сюжет, я уверен. Не нужно мозги напрягать, чтоб представить.
            После того, как мой одноклассник стал знаменитым киноактером, я какое-то время - отчасти просто из любопытства - смотрел все новые фильмы с его участием. Посмотрел в общей сложности пять или шесть картин. И потом потерял к ним всякий интерес. Картины были одна скучнее другой, да и сам он во всех фильмах играл одну и ту же шаблонную роль. Роль благородного атлета с чистой душой и длинными ногами. Сперва это был студент, потом - учитель, врач, клерк процветающей фирмы, еще много кто... Но персонаж получался всегда одинаковый. Тот самый, от которого балдеют до поросячьего визга девчонки. Его ослепительная белозубая улыбка поднимала настроение даже мне. И всё-таки - платить деньги за такое кино я больше не хотел. То есть, я вовсе не принадлежу к суровым снобам-кинофилам, что смотрят исключительно Тарковского да Феллини, - но, ей-богу, кино с этим парнем было уж слишком низкого качества. Весь сюжет угадывался за первые пять минут, герои произносили сплошные банальности, бюджет картины явно трепыхался где-то возле нуля, а режиссер, похоже, наплевал на свои обязанности еще до того, как к ним приступил.
            Впрочем, если вспомнить, таким он и был всегда - еще до того, как стал знаменитостью. Чрезвычайно привлекательный внешне - и совершенно непонятный внутри. Я проучился с ним бок о бок пару лет в средних классах школы. Лабораторные опыты по физике-химии мы всегда выполняли на пару за одним столом. Так что и поболтать случалось время от времени. Как и потом, в кино, этот парень производил до ужаса приятное впечатление. Все девчонки сходили по нему с ума и в его присутствии вели себя как сомнамбулы. Стоило ему сказать любой из них пару слов - и бедняжка полдня ходила с квадратными глазами. Во время лабораторных опытов вся женская половина класса оглядывалась на него. Если что непонятно было - спрашивали у него. А когда он зажигал газовую горелку, на наш стол таращились так, будто он совершал ритуал открытия очередных Олимпийских Игр. Никому и в голову не приходило, что тут же рядом существую и я.
            Учился он также отлично. Всегда - первый или второй в классе по успеваемости. Приветливый, искренний, и при этом - никакого тщеславия. В любой одежде смотрелся одинаково стильным и воспитанным человеком. Даже мочась в сортире, выглядел элегантно. На свете вообще очень редко встретишь парней, элегантно мочащихся в сортире. Стоит ли говорить, спортсменом был тоже отменным - один из лидеров сборной школы. Ходили слухи, что он дружит с самой популярной девчонкой в классе, но правда это или нет - я не знал. Учителя его обожали, а после того, как был устроен "показательный школьный день" для родителей, его заобожали и все мамаши нашего класса. Такой вот был человек. Хотя для меня всегда оставалось непонятным, что же он думает на самом деле.
            Так же, как и на экране.
            После всего этого - на черта мне за мои же деньги смотреть такое кино?
            Я выкинул газету в урну и под лениво падавшим снегом вернулся в отель. Проходя по фойе, бросил взгляд на конторку приема - но моей знакомой там не оказалось. Наверно, ушла куда-нибудь на перерыв. Я отправился в уголок компьютерных игр и несколько раз сыграл в "Пэкмэна и Галактику". Отлично придуманная, хотя и слишком патологическая игра. И чересчур агрессивная. Но время сжирает неплохо.
            Затем я вернулся в номер и принялся читать книгу.
            День обещал быть пустым и бессмысленным. Книгу читать надоело, и какое-то время я просто разглядывал снег за окном. Снег, похоже, собирался идти до самого вечера. Всё сыпал и сыпал - даже делалось интересно: вот, оказывается, сколько снега может свалиться с неба за один день. В двенадцать часов я спустился в кафе отеля и пообедал. Затем снова вернулся в номер, еще немного почитал книгу и поразглядывал снег за окном.
            Но завершиться впустую этому странному дню всё же не удалось. Ровно в четыре, когда я валялся в постели с книгой в руках, в дверь постучали. Отворив дверь на несколько сантиметров, я выглянул в щель. На пороге стояла она. В очках и светло-голубой униформе. Бесшумной тенью она скользнула в чуть приоткрытую дверь и мгновенно захлопнула ее за собой.
            - Если меня застукают - уволят сразу! - сказала она. - Здесь с этим ужас как строго...
            Быстро окинув взглядом номер, она пробежала к дивану, села, расправила ладонями юбку на коленях. И глубоко вздохнула.
            - У меня перерыв сейчас, - сказала она.
            - Выпьешь чего-нибудь? - спросил я. - Лично я пиво буду...
            - Нет, времени совсем мало, - отказалась она. - Слушай, а чем ты в номере весь день занимаешься?
            - Да ничем особенно... - ответил я, достал из холодильника пиво и налил в стакан. - Время убиваю. Книжку читаю, на снег смотрю.
            - Какую книжку, о чем?
            - Об испанских войнах. Каждая испанская война с начала и до конца очень подробно описана. В разных исторических версиях и трактовках...
            Испанские войны и правда изобилуют самыми разными объяснениями того, что и как там происходило. Такие уж раньше были войны.
            - Только не думай обо мне ничего странного! - сказала она.
            - Странного? - переспросил я. - Ты о чем? О том, что в номер ко мне пришла?
            - Ну да.
            - А-а...
            Я присел на кровать со стаканом в руке.
            - Вовсе я не думаю о тебе ничего странного. То есть, я, конечно, удивился, что ты пришла - но и обрадовался в то же время. Я тут как раз от скуки помираю, поговорить не с кем...
            Поднявшись с дивана, она встала посреди комнаты, легким движением скинула голубой жакет и повесила его, чтоб не измялся, на спинку кресла у письменного стола. Затем подошла и присела, чинно сдвинув колени, на кровать со мной рядом. Без жакета она вдруг показалась мне очень слабой и ранимой. Я обнял ее за плечи. Она положила голову мне на плечо и застыла. Восхитительный запах. Идеально отглаженная белая блузка. Так прошло, наверное, минут пять. Под моей ладонью, уткнувшись головой мне в плечо, она дышала спокойно и ровно с закрытыми глазами, точно спала. И лишь нескончамый снег всё сыпал и сыпал, заглушая звуки города вокруг нас. Абсолютная тишина.
            Человек, уставший в пути, захотел где-нибудь отдохнуть, думал я. И я - дерево, к которому он прислонился. Я сочувствовал ей. Но при этом вовсе не считал, что вот, мол, как несправедливо и неправильно, когда настолько молодая и симпатичная девушка так устает. Если подумать, ничего несправедливого здесь нет. Усталость может обрушиться на любого из нас независимо от красоты или возраста. Точно так же, как буря, наводнение, землетресение или горный обвал.
            Минут через пять она подняла голову с моего плеча, встала, надела жакет. И опять присела - теперь уже на диван. Пальцы левой руки теребили кольцо на мизинце правой. В жакете она как будто опять напряглась, став чужой и далекой, как прежде.
            Не вставая с кровати, я смотрел на нее.
            - Послушай, - сказал я. - Насчет того, что с тобой случилось на шестнадцатом этаже... Ты тогда ничего особенного не делала? Перед тем, как в лифт садиться, или уже в самом лифте?
            Она склонила голову набок и задумалась на пару секунд.
            - Хм... Да нет, вроде. Ничего особенного... Я не помню уже!
            - И вокруг себя никаких странностей не заметила? Ну, было что-нибудь не так, как всегда?
            - Да всё было, как всегда! - она пожала плечами. - Никаких странностей. Совершенно обычно села в лифт, приехала, двери открылись - темно. Вот и всё.
            Я кивнул.
            - Слушай, а может, поужинаем где-нибудь?
            Она покачала головой.
            - Извини. Сегодня у меня важная встреча.
            - Ну, а завтра?
            - А завтра - бассейн. Я плавать учусь.
            - Плавать учишься... - повторил я и улыбнулся. - А ты знаешь, что в Древнем Египте тоже учились плавать в бассейнах?
            - Откуда мне знать? - сказала она. - Врешь, наверное?
            - Да нет же, правда! Я сам об этом материал для статьи собирал, - настаивал я. Хотя спроси она меня: "ну, и что из этого?" - я бы не знал, что ответить.
            Она посмотрела на часы и встала.
            - Спасибо, - сказала она. И выскользнула в коридор так же бесшумно, как и пришла. Единственное событие этого дня. Маленькое и неприметное. Радуясь таким вот маленьким, неприметным событиям, и жили свои маленькие, неприметные жизни древние египтяне. Обучаясь плаванию в бассейнах, бальзамируя мумии, занимаясь прочими мелочами. Большое скопление таких мелочей в одном месте и называют Цивилизацией.

9.

            К одиннадцати заняться стало нечем в прямом смысле слова. Всё, что можно было сделать, я сделал. Ногти постриг, ванну принял, уши почистил, новости по телевизору посмотрел. От пола отжался, ужин съел, все книги до конца дочитал. Но спать совсем не хотелось. С другой стороны, для дальнейших экспериментов с лифтом было еще слишком рано. Такими вещами стоит заняться как-нибудь заполночь, когда никого из персонала не встретишь на этажах.
            Я прикинул, что еще оставалось - и отправился в бар на двадцать шестом этаже. Уселся там за столик - и, потягивая мартини, стал разглядывать снежную мглу за окном и думать о египтянах. Любопытно всё-таки - как они жили там, в Древнем Египте? Кого обучали плаванью в своих бассейнах? Наверняка каких-нибудь членов семьи фараона, детей аристократов и прочую "золотую молодежь". Древнеегипетские нувориши оттяпывали себе лучшие земельные участки вдоль Нила, сооружали там элитные бассейны и учили своих чад передвигаться в воде особо пижонскими способами. А обаятельные инструкторы - точные копии моего одноклассника-киноактера - плавали вокруг и приговаривали сладкими голосами: "Замечательно, мой господин, так держать! Вот только когда вы изволите плавать кролем, ваша правая рука могла бы простираться еще немного вперед..."
            Я живо представил себе эту картину. Воды Нила цвета синих чернил, слепящее солнце, охранники с длинными пиками отгоняют аллигаторов и простолюдинов, шелест тростника на ветру, загорелые тела сыновей фараона... Как насчет дочерей фараона? Или девчонок они плаванью не обучали? Например, Клеопатра. Совсем еще молоденькая такая Клеопатра, вылитая Джоди Фостер. Интересно, у нее тоже съезжала бы крыша при виде инструктора, моего одноклассника? Да, наверное, у нее тоже съезжала бы. Всё-таки в этом - его Основное Предназначение...
            Вот бы сняли такое кино, подумал я. На такое кино я бы точно сходил с удовольствем.
            Главный герой - инструктор по плаванию - происхождения отнюдь не плебейского. Сын царя какой-нибудь Персии или Ассирии. Но во время войны его захватывают в плен, угоняют в Египет и продают там в рабство. Однако, даже став рабом, он не теряет ни капли своего обаяния. Какие там Чарльтон Хестон или Кирк Дуглас! Сверкая белозубой улыбкой, он элегантно мочится в тростнике. А стоит дать ему укулеле - встанет на фоне вечернего Нила и споет "Рок-э-хула Бэби" на древнеегипетском не хуже оригинала. Такие роли под силу только моему однокласснику.
            И вот однажды его жизненный путь пересекается с путем фараона. Как-то утром он рубит тростник на берегу Нила, и вдруг прямо перед ним на реке опрокидывается корабль. Не колеблясь ни секунды, он бросается в воду, стремительным кролем подгребает к тонущему судну, выуживает оттуда фараонову дочку и наперегонки с аллигатором возвращается обратно на берег. Очень элегантно. Примерно как зажигал нашу газовую горелку на уроке химии. Фараон на всё это смотрит и думает: "Ага! А не сделать ли его новым учителем плавания для наследников престола? Старого-то мы аккурат на прошлой неделе утопили в колодце за дерзкий язык!.." И вот наш герой - Наставник Бассейна Великого Фараона. Обаятельный, как и раньше - все вокруг от него без ума. С наступлением ночи придворные дамы, натеревшись благовониями, так и норовят прошмыгнуть к нему в постель. Фараоновы дети в нем просто души не чают. Сногсшибательный эпизод "Принцесса в бикини" сменяется эпохальной сценой "Мой фараон и я". В день рождения фараона детишки исполняют для папочки композицию синхронного плавания. Фараон рыдает от счастья, ставки героя опять растут. Но герой не задирает носа, он скромный. Знай себе улыбается и мочится в тростнике. Каждую придворную даму, прошмыгнувшую к нему в постель, он ласкает не меньше часа, а кончив, никогда не забывает погладить по голове и сказать ей: "Ты - лучше всех!". Он добрый.
            Интересно, кстати, а как должен выглядеть секс с древнеегипетской придворной дамой? Я попробовал это представить, но у меня ни черта не получилось. Чем больше я напрягал несчастное воображение, тем назойливее в голову лезли кадры из "Клеопатры" производства киностудии "ХХ Век - Фокс". Той жуткой тошниловки с Элизабет Тейлор, Ричардом Бартоном и Рексом Харрисоном. Экзотика по-голливудски: черные наложницы с ногами чуть не от шеи машут над Элизабет Тейлор опахалами на длиннющих рукоятках. Она в умопомрачительных позах ублажает моего одноклассника. Древние египтянки в этом деле - большие искусницы.
            И вот у Клеопатры - вылитой Джоди Фостер - после встречи с ним абсолютно съезжает крыша. Банально, конечно, но что поделаешь - без этого кино не получится.
            Более того: у него тоже съезжает крыша от Джоди Клеопатры.
            Но от Джоди Клеопатры крыша съезжает не только у него. Абиссинский принц, весь черный как сажа, уже давно вожделеет ее. При одной мысли о ней он срывается с места и отплясывает свои абиссинские танцы. Сыграть это может только Майкл Джексон и никто другой. Раздираемый страстью, он тащится в Египет через пустыню аж из самой Абиссинии. На каждом привале своего каравана отплясывая у костра "Билли Джин" с тамбурином в руках. И его черные глазищи искрятся, пропитавшись сиянием звезд. Между учителем плавания и Майклом Джексоном, конечно же, вспыхивает вечная вражда. Классический любовный треугольник.
            Досочиняв до этих пор, я вдруг увидал перед собой фигуру бармена. Очень жаль, но бар закрывается, сообщил он извиняющимся тоном. Я глянул на часы: четверть первого. Кроме меня, в баре не осталось ни одного посетителя. Бармен заканчивал убирать помещение. Черт бы меня побрал, покачал я головой. Столько времени думать без остановки всякую чушь! Ни уму, ни сердцу... Рехнулся я, что ли?
            Расписавшись на чеке, я залпом прикончил мартини и поднялся с места. Потом вышел из бара, сунул руки в карманы и стал дожидаться лифта.
            ...Но суровый древнеегипетский этикет велит Джоди Клеопатре выйти замуж за своего младшего брата, продолжал думать я. Проклятый сценарий прочно засел у меня в голове. Как я ни отмахивался, подсознание выдавало новые и новые эпизоды. Младший брат - слабоумный и полная размазня. Кому бы доверить такую роль? Вуди Аллену? Ну уж нет! Этот мне весь фильм превратит в дурную комедию. Начнет сыпать тоскливыми шутками при дворе да шмякать себя по голове пластмассовой колотушкой... Не пойдет.
           Ладно, с братом придумаем позже. А вот фараона пускай играет Лоренс Оливьер. С его вечной мигренью и указательными пальцами, стискивающими виски. Всех, кто ему не по нраву, фараон топит в бездонном колодце или отправляет поплавать наперегонки с крокодилами в Ниле. Интеллигентен и жесток. Вот он приказывает вырвать кому-то веки, а потом отвезти несчастного в пустыню и бросить там помирать...
            Я додумал до этого места - и двери лифта раскрылись передо мной. Без единого звука. Я ступил внутрь и нажал на кнопку пятнадцатого этажа. И стал думать дальше. Мне не хотелось думать про всё это. Но остановиться почему-то не получалось.
            Сцена меняется: бескрайняя пустыня. В самом сердце пустыни - пещера, где обитает изгнанный фараоном прорицатель. Долгий годы хоронится он от людей в пустыне, где никто уж более не обидит его. С вырванными веками он умудрился обойти всю пустыню и чудесным образом выжить. Укутанный с головой в овечьи шкуры, скрывается от солнечных лучей во мраке своей пещеры. Поедает червей, грызет верблюжьи колючки. И, наделенный третьим, внутренним глазом, предвидит Будущее. Скорое падение фараона. Сумерки Египта. Смену эпох на Земле...
            "Человек-Овца!" - взорвалось у меня в голове. - "А здесь-то какого дьявола делает Человек-Овца?!"
            Двери лифта раскрылись - так же бесшумно, как и всегда. Поражаясь собственным бредням, я шагнул из лифта в коридор. Человек-Овца! Разве он существовал еще со времен фараонов? Или всё это - плоды моей сбрендившей фантазии? Не вынимая рук из карманов, я стоял в темноте и пытался найти этому хоть какое-то объяснение.
            В темноте?!?
            И тут я наконец осознал: вокруг меня - кромешная тьма. Ни лучика света. Двери лифта всё так же беззвучно затворились у меня за спиной - и эта тьма стала черной, как битумный лак. Я не различал даже собственных рук. Музыка тоже исчезла. Ни тебе "Мами блю", ни "Любви в летний день" - ничего. В зябком воздухе едко пахло какой-то хиной.
            И в этой кромешной тьме я стоял не дыша, совершенно один.




10.

            Мгла была абсолютной. До животного ужаса.
            Я не различал ни предметов, ни очертаний. Ни контуров своего тела. Я не чувствовал, есть ли на месте моего тела вообще что-нибудь. Черного цвета Ничто - вот единственное, что меня окружало.
            В такой жуткой мгле даже самого себя начинаешь воспринимать как абстракцию. Мое "я" теряет материальную оболочку - и заполняет собой пространство, словно какая-нибудь мистическая эктоплазма. Оно, моё "я", уже высвободилось из моего тела - но никакой оболочки взамен не обретало. Бестелесное и неприкаянное, болталось оно в космической пустоте - на зыбкой границе между реальностью и кошмаром...
            Довольно долго я простоял, замерев как парализованный. Руки-ноги не слушались - я их просто не ощущал. Казалось, кто-то затянул меня в морские пучины и прижимал ко дну, не давая всплыть. До предела концентрированная мгла давила на каждую клетку тела. От пронзительного беззвучия чуть не лопались барабанные перепонки. Поначалу я ждал, когда же к этой мгле привыкнут глаза. Бесполезно. То был не какой-нибудь полудохлый ночной полумрак, с которым свыкаешься через минуту. Идеальная чернота залила собой всё и вся. Точно холст, на который долго, слой за слоем, накладывали черную краску. Я машинально обшарил карманы. В правом оказались бумажник и ключи от дома. В левом - пластиковая карточка-ключ от номера, носовой платок и немного мелочи. Ничего, что пригодилось бы в темноте. Я впервые за долгое время пожалел, что бросил курить. Не бросил бы - нашлись бы спички или зажигалка... Ладно, что уж теперь. Я вынул руку из кармана и протянул туда, где должна была находиться стена. Ладонь уперлась в вертикальную поверхность. Стена была на месте. Гладкая и холодная. Слишком холодная для отеля "Дельфин". Стены отеля "Дельфин" не должны быть такими холодными. Ибо "специальными кондиционерами во всем здании отеля круглосуточно поддерживается приятная комнатная температура"... Спокойно, приказал я себе. Будем мыслить хладнокровно.
            Хладнокровно!..
            Во-первых, всё это уже случалось раньше с моей новой знакомой. И сейчас просто повторяется то же самое. Так? Так. Но раз она из этого выбралась - значит, и я смогу! Трудно, что ли?! Не вижу причин для паники. Просто нужно повторить всё, что делала она.
            Далее. В этом здании творится что-то странное, и это "что-то" имеет отношение ко мне. Несомненно, этот отель как-то связан со старым отелем "Дельфин". Поэтому я и пришел сюда. Так или нет? Именно так! А значит, мне нужно повторить шаг за шагом весь ее путь - и увидеть то, что побоялась увидеть она...
            Страшно?
            Еще как страшно.
            Черт бы меня побрал. Ведь действительно страшно, без дураков! Я ощутил себя безоружным и голым. Чернота вокруг меня источала насилие, - а я даже не мог увидеть опасность, приближавшуюся ко мне в этом мраке беззвучно и неторопливо, как морской змей. Фатальным бессилием сковало всё тело. Поры кожи закупорило темнотой. Рубашка взмокла от холодного пота. Горло пересохло: я попытался сглотнуть слюну - и чуть не сломал себе шею.
            Где же я, черт возьми?! Где угодно, только не в отеле "Дельфин". Хотя бы это понятно сразу. Я выпал в иное пространство. Переступил через какой-то порог - и вывалился куда-то еще. Я закрыл глаза и глубоко-глубоко вздохнул.
            Как последний идиот, я вдруг до ужаса захотел послушать "Мами Блю" оркестра Поля Мориа. Зазвучи оно сейчас - и я был бы счастлив. Вот что вернуло бы меня к жизни! Или даже Ричарда Клайдермана. Сейчас - стерпел бы. И "Лос Индиос Табахарас" стерпел бы, и Хосе Феличиано, и Хулио Иглесиаса, и Сержио Мендеса, и "Партридж Фэмили", и какое-нибудь "Фрут Гам Кампани 1910" - да всё что угодно! Стиснул бы зубы и слушал как миленький. Слишком уж страшная тишина... Согласен даже на хор Митча Миллера. Да пускай хоть Аль Мартино с Энди Вильямсом дуэтом заголосят - дьявол с ними, лишь бы звучало хоть что-нибудь!!!
            Ну хватит, одернул я себя. Сколько можно думать о всякой ерунде? С другой стороны, совсем ни о чем не думать тоже невозможно. Так не всё ли равно, о чем? Надо чем-то занять пустоту в голове. Чтоб было не страшно. Чтобы как-то вынести животный ужас, расползающийся в этой космической пустоте.
            Майкл Джексон отплясывает "Билли Джин" у костра с тамбурином в руках. И даже верблюды в трансе от его песнопений.
            В голове моей - какая-то каша.
            ВГОЛОВЕМОЕЙКАКАЯТОКАША...
            Каждая мысль отдается эхом в пустой голове. Каждая мысль отдается...
            Я еще раз вздохнул поглубже - и погнал видения прочь из дурной головы. Не бесконечно же, в самом деле, думать про всю эту чушь! Нужно действовать. Верно же? Иначе какого черта я сюда притащился?
            Я собрался с духом - и, держась рукой за стену, двинулся направо по коридору. Ноги слушались плохо. Ноги были словно чужие. Будто нарушилась связь между ногами и нервной системой. Приказываю ногам шевелиться, а те ни в какую. Вокруг - сплошной мрак без конца и края. Мрак до самого сердца Земли. Шаг за шагом я медленно двигаюсь к центру Земли. И уже никогда не вернусь на поверхность... Думай о чем-нибудь, сказал я себе. Не будешь о чем-нибудь думать - страх постепенно охватит тебя целиком. Сочиняй уж дальше свое кино... На чем мы там остановились? На появлении Человека-Овцы. Но эпизод в пустыне развивать пока некуда. Вернемся во дворец фараона. Грандиознейший тронный зал. Сокровища, собранные со всей Африки. Нубийские рабыни, в немом поклоне ожидающие повелений. А посреди всего этого сидит фараон. Сегодня он явно не в духе. "Прогнило что-то в Нильском королевстве, - думает он. - Как и в моём дворце. Какая-то ошибка разрастается, растлевает собой всё вокруг. Срочно нужно найти ее и исправить..."
            Шаг за шагом я продвигался вперед. И думал изо всех сил. Значит, девчонка, моя новая знакомая, этот ужас преодолела. Интересно... Неужели вот так же, как я сейчас, потащилась одна во тьму что-то там проверять?! Даже у меня поджилки трясутся - а ведь я знал, к чему мне готовиться! Не знай я об этом заранее - черта с два бы куда-то пошел. Небось, так и каменел бы себе у лифта, не смея пальцем пошевелить...
            Я начал думать о своей новой знакомой. Представил, как она учится плавать в своем бассейне. Вся такая в обтягивающем купальнике. А рядом с ней вьется кругами мой одноклассник-киноактер. И у нее съезжает от него крыша. Он показывает ей, как загребать правой в кроле, она глядит на него совершенно ошалевшими глазами. И, еле дождавшись ночи, прошмыгивает к нему в постель... Мне сделалось грустно. Грустно, горько и обидно. Так нельзя, сказал я ей мысленно. Ни черта ты не понимаешь. Всё его обаяние - чисто внешнее. Он будет шептать тебе на ухо нежности, за которыми ничего нет. И, наверное, здорово тебя заведет... Но ведь это уже вопрос техники! Грамотно исполненная прелюдия - и ничего больше!..
           Коридор сворачивал вправо. Всё как она говорила... Но в моём воображении она уже трахалась с проклятым одноклассником. Вот он осторожно раздевает ее и шепчет комплимент каждой обнажаемой части тела. Искренне шепчет, собака. От чистого сердца... Та-ак, подумал я. Оч-чень интересно. Я почувствовал, что не на шутку разозлился. "Как можно так ошибаться?!" - хотелось мне закричать.
           Коридор сворачивал вправо.
            По-прежнему держась за стену, я повернул направо. И далеко впереди увидел огонек. Такой слабый и размытый, точно он пробивался сразу через несколько занавесок.
            Всё как она говорила...
            Мой одноклассник касается ее тела губами. Медленно переходит от шеи к плечам, к груди... Камера показывает его спереди, ее со спины. Потом меняет ракурс. И показывает ее лицо. Только это не ее лицо. Не моей знакомой из-за конторки отеля "Дельфин". Это лицо Кики. Той самой Кики с фантастическими ушами, шлюхи высшей категории, с которой я останавливался в старом отеле "Дельфин". Кики, что так странно исчезла из моей жизни... И вот теперь она трахалась с моим одноклассником. Это смотрелось точь-в точь как отрывок из кинофильма. Профессионально смонтированные кадры. Пожалуй, даже слишком профессионально. До унылой банальности. Кики. Она-то здесь откуда?! Пространство и время сошли с ума.
            ПРОСТРАНСТВОИВРЕМЯСОШЛИСУМА...
            Я снова трогаюсь с места, держа курс на свечение впереди. Я трогаюсь с места - и кино в голове обрывается. Затемнение.
            Продвигаюсь во тьме вдоль стены. Приказываю себе ни о чем больше не думать. Думай, не думай - всё равно ничего не изменится, только мыслями время растянешь зря. Лучше уж без всяких мыслей просто двигать ногами, и всё. Сосредоточенно. Целенаправленно. Свет впереди тусклый, рассеянный, от чего он исходит - не разобрать. Видно только чуть приоткрытую дверь. Дверь, каких не бывает в этом отеле. Как она и сказала... Старая-престарая деревянная дверь. На двери - табличка с номером. Ни одной цифры не разглядеть. Слишком темно, и слишком грязная табличка. Но как бы там ни было - это уже не отель "Дельфин". Откуда в новом отеле "Дельфин" взяться такой старой двери?! Я уж о воздухе не говорю. Чем же тут пахнет, в самом деле? Какой-то истлевшей бумагой... Свет за дверью подрагивает временами. Похоже на пламя свечи...
            Я встал перед дверью и какое-то время разглядывал это сияние. И опять вспоминал ее, девчонку из-за конторки в фойе. Всё-таки зря я тогда не переспал с ней, подумал я. Вернусь ли я когда-нибудь в нормальный мир? Смогу ли еще разок пригласить ее куда-нибудь? Я вдруг почувствовал жгучую ревность к "нормальному миру" со всеми его бассейнами. Впрочем, возможно, это была не ревность. А, скажем так, искаженное и преувеличенное сожаление о несодеянном. Но ощущалось это почему-то как ревность. По крайней мере, именно на ревность это сильно смахивало в темноте. Ну и дела! Нашел время и место страдать от ревности! А ведь я уже тысячу лет никого ни к кому не ревновал... Не говоря уж о том, что страдать от ревности - вообще не в моём характере. Для этого я, пожалуй, слишком замкнут на самого себя... И тем не менее - странное дело! - я испытывал сейчас на удивление острую ревность. К плавательному бассейну.
            Что за бред, сказал я себе. Разве можно ревновать кого-то к бассейну? Никогда о таком не слыхал...
            Я нервно сглотнул слюну. В мертвой тишине это прозвучало так, словно по пустой металлической бочке шарахнули ломом. А ведь я просто сглотнул слюну...
            Звуки были явно громче, чем полагалось. Всё как она говорила... Кстати. Надо же постучать. Я должен постучать в эту дверь...
            И я постучал. Не раздумывая, машинально. Совсем несильно: тук-тук. Вроде как - не услышат, так и бог с ним. Но раздался такой грохот, что я чуть не оглох. Грохот, от которого леденела душа, тяжелый, как шаги самой Смерти.
            Затаив дыхание, я ждал, что будет.
            Вначале всё стихло. Пришла тишина - долгая, как она и рассказывала. Насколько долгая - сказать не берусь. Может, пять секунд, а может, с минуту. Длина Времени не считывалась в такой темноте. Время пульсировало, то растягиваясь, то сокращаясь. И я сам растягивался и сокращался вместе с ним - без единого звука. Время выгибалось из своих форм - и я выгибался из форм вслед за ним. Как отражение в кривом зеркале.
            И наконец я услышал это. Неестественно громкий шорох. Как будто ворошили огромную кучу тряпья. Кто-то тяжелый поднялся с пола. И раздались шаги. Медленно-медленно они приближались ко мне. То ли в шлепанцах, то ли приволакивая ноги - шур-р-р! Шур-р-р! - что-то страшное двигалось прямо на меня. Что-то нечеловеческое, сказала она. Это точно. Человек так ходит не может. Это что-то другое. Что в обычном мире существовать не может. А здесь - существует...
            Я не побежал. Сорочка взмокла от пота и прилипла к спине. Но странно - чем ближе раздавались шаги, тем меньше страха оставалось в душе. Всё в порядке, сказал я себе. Никто мне ничего плохого не сделает. Я вдруг ощутил это очень отчетливо. Бояться нечего. Пусть всё идет как идет. Всё будет хорошо. Какой-то теплый водоворот засасывает меня... Я стиснул ручку двери, задержал дыхание и зажмурил глаза. Всё хорошо. Мне не страшно. В кромешном мраке я слышу, как оглушительно бьется сердце. Моё сердце. Я растворяюсь в этом биении, я - его составная часть. Бояться нечего, говорю я себе. Просто всё собирается в одно целое...
            Звук шагов обрывается. Чем бы это ни было - сейчас оно стоит прямо передо мной. И глядит на меня в упор. А я стою с закрытыми глазами. Всё наконец-то сходится, думаю я. Я замкнулся на всё, что было, и всё, что было, замкнулось-таки на меня. Берега Нила, Кики, отель "Дельфин", старенький рок-н-ролл - всё это теперь собралось воедино и заработало. Натертые благовониями тела нубийских аристократок. Бомба, отсчитывающая последние секунды в старом особняке. Сияние прошлого, старые звуки, старые голоса...
            - Мы ждали тебя, - сказало Оно. - Давно ждали. Входи.
            И даже не открывая глаз, я узнал его.
            Это был Человек-Овца.




11.

            Мы разговаривали за старым столом. Маленьким круглым столом, на котором горела свеча. Единственная свеча в грубой глиняной плошке. Три этих предмета, можно сказать, и составляли всю мебель в помещении. Даже стульев не было, и мы уселись на стопки старых книг.
            Это была комната Человека-Овцы. Длинная, узкая, тесная. Стены и потолок поначалу напомнили мне старый отель "Дельфин", но, приглядевшись, я уже не видел ничего общего. Напротив входа - окно. Заколочено досками изнутри. Заколочено очень давно: щели между досками забиты пепельно-серой пылью, гвозди побурели от ржавчины. Больше в комнате не было ничего. Не комната, а каменный ящик из потолка и стен. Ни лампы под потолком. Ни шкафа. Ни туалета. Ни койки. Спал он, надо полагать, на полу... Весь этот пол - кроме узенькой тропинки, по которой с трудом прошел бы один человек, - был завален старыми книгами, газетами и подшивками документов. Бумага порыжела от времени; кое-что изъели черви, кое-что перемешалось в уже невосстановимом беспорядке. Я пробежался глазами по заголовкам: все они так или иначе касались истории овцеводства на Хоккайдо... Так вот куда перекочевали архивы старого отеля "Дельфин"! Там, в старом отеле, один этаж занимали архивы местного овцеводства. И старик-профессор, отец управляющего отелем, самолично следил за бумагами... Где они теперь, эти странные люди? Что с ними стало?..
            В тусклом свете беспокойного пламени Человек-Овца долго разглядывал моё лицо. Огромная тень Человека-Овцы зловеще подрагивала на серой, в грязных разводах стене за его спиной. Невероятно разбухшая, будто намеренно преувеличенная тень.
            - Давненько не виделись, а? - произнес Человек-Овца из-под маски. - А ты почти не изменился. Похудел, что ли?
            - Похудеешь тут...
            - Что там в мире? Ничего новенького? Долго здесь поживешь - перестаешь понимать, что на свете творится...
            Я закинул ногу на ногу и покачал головой.
            - Всё как всегда. Отметить особо нечего. Пожалуй, сложнее немного стало, и всё. Скорость выросла у вещей и событий... Но в целом то же самое. Принципиально нового - ничего.
            Человек-Овца закивал головой.
            - Стало быть, новая война еще не началась?
            Я понятия не имел, какую из войн он считал последней, но на всякий случай опять покачал головой.
            - Нет, - сказал я. - Еще не началась.
            - Значит, скоро начнется! - произнес он тускло, без выражения и быстро-быстро потер руки в перчатках. - Ты уж поберегись. Не хочешь быть убитым - держи ухо востро. Война обязательно будет. Всегда. Не бывает, чтоб ее не было. Даже если кажется, что ее нет, она есть всё равно. Люди в душе любят убивать друг друга. И убивают, пока хватает сил. Силы кончаются - они отдыхают немного. А потом опять продолжают убивать. Так устроено. Никому нельзя верить. И это никогда не изменится. И ничего тут не поделаешь. Не нравится - остается только убежать в другой мир.
            Овечья шкура смотрелась на нем куда грязнее, чем раньше. Шерсть засалилась и торчала сосульками по всему телу. Маска на лице тоже казалась потрепанней, чем то, что я помнил. Как если бы всё это было лишь временной, дежурной заменой его обычной одежды. Хотя, возможно, мне просто так показалось - из-за этих сырых обшарпанных стен и тусклого сияния свечки. А может, и оттого, что память наша вообще запоминает всё в несколько лучшем виде, чем было на самом деле. И всё же - не только одеяние Человека-Овцы, но и сам он выглядел гораздо изможденнее и потрепаннее, чем когда-то. За четыре года он постарел и как-то ужался в размерах. Время от времени он глубоко вздыхал, и эти вздохи странно резали слух. Будто что-то застряло в железной трубе - как ни продувай, лишь клацает о стенки и никак не выскочит наружу.
            - Мы думали, ты придешь быстрее, - сказал Человек-Овца. - Потому и ждали всё время. Недавно кто-то еще приходил. Мы подумали - ты. А оказалось - не ты. Кто-то забрел по ошибке. Странно. Другим так просто сюда не попасть. Но это ладно. Главное - мы думали, ты придешь гораздо быстрее.
            Я пожал плечами.
            - Я всегда знал, что приду. Что нельзя не прийти. Только решиться не мог... Часто сон видел. Об отеле "Дельфин". Один и тот же сон, постоянно. Но чтобы решиться, потребовалось время.
            - Ты хотел об этом месте забыть?
            - Хотел, - признался я. - И даже забыл наполовину... - Я посмотрел на свои пальцы. Тени меж них слегка подрагивали в беспокойном мерцании свечи. (Сквозняк, - удивился я про себя.) - А забытое наполовину хотелось забыть совсем. И жить так, словно ничего не было...
            - И всё из-за твоего погибшего друга?
            - Да, - ответил я. - Всё из-за моего погибшего друга.
            - Но в итоге ты всё равно пришел сюда, - сказал Человек-Овца.
            - Да, в конце концов я вернулся, - кивнул я. - Не вышло у меня про это забыть... Только начну забывать - тут же что-нибудь снова напомнит. Наверное, оно, это место - очень особенное для меня. Постоянно кажется, будто я - его составная часть... Сам не знаю, что я этим хочу сказать, но... чувствую это совершенно отчетливо. Особенно во сне. Кто-то плачет и зовет меня. Почему я и решился прийти... Но ты всё-таки объясни мне - что это за место? Где я сейчас нахожусь?
            Человек-Овца очень долго смотрел на меня в упор. И потом покачал головой:
            - Подробно мы и сами не знаем... Здесь очень просторно. И очень темно. Насколько просторно и насколько темно - это нам неизвестно. Мы знаем только об этой комнате. Об остальном - не знаем. Потому и рассказывать особенно нечего... Но раз ты всё-таки пришел сюда - значит, тебе пора было прийти. Мы уверены. В этом не сомневайся. Значит, кто-то действительно о тебе плачет. И действительно нуждается в тебе. Если ты это чувствуешь - значит, так оно и есть. Вот и сюда ты вернулся не случайно. Как птица в родное гнездо. В природе так часто бывает. Не пожелай ты вернуться - считай, что и места бы этого не существовало...
            И Человек-Овца снова быстро-быстро потер рукой об руку. Исполинская тень на стене заколыхалась в такт его движениям. Гигантское черное привидение, готовое наброситься на меня в любую секунду. Прямо как в комиксах-страшилках из раннего детства.
            "Как птица в родное гнездо"... - повторил я про себя. А ведь и правда похоже. Именно так я и вернулся сюда - по какому-то зову, не рассуждая...
            - Рассказывай, - тихо произнес Человек-Овца. - Расскажи о себе. Здесь - твой мир. Стесняться нечего. Что на сердце лежит - о том и рассказывай не торопясь. У тебя там, похоже, много чего накопилось...
            И я рассказал ему. Уставившись на эту громадную тень в тусклом мерцании свечи. Рассказал, что перенес, в каком переплете сейчас нахожусь. Давно, Бог знает как давно я ни с кем так не откровенничал. Медленно и осторожно, словно растапливая глыбу льда, я каплю за каплей выцеживал перед ним свою душу.
            Я рассказал, что, худо ли бедно, на жизнь себе зарабатываю. Только не двигаюсь никуда. И так, не двигаясь никуда, год за годом просто старею. Разучился любить. Просто - утратил эту самую вибрацию сердца. И давно уже не понимаю, чего в этой жизни мне стоило бы хотеть.
            Всё, что от меня зависит, всегда стараюсь выполнять в лучшем виде. Честно стараюсь, изо всех сил. Только это не помогает. Лишь чувствую, как день за днем всё больше отвердевает тело. Откуда-то изнутри, из самого чрева, грозя постепенно одеревенеть целиком. И я холодею от ужаса... Это место - единственный островок во Вселенной, с которым меня хоть что-нибудь связывает. Так, будто я - его составная часть. Я не знаю, что это за место. Просто чую нутром: я принадлежу ему...
            Человек-Овца слушал меня, не двигаясь и не говоря ни слова. Можно было подумать, что он уснул. Однако едва я закончил, он тут же открыл глаза.
            - Всё в порядке, - тихо сказал Человек-Овца. - Тебе не о чем беспокоиться. Ты действительно принадлежишь отелю "Дельфин". До сих пор принадлежал. И всегда будешь принадлежать. Отсюда всё начинается - и здесь же заканчивается. Это место - твое. Твое навсегда. Здесь ты замыкаешься на всё и вся. А всё и вся замыкается на тебя. И вы сплетаетесь в единую паутину. Главный узел которой - здесь.
            - Всё и вся? - переспросил я его.
            - Всё, что ты потерял. И всё, что еще не успел потерять. Всё это собирается здесь воедино.
            Я попытался осмыслить услышанное. Но у меня ни черта не получилось. Слишком непостижимых, космических масштабов было то, что он говорил.
            - А конкретнее? - попросил я.
            Но Человек-Овца не ответил. Он не мог объяснить такое конкретнее. И лишь молча покачал головой. Спокойно покачал головой - и самодельные уши заплясали над ним вверх-вниз, точно крылья у птицы. Еще яростнее заметались такие же крылья у зловещей тени на стене за его спиной. Казалось, еще немного - и стена разлетится вдребезги.
            - Это тебе скоро предстоит понять самому. Наступит время понять - поймешь.
            - Ладно, - сдался я. - Но вот тебе еще одна заковыка. Зачем хозяину прежнего отеля "Дельфин" понадобилось, чтобы и новый отель назывался по-старому? Ради чего?
            - Ради тебя, - сказал Человек-Овца. - Название он берег, чтобы ты всегда мог вернуться сюда. Если б название поменялось - как бы ты понял, куда идти? А уж сам-то отель "Дельфин" никуда не исчезнет. Перестраивай ему здание, делай с ним что угодно - он останется. Что бы на свете ни происходило - он всегда будет здесь. И всегда будет ждать тебя.
            Я не выдержал и нервно хихикнул:
            - Ради меня?! Это что же получается - здоровенный гостиничный комплекс называют "отелем Дельфин" исключительно ради меня?!?
            - Ну конечно. А что тут смешного?
            Я покачал головой.
            - Да нет, ничего... Удивительно просто. Слишком абсурдно звучит. Слишком нереально.
            - Всё реально! - сказал Человек-Овца. - Отель "Дельфин" совершенно реален. И вывеска "Dolphin Hotel" совершенно реальна. Разве вот это для тебя не реальность? - и он постучал указательным пальцем по крышке стола - так, что даже пламя свечи заметалось от его стука.
            - Вот и мы, как видишь, существуем на самом деле. Реальнее не придумаешь. Сидим здесь и ждем тебя. И думаем про всё и вся. Как сделать, чтобы ты быстрее добрался сюда. Чтобы всё и вся увязалось между собой...
            Я долго смотрел на дрожащее пламя свечи. И никак не мог поверить в то, что услышал.
            - Послушай, но почему - я? С какой стати затевать весь этот сыр-бор ради одного-единственного меня?!
            - Но это же твой мир!.. - произнес Человек-Овца таким тоном, будто объяснял заведомо очевидные вещи. - Что тут непонятного? Нужен тебе этот мир - он будет. Лишь бы ты действительно в нем нуждался. Поэтому мы все и помогали тебе, как могли. Чтобы ты поскорее добрался сюда. Чтобы здешний мир не разрушился. Чтобы он не исчез, заброшенный и забытый. Вот и всё.
            - И что, я действительно принадлежу вот этому месту?
            - Конечно. И я принадлежу. Все принадлежат. И всё это - твой мир! - проговорил Человек-Овца. И поднял указательный палец. Исполинская тень на стене тоже подняла огромный указательный палец.
            - Но что здесь делаешь ты? Кто ты такой?
            - Мы - человек-овца! - сказал Человек-Овца. И хрипло засмеялся. - Сам видишь. Носим овечью шкуру и живем там, где люди нас не увидят. Нас ловили - мы в лес ушли. Давно это было. Очень давно - мы почти не помним. А кем были до того - не помним совсем. С тех пор и живем никому не заметные. Если долго жить так, чтоб тебя не могли заметить, и правда становишься незаметным. И однажды - уж не помним, когда, - лес куда-то исчез, и мы здесь очутились. Нам это место отведено, и мы его охраняем. Нам ведь тоже от ветра и дождя укрытие требуется. Даже в лесу каждому зверю норка своя полагается, верно?
            - Ну еще бы, - поддакнул я.
            - Здесь наша обязанность - всё соединять. Как электрический коммутатор. Как коммутатор, мы соединяем собой всё и вся. В этом месте - главный узел, где всё пересекается. И мы сидим здесь и всё подключаем. Чтобы не перепуталось как попало. Такое у нас назначение. Коммутатор. Всё подсоединяет. Понадобилось тебе что-нибудь - ты забираешь это в свой мир, а мы уже подключаем это ко всему остальному. Понятно?
            - Вроде бы, - сказал я.
            - Ну вот, - продолжал Человек-Овца. - Получается, что тебе без нас - никуда. Потому что ты запутался. Хочешь куда-то идти, а куда - не знаешь. Ты потерял связь с миром, мир потерял связь с тобой. Ты перепробовал многое - хватался за разные провода. Но того провода, который подключил бы тебя обратно, ты пока не нашел. И поэтому в душе твоей хаос. Тебе кажется, что ты ни к чему не подключен. Это действительно так. Единственное место, с которым ты еще связан - здесь.
            С минуту я молчал, переваривая услышанное.
            - Пожалуй, ты прав! - сказал я наконец. - Так оно и есть. Я потерял связь с миром, а мир потерял связь со мной. И в душе моей полный хаос. И я ни к чему не подключен. И единственное место, с которым я связан - здесь... - Медленно, будто строгая ножом, проговаривал я фразу за фразой, глядя на собственные руки в дрожащем сиянии свечи. - Но я чувствую... Что-то пытается пробиться ко мне. Стоит только заснуть - и там, во сне, кто-то зовет меня, плачет из-за меня. Кажется, еще немного - и я к чему-то подключусь. Очень хорошо это чувствую. Понимаешь... Я действительно хочу попробовать переиграть всё сначала. Но мне нужна твоя помощь.
            Человек-Овца молчал. Я сказал, что хотел, и больше говорить было нечего. Воцарилась такая тишина, словно мы сидели в ужасно глубокой шахте. Эта тишина свинцом давила на плечи и деформировала сознание. Под ее давлением мои мысли стали похожи на глубоководных рыб, что в уродливых непроницаемых панцирях хоронятся на дне океана. И лишь изредка тишину нарушал слабый треск беспокойной свечи. Человек-Овца очень долго смотрел на пламя. Очень долго молчал. И наконец, медленно подняв голову, посмотрел на меня.
            - Ну что ж, - сказал он. - Давай попробуем подсоединить к тебе это самое "что-то"... Но учти: за успех мы не ручаемся. Годы наши уже не те. И сил не так много, как раньше. Получится или нет - сами не знаем. Как уж сумеем. Но даже если получится - возможно, это не принесет тебе особого счастья. На этот счет - никаких гарантий. Вполне может быть, что тебе в твоем мире уже некуда больше идти. Мы, конечно, не утверждаем. Но ты сам говорил - многое в тебе затвердело. А того, что однажды затвердело, в прежнее состояние не вернуть. Всё-таки ты уже не так молод...
            - И что же я должен делать?
            - Ты уже много чего потерял. Много большого и важного. Никто в этом не виноват. Проблема не в том, кто виноват, - а в том, чем ты затыкал свои дыры. Всякий раз, когда ты что-то терял, в тебе открывалась очередная дыра. И каждую такую дыру ты затыкал чем-то взамен утраченного. Будто метку ставил на память... А как раз этого делать было нельзя. Ты заполнял эти дыры тем, что должен был оставлять внутри. И раз за разом просто стирал себя самого... Зачем? Что тебя заставляло?
            - Не знаю, - ответил я.
            - Хотя, может, и спрашивать так не годится. Может быть, это что-то вроде Судьбы. Даже не знаем, как тут сказать поумнее...
            - Тенденция? - подсказал я.
            - Ага, она самая! Тенденция. Вот мы и думаем... А вдруг, даже начав жить заново, ты всё равно будешь делать так же? Раз уж такая тенденция? А если тенденции следовать долго, однажды наступит момент, когда назад уже не вернуться. Поздно. И даже мы не сможем помочь. Ведь мы умеем только сидеть здесь и всё ко всему подключать. И кроме этого - ничего.
            - Но что именно я должен делать? - спросил я его еще раз.
            - Как мы уже сказали - мы сделаем, что умеем. Попробуем правильно тебя подключить, - сказал Человек-Овца. - Но одного этого будет мало. Дальше ты сам должен стараться изо всех сил. Будешь на одном месте сидеть да о смысле жизни думать - ничего не получится. Всё полетит псу под хвост. Это тебе понятно?
            - Да это как раз понятно, - сказал я. - Но, черт возьми, что конкретно я должен делать?!
            - Танцуй, - сказал Человек-Овца. - Пока звучит музыка - продолжай танцевать. Понимаешь, нет? Танцуй и не останавливайся. Зачем танцуешь - не рассуждай. Какой в этом смысл - не задумывайся. Смысла всё равно нет и не было никогда. Задумаешься - остановятся ноги. А если хоть раз остановятся ноги - мы уже ничем не сможем тебе помочь. Все твои контакты с миром вокруг оборвутся. Навсегда оборвутся. Если это случится, ты сможешь жить только в здешнем мире. Постепенно тебя затянет сюда целиком. Поэтому никак нельзя, чтобы ноги остановились. Даже если всё вокруг кажется дурацким и бессмысленным - не обращай внимания. За ритмом следи - и продолжай танцевать. И тогда то, что в тебе еще не совсем затвердело, начнет потихоньку рассасываться. Где-то в тебе обязательно должны оставаться еще не вконец затвердевшие островки. Найди их, воспользуйся ими. Выжми себя как лимон. И помни: бояться тут нечего. Твой главный соперник - это усталость. Усталость - и паника от усталости. Это с каждым бывает. Станет казаться, что весь мир устроен неправильно. И ноги начнут останавливаться сами собой...
            Я поднял голову и уставился на гигантскую тень на стене за его спиной.
            - А другого способа нет, - продолжал Человек-Овца. - Обязательно нужно танцевать. Мало того: танцевать очень здорово и никак иначе. Так, чтобы все на тебя смотрели. И только тогда нам, возможно, удастся тебе помочь. Так что - танцуй. Пока играет музыка - танцуй.
            ПОКАИГРАЕТМУЗЫКАТАНЦУЙ...
            В голове опять разгулялось эхо.
            - Слушай, а этот твой здешний мир... Что это, вообще, такое? Ты говоришь, если я совсем затвердею, меня из "тамошнего" мира затянет в "здешний". Но "здешний" мир - это и есть мой мир, разве нет? Он для меня же и существует, не так ли? Что же будет плохого, если я просто вернусь в свой собственный мир? Ты же сам сказал, что этот мир - совершенно реальный!
            Человек-Овца покачал головой. Гигантская тень на стене заколыхалась, вторя его движениям.
            - Здешняя реальность - не такая, как тамошняя. Здесь тебе пока еще жить нельзя. Слишком темно, слишком много места. Нам трудно объяснить словами. К тому же, как мы сказали, всех подробностей мы и сами не знаем. Конечно, этот мир совершенно реальный. И наша встреча с тобой, и этот разговор - всё происходит на самом деле. В этом можешь не сомневаться. Однако не думай, что реальность бывает только одна. Реальностей - сколько угодно. И вариаций одного и того же - сколько угодно. Мы для себя выбрали здешнюю реальность. Потому что здесь нет войны. И еще потому, что нам нечего было выбрасывать. А у тебя всё не так. В тебе еще много жизни теплится. Для нынешнего тебя здесь слишком холодно. И еды никакой. Тебе сюда никак нельзя...
            И в самом деле: я вдруг заметил, что температура в комнате падает. Я спрятал руки в карманы и зябко поежился.
            - Что? Холодно? - спросил Человек-Овца.
            Я кивнул.
            - Значит, нужно торопиться, - покачал он головой. - Скоро станет еще холоднее. Ты должен уходить поскорей. Иначе совсем замерзнешь.
            - Последний вопрос! - сказал я. - Как раз вспомнил. Вернее, только сейчас внимание обратил... У меня такое ощущение, будто я всю жизнь до сих пор искал с тобой встречи. И даже встречал твою тень - в самых разных местах. Эта твоя тень принимала разные очертания - но присутствовала в "тамошнем" мире постоянно. Такая бледная, расплывчатая - сразу и не разглядеть. Или даже не полностью тень, а отдельные ее части... Хотя теперь вспоминаю - вроде бы и вся целиком... Такое вот ощущение.
            Человек-Овца лишь развел руками.
            - Что ж, всё верно! Ты прав. Так оно и было. Наша тень там всё время присутствовала. То целиком, то кусочками...
            - Но тогда непонятно, - продолжал я. - Сейчас-то я вижу тебя совершенно отчетливо. То, что раньше не мог - теперь могу. Отчего бы это?
            - Оттого, что ты уже много чего потерял, - очень тихо сказал он. - У тебя осталось гораздо меньше мест, куда можно дальше идти. И потому тебе стало виднее, как выгляжу я.
            Что он хочет сказать - я совершенно не понимал.
            - Так что же здесь - загробный мир?
            - Нет! - резко сказал он. И, глубоко вздохнув, передернул плечами. - Здесь не загробный мир. Мы-то с тобой оба живые. Абсолютно живые - что ты, что мы. Сидим здесь, воздухом дышим и разговоры разговариваем. Всё здесь - совершенно реально.
            - Ничего не понимаю.
            - Танцуй! - повторил он. - Другого способа нет. Мы бы объяснили тебе побольше. Если б могли. Но ничего больше мы объяснить не можем... Танцуй. Не задумывайся ни о чем - просто танцуй, и как можно лучше. Ты должен танцевать. Иначе ничего не получится...
            Температура в комнате продолжала стремительно падать. Содрогаясь всем телом, я вдруг вспомнил, что однажды уже переживал подобные холода. Точно такой же ледяной воздух, пробиравший липкой сыростью до костей. В далеком-далеком прошлом, далеко-далеко отсюда. Вот только не мог вспомнить, где. Казалось, еще немного - и вспомню. Но вспомнить не удавалось. Нужный для этого участок мозга застыл, как парализованный. Застыл - и превратился в камень.
            ИПРЕВРАТИЛСЯВКАМЕНЬ...
            - Скорей уходи отсюда, - сказал Человек-Овца. - Иначе замерзнешь до смерти. А с нами ты еще встретишься. Всегда, когда сам захочешь. Мы-то здесь всё время сидим. Сидим и тебя дожидаемся...
            Волоча ноги, он проводил меня до поворота. Шур-р-р, шур-р-р, шур-р-р - раздавались его шаги в темноте. А потом я простился с ним. Без рукопожатия, без каких-то особых слов. Просто сказал "прощай". И в этой кромешной тьме мы расстались. Он заковылял обратно в свою тесную каморку, а я направился к лифту. Я нажал на кнопку - и лифт неторопливо поехал вверх. Двери беззвучно открылись - и яркий свет, плеснувшись мягкой волной, принял меня в свои объятия. Я ступил в кабину, прислонился спиной к стене и простоял так какое-то время. Двери лифта автоматически закрылись, а я всё стоял, не в силах пошевелиться.
            "Итак...", - подумал я. Однако дальше никакой мысли не возникало, хоть тресни. Мое сознание напоминало Вселенский Вакуум, в центре которого находился микроскопический я. Куда ни двигайся, сколько ни беги - вокруг одна пустота. Ни одна мысль ни к чему не вела и ничем не заканчивалась. Усталость и паника всё больше овладевали мной. Как и предупреждал Человек-Овца. И в этой Вселенной я был один-одинешенек. Как ребенок, заплутавший в лесу.
           Танцуй, сказал Человек-Овца.
           Танцуй, повторило эхо в моей голове.
           - Танцуй! - произнес я на пробу вслух. И нажал на кнопку пятнадцатого этажа.
            Я вышел из лифта - и динамики в потолке поприветствовали меня "Лунной рекой" в исполнении Хенри Мантини. Я вернулся в реальность. В эту реальность - где уже вряд ли когда-нибудь буду счастлив, и в которой, похоже, мне некуда больше идти.
            Я машинально бросил взгляд на часы. Время возвращения в реальность - три двадцать утра.
            "Итак", - подумал я снова.
            ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК... - отозвалось эхо.
            И я глубоко вздохнул.




12.

            Возвратившись в номер, я первым делом  набрал в ванну горячей воды и медленно погрузил туда окоченевшее тело. Однако согреться так просто не получалось. Тело промерзло до самых печенок, и горячая вода лишь усиливала ощущение лютой стужи внутри. Я собирался просидеть так, пока эта стужа не растопится, но в голове начал твориться такой маразм, что из ванны пришлось вылезать поневоле.
            В комнате я прижался лбом к оконному стеклу и немного остудил голову. Потом налил в бокал бренди сразу пальца на три, проглотил одним махом и тут же забрался в постель. Я совершенно искренне пытался уснуть - ни о чем не думая, с пустой головой. Но не тут-то было. Уснуть не получалось, хоть тресни. Мысли в голове отвердевали, превращаясь в горстку булыжников. Я обхватил голову руками - и пролежал так, пока за окном не забрезжил рассвет. Небо застили пепельно-серые тучи. Снега из них не шло, но висели эти тучи так плотно, что своей унылой бесцветностью выкрасили весь город до последнего уголка. Куда ни глянь - всё сделалось как из пепла. Заброшенный город отчаявшихся людей.
            Заснуть не получалось - но вовсе не от тяжелых мыслей. Я слишком устал, чтобы думать о чем бы то ни было. И тело, и душа отчаянно требовали сна. Только какой-то непонятный участок мозга, каменея всё больше, наотрез отказывался засыпать - и действовал мне на нервы. Так действуют на нервы таблички с названьями станций в окнах скорого поезда. Приближается очередная станция - и я опять напрягаю внимание, чтобы успеть прочитать иероглифы - но бесполезно. Слишком большая скорость. Смутный образ написанного мелькает в окне. Но что за слово, не разобрать: миг - и всё позади. И так без конца. Станция за станцией. Провинциальные городишки с никому не известными именами. Пролетая мимо каждого, поезд издает гудок за гудком - и эти пронзительные вопли, как пчелы, впиваются в мозг...
            Так продолжалось до девяти. Увидав наконец, сколько времени, я вконец отчаялся заснуть и выбрался из постели. Поплелся в ванную и начал бриться. Чтобы побриться как полагается, пришлось несколько раз напомнить самому себе вслух: "Я - бреюсь!" Добрившись-таки, я оделся, причесал волосы щеткой и отправился завтракать. В ресторане, усевшись за столик у окна, я заказал себе "завтрак Континенталь" - но в итоге просто выпил две чашки кофе и съел один тост. Чтобы сьесть этот несчастный тост, потребовалась уйма времени. В тусклом свете облаков он казался пепельным, как и всё остальное вокруг, а по вкусу напоминал клочок слежавшейся ваты. Погода была идеальной для предсказывания Конца Света. Допивая кофе, я в пятидесятый раз елозил глазами по страничке утреннего меню. Булыжники в голове всё никак не хотели рассасываться. Скорый поезд всё мчался мимо станций без остановок. Гудки его по-прежнему буравили мозг. А мысли в этом мозгу всё больше походили на застывающие пятна зубной пасты.
            Посетители за соседними столиками завтракали вовсю. Сыпали сахар в кофе, мазали маслом тосты и вилками-ножами разрезали яичницы с ветчиной. Клац, клац, клац, - разносилось беспрерывно по залу. Прямо не ресторан, а мастерская по ремонту автомобилей...
            Я вспомнил Человека-Овцу. Прямо сейчас, в этот самый момент он по-прежнему существует. В этом отеле, в какой-то из щелей пространства-времени - ждет меня в своей комнатенке. И пытается что-то мне объяснить. Только всё бесполезно. Я не успеваю прочесть. Слишком большая скорость. Голова превратилась в булыжник и не считывает ни черта. Я могу прочитать только то, что стоит на месте. (А) Завтрак "Континенталь": сок (апельсиновый, грейпфрутовый или томатный), тосты с маслом и... Кто-то пытается заговорить со мной. И ждет от меня ответа. Кто бы это мог быть? Я поднимаю глаза. Официант. Стоит передо мной в белом форменном пиджаке и сжимает руками кофейник. Так, будто это не кофейник, а почетный кубок "Лучшему официанту Вселенной". "Не угодно ли еще кофе?" - вопрошает он очень вежливо. Я качаю головой. Он исчезает, я подымаюсь и оставляю ресторан. Клац, клац, клац - никак не смолкает у меня за спиной.
            В номере я снова забрался в ванну. Стужа в теле почти унялась. Я растянулся в воде во весь рост и начал сосредоточенно, словно распутывая клубок веревки, выпрямлять и разогревать конечности одну за другой. Так, чтобы в итоге каждый палец задвигался как положено. Вот оно, думал я, моё тело. Здесь и сейчас. В реальном гостиничном номере, в реальной ванне. Никакого поезда. Никаких гудков. Никакой необходимости считывать названия станций. Как и думать о чем бы то ни было.
            Я вылез из ванны, приплелся к кровати, плюхнулся на постель и взглянул на часы. Пол-одиннадцатого. Черт бы меня побрал... Может, плюнуть на сон да пойти прогуляться? Я принялся над этим раздумывать - но тут-то меня и сразил совершенно внезапный сон. Мгновенный - как в театре, когда на сцене вдруг гасят свет. И само это мгновение я запомнил очень отчетливо. Откуда ни возьмись передо мной возникла огромная пепельно-серая обезьяна с кувалдой в руке - и шарахнула меня этой кувалдой по лбу. Так сильно, что в сон я провалился, как в обморок.
            Во сне было жестко и тесно. И темно - хоть глаз выколи. И музыки никакой. Ни "Мами блю", ни "Лунной реки". Тоскливый такой сон, без прикрас. "Какое число идет после шестнадцати?" - спрашивает меня кто-то. "Сорок один", - отвечаю я. "Спит как убитый", - говорит Пепельная Обезьяна. Всё правильно, именно так я и сплю. Свернувшись в три погибели, как белка в дупле, внутри черного шара. Огромного чугунного шара - из тех, какими обычно ломают дома. Только у этого внутри пусто. Там, внутри лежу я и сплю как убитый. Жестко, тесно, тоскливо.
            Кто-то снаружи зовет меня.
            Гудок поезда?!
            "Нет! Неправильно! Не угадал!.." - радостно кричат чайки.
            Похоже, мой шар собираются накалить на огромной газовой горелке. Именно такие звуки я слышу...
            "Опять неправильно! Думай дальше!" - кричат чайки в унисон, как хор в древнегреческой трагедии.
            "Да это же телефон!" - осеняет меня.
            Но чайки молчат. Никто больше не отвечает мне. Куда исчезли все чайки?!
            Я нашарил телефон у подушки и снял трубку:
            - Слушаю.
            Долгий гудок - вот и всё, что я там услышал.  Дз-з-з-з-з! - продолжало раздаваться по всему номеру.
            Звонят в дверь! Кто-то стоит в коридоре и давит на кнопку звонка. Дз-з-з-з-з.
            - Звонят в дверь, - произнес я вслух.
            Но чайки куда-то исчезли, и никто не похвалил меня за догадливость.
            Дз-з-з-з-з.
            Завернувшись в банный халат, я подошел к двери и открыл, не спрашивая.
            Как и в прошлый раз, она бесшумной тенью скользнула в дверь - и тут же заперла ее изнутри.
            Голова моя просто раскалывалась - в том месте, по которому шарахнула Пепельная Обезьяна. "Что, нельзя было ударить чуть послабее?" - ругнулся я. Кошмарная боль. Будто дырку мне там пробили.
            Она оглядела мой халат, потом лицо. И озабоченно сдвинула брови:
            - А почему ты в постели валяешься в три часа дня? - спросила она.
            - В три часа дня... - повторил я за ней. Я и сам уже не помнил, почему.
            - И действительно, чего это я?.. - спросил я себя.
            - Ты, вообще, когда спать вчера лег?
            Я задумался. Вернее, очень сильно постарался задуматься. Но не думалось, хоть тресни.
            - Ладно, не ломай голову, - великодушно махнула она рукой. И, сев на диван, посмотрела на меня в упор: - Ну и видок у тебя...
            - Представляю, - сказал я.
            - Белый как стенка, и лицо всё опухло... Да у тебя температура, наверно? Ты в порядке?
            - В порядке. Высплюсь как следует - всё само пройдет. Не волнуйся, ничем я не болен... У тебя перерыв?
            - Ага. Вот, пришла полюбоваться на твою физиономию. Чисто из любопытства. Но если мешаю - я уйду...
            - Не мешаешь, - сказал я и сел на кровать. - Я, правда, спать хочу - умираю, но ты мне совсем не мешаешь.
            - И ты не будешь со мной ничего... странного делать?
            - Нет, я не буду с тобой ничего странного делать.
            - Все так говорят, а потом делают.
            - Все, может, и делают, а я - не буду, - сказал я.
            Она о чем-то задумалась - и, как бы проверяя себя лишний раз, легонько поправила пальчиком дужку очков.
            - Ну, может быть. Ты и правда немного... не такой, как все, - сказала она.
            - И к тому же слишком сонный, чтобы что-нибудь делать, - добавил я.
            Она встала, сняла голубой жакет и, как вчера, повесила его на спинку стула. Но на этот раз не присела рядом, а отошла к окну и стала разглядывать пепельно-серые облака. Видимо, потому, что я был в одном халате, а моя физиономия смотрелась и впрямь ужаснее некуда. Что ж, ничего не поделаешь. У меня тоже могут быть свои обстоятельства. Да и, в конце концов, хорошо выглядеть в чьих-то глазах - не главная цель моей жизни.
            - Знаешь, - сказал я. - Я, по-моему, уже говорил... Мне всё кажется, что мы с тобой в чем-то неуловимо пересекаемся.
            - Вот как? - произнесла она безо всякого выражения. Замолчала на полминуты, не меньше. И только потом спросила:
            - В чем, например?
            - Ну, например... - начал было я. Но проклятая голова не работала совершенно. Ничего конкретного не вспоминалось. Ни слова не лезло в голову. Просто казалось, что это так. Что мы с нею действительно в чем-то пересекаемся. "В чем же именно?" - копался я в себе. Но не нашел ничего подходящего - ни для "например", ни для "да вот хотя бы". Я просто чувствовал это - и всё.
            - Н-не знаю, - выдавил я наконец. - Нужно еще немного подумать. Разложить по-порядку. И проверить, так это или нет...
            - Просто с ума сойти, - сказала она, не отворачиваясь от окна. Без насмешки - но и без особого интереса.
            Я забрался в постель и, откинувшись на подушку, стал изучать ее фигурку у окна. Белая блузка без единой морщинки. Темно-синяя юбка в обтяжку. Стройные ноги в тонких чулках. Всё это теперь тоже сделалось пепельным. И от этого она смотрелась как на старинной фотографии. Разглядывать ее было очень здорово. Я подключаюсь к ней. Я возбуждаюсь от нее. Великолепное ощущение. В три часа дня, в полуобморочном полусне - эрекция под пепельно-серым небом...
            Я смотрел на нее очень долго. Обернувшись, она поймала мой взгляд - а я  всё смотрел.
            - Ты чего так смотришь? - спросила она.
            - Ревную тебя к бассейну, - ответил я.
            Она чуть склонила голову на бок и улыбнулась:
            - Ненормальный.
            - Абсолютно нормальный, - сказал я. - Просто мысли путаются в голове. Нужно там порядок наводить.
           Она присела на кровать, протянула руку и коснулась моего лица.
            - Температуры нет вроде, - сказала она. - Усни покрепче. Пускай тебе приснится долгий-долгий сон...
            Я хотел, чтоб она осталась со мной. Чтобы я спал - а она так и сидела всё время рядом. Но просить об этом было бессмысленно. И я молчал. Лежал и молча смотрел, как она надевала свой небесно-голубой жакетик, как закрывала за собой дверь. Она ушла - и ей на смену опять заявилась Пепельная Обезьяна с кувалдой. "Нет уж, спасибо. На этот раз я и сам усну как-нибудь", - хотел я сказать Обезьяне. Но губы не слушались. И я снова получил по мозгам.
            "Какое число идет после двадцати пяти?" - спрашивает меня кто-то. "Семьдесят один", - отвечаю я. "Спит как убитый", - говорит Пепельная Обезьяна. Ну еще бы, думаю я. Тебя бы так шарахнули кувалдой по черепу - тоже бы заснула как миленькая! Полная отключка сознания - вот что это такое...
            И затем нахлынула темнота.




13.

            "Коммутатор..." - вертелось у меня в голове.
            Было девять вечера, и я сидел за ужином в гордом одиночестве. Какие-то полчаса назад я очнулся от обморочного сна. Открыл глаза - и ощутил себя в полном здравии и прекрасном расположении духа. В голове царили покой и порядок. Даже там, куда шарахнула кувалдой Пепельная Обезьяна, ничего не болело. Никакой окаменелости, никакой стужи внутри. Память воспроизводила всё, что случилось, отчетливо и в деталях. "Хотелось есть" - мягко сказано. Проглотил бы слона целиком. И потому  я тут же отправился в в кабачок по соседству, на который набрел, когда только приехал сюда, - и попросил сакэ с целой кучей закуски. Назаказывал жареной рыбы, тушеных овощей, крабов, вареной картошки и еще всякой всячины в том же духе. В заведении, как и в прошлый раз, было людно и шумно. Воздух пропитался гарью и терпкими запахами еды. Посетители все как один наперебой орали что-то друг другу.
            Пора собираться с мыслями, подумал я.
            "Значит, коммутатор..." - повторил я в уме посреди всего этого хаоса. И тихонько произнес это вслух. Значит, я решаю. А Человек-Овца - подключает...
            Что всё это могло означать - я представлял очень смутно. Слишком крутая метафора. Хотя кто знает - может, иначе как метафорой, подобные вещи не высказать? Да и не стал бы Человек-Овца забавы ради морочить мне голову метафорами! Скорее, он просто не мог сказать это как-то еще. Другими словами у него не получалось...
            Итак, если верить Человеку-Овце - я всю жизнь подключался ко всему на свете через него, через этот его Коммутатор. А теперь, стало быть, в этой системе что-то разладилось. Почему? Потому, что я вдруг перестал сообщать вразумительно, чего я хочу. И контакт оборвался. Разрыв цепи.
            Посасывая сакэ, я буравил взглядом пепельницу перед носом.
            Ну хорошо, а что же случилось с Кики? Ведь я же чувствовал ее в моём сне! Ведь это она звала меня сюда. Я был ей нужен зачем-то. Почему я и вернулся в отель "Дельфин"... Только здесь ее голос уже не пробивается ко мне. Послание не доходит. Рация обесточена.
            Господи! Ну почему всё так непонятно?!
            Наверно, всё из-за разрыва в цепи. Я должен четко определить для себя - что мне нужно, чего я хочу. И с помощью Человека-Овцы подключить это всё, провод за проводом, к собственной жизни. Как бы непонятно это ни выглядело - а придется. Терпеливо, не жалея себя, отыскивать нужные провода и подключать один за другим. Рассоединить - и по-новому подключить контакты у всех обстоятельств, в которых сейчас нахожусь.
            Вот только с чего же мне начинать? Вокруг - ни малейшей подсказки! Я пришпилен за шиворот к высоченной стене. Поверхность стены гладкая, как зеркало. Как ни тянись - совершенно не за что ухватиться. Что тут делать - сам черт не поймет...
            Прикончив то ли пятое, то ли шестое сакэ, я расплатился и вышел на улицу. С неба, плавно кружась, падали огромные хлопья снега. И хотя до настоящего снегопада было еще далеко, звуки улицы казались глуше, чем обычно. Чтобы немного протрезветь, я решил обойти весь квартал по периметру. "С чего же начать?" - думал я, разглядывая на ходу собственные ботинки. Бесполезно. Полный тупик. Я не знаю, чего в жизни хочу. Даже в каком направлении двигаться - не понимаю. Я ржавею. Ржавею и застываю. И чем дольше живу один, тем больше теряю себя. С чего начинать, черт возьми?! Да всё равно, лишь бы только начать! Как насчет этой девчонки из отеля? Она мне симпатична, это факт. У нас действительно есть что-то общее. И я ясно вижу: стоит мне действительно захотеть - мы с ней быстренько окажемся в одной постели. Вот только - а что потом? Разве потом будет что-то еще? Разве там есть куда двигаться дальше? Ничего там не будет. Только потеряю себя еще больше. Потому что не могу провести границы: что я хочу - и чего не хочу. И пока я не нащупаю этой границы, пока не научусь удерживать ее в кулаке, чтобы не исчезала - я и дальше буду причинять людям боль, как и сказала жена при разводе.
            Обойдя квартал по периметру, я вернулся к началу пути - и решил повторить. По-прежнему медленно падал снег. Белые хлопья оседали на куртку, растерянно цеплялись за жизнь три-четыре секунды - и таяли без следа. Я брел по улице, продолжая наводить в голове порядок. Прохожие то обгоняли меня, то попадались навстречу, и белый пар их дыхания клубился вдоль улицы в черных сумерках. От мороза больно щипало лицо. Но я продолжал идти по заданному маршруту - и думал дальше. Слова жены застряли в голове каким-то проклятием. Что ни говори - а она права. Именно так всё и получается. И если так пойдет дальше - боюсь, я до скончания века буду приносить лишь боль да потери любому, кто со мной свяжется.
            - Эй, ты! Возвращайся к себе на Луну! - сказала мне та девчонка и исчезла. Вернее, не исчезла. Вернулась туда, откуда пришла. В тот огромный мир под названием "реальность".
            Кики, подумал я. Вот с кого надо было бы начинать... Увы! Ее Послание, так и не успев долететь до меня, растаяло в воздухе как сигаретный дым.
            С чего же начать???
            Я закрыл глаза и долго ждал ответа. Но в голове никого не было. Ни Человека-Овцы, ни чаек, ни даже Пепельной Обезьяны. Пусто - хоть шаром покати. Абсолютно пустая комната, где я сидел один-одинешенек. Никто не отвечал на мои вопросы. Я просто сидел там - состарившийся, усохший и обессиленный. Я больше не мог танцевать.
            Душераздирающая картина.
            Названия станций не считываются, как ни пытайся.
            ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО. ОТВЕТ НЕВОЗМОЖЕН. НАЖМИТЕ КЛАВИШУ СБРОСА...
            И всё же - ответ пришел. На следующий день, ближе к вечеру. Как всегда, нежданно-негаданно. Как кувалда Пепельной Обезьяны.




14.

            Странное дело - хотя, может, не такое уж и странное, - но в постель я залез ровно в полночь, заснул мгновенно и спал очень крепко. А проснулся в восемь утра. Такое вот совпадение: открываю глаза - на часах ровно восемь. Было странное чувство, будто я пробежал круг по стадиону и вернулся на старт. Самочувствие нормальное. Даже голодный слегка. Так что первым делом я сходил в "Данкин Донатс", выпил там две чашки кофе, съел пару пончиков, а потом отправился шататься по городу.
            Я брел по обледеневшим улицам, а сверху всё падал пушистыми хлопьями снег. Небо до самого горизонта всё так же затягивали мрачные свинцовые тучи. Не лучший денек для прогулки, что говорить. И всё же, шагая по улице, я испытывал удивительное облегчение. Как будто с плеч моих сняли тяжелый груз, под которым я корчился всю жизнь до сих пор, - и даже лютый мороз, пребольно щипавший кожу, был теперь в радость. Что это со мной? - поражался я сам себе, не сбавляя шага. Ни одной проблемы не решено, никаких изменений к лучшему; чему же ты радуешься, идиот?!
            Час спустя я вернулся в отель - и обнаружил свою недавнюю гостью в очках за конторкой приема. На сей раз она работала в паре с еще одной девицей. Когда я подошел, вторая девица беседовала с клиентами, моя же приятельница говорила по телефону. Старательно прижимая к уху трубку, она улыбалась образцово-производственной улыбкой и бессознательно вертела в пальчиках авторучку. Увидав ее в таком виде, я понял, что просто обязан немедленно с нею поговорить. О чем угодно - и чем глупее, тем лучше. На какую-нибудь совершенно дурацкую тему...
            Я подошел к конторке и, уставившись ей в глаза, стал ждать, когда она договорит по телефону. Она бросила на меня очень подозрительный взгляд - но фирменная улыбка, как и положено по инструкции, не померкла ни на секунду.
            - Чем я могу вам помочь? - спросила она очень вежливо, повесив трубку.
            Я откашлялся.
            - Видите ли, я слышал, будто вчера вечером в бассейне недалеко отсюда двух молоденьких женщин съел крокодил. Это правда?! - спросил я на одном дыхании с совершенно серьезным лицом.
            - Как вам сказать... - ответила она, с мастерством виртуоза сохраняя производственную улыбку на губах. Лишь по ее глазам я догдался, в каком она бешенстве. Бледные щечки порозовели, а ноздри чуть напряглись. - Видите ли, поскольку мы не располагаем на этот счет никакой информацией, может быть, вас ввели в заблуждение?..
            - Ужасно огромный крокодил; кто видел, говорят - как "Вольво стэйшн-вэгон", не меньше! Проломил стеклянную крышу, упал прямо в воду, сцапал сразу двух женщин в один прикус, сожрал, заел на десерт половинкой пальмы и скрылся. Скажите, его еще не поймали? Ведь если не поймали - то и на улицу выходить было бы крайне...
            - Я прошу прощения, - прервала она меня, ничуть не меняясь в лице, - но, может быть, господину стоило бы позвонить прямо в полицию? Уверяю вас, там на ваши вопросы ответят куда убедительнее. А еще лучше будет, если вы сейчас выйдете из отеля, повернете направо, пройдете совсем чуть-чуть - и попадете в полицейский участок, где вам дадут самую исчерпывающую консультацию.
            - И в самом деле! - "осенило" меня. - Пожалуй, именно так я и поступлю. И да поможет вам Провидение!..
            - Всегда к вашим услугам! - очень стильно  сказала она, поправляя дужку очков.


            Не успел я подняться в номер, как зазвонил телефон.
            - Это... что?!? - еле произнесла она тихим от полузадушенной ярости голосом. - Я тебя просила не приставать ко мне на работе?! Больше всего ненавижу, когда мешают работать всякие типы!
            - Прости! - сказал я очень искренне. - Я просто очень хотел поговорить с тобой - о чем угодно. Услышать твой голос. Ну, шутку плохую придумал. Но дело-то не в ней! Просто хотелось поговорить... думал, не очень помешаю.
            - Я же напрягаюсь. Я ведь тебе говорила! Я на работе всегда напряженная. А от тебя напрягаюсь еще больше! Ты же мне обещал? Обещал, что не будешь глазеть на меня как ворона?!
            - Я не как ворона. Я поговорить хотел...
            - Вот и не надо со мной говорить на работе, я тебя умоляю!
            - Всё, больше не буду! Говорить не буду. И смотреть не буду. Ничего не буду. Успокоюсь, как шахта Ханаока... Слушай, а ты сегодня после работы свободна? Или убегаешь на лекции по альпинизму?
            - Какие еще "лекции по альпинизму"?! - вздохнула она. - Опять шутка, да?
            - Она самая.
            - Ну тогда учти, что я иногда подобных шуток не понимаю. "Лекции по альпинизму"... Ха-ха-ха.
            Она произнесла это сухо и по слогам, будто считывала мелкие иероглифы объявления на стене - ха, ха, ха. И повесила трубку.
            Минут тридцать я ждал, что она позвонит опять - но она не звонила. Она сердилась. М-да. Иногда мой юмор совершенно непонятен собеседникам. Точно так же, как порой им непонятна моя серьезность.
            Других занятий в голову не приходило - и я решил опять побродить по улицам. Если умеешь бродить, частенько набредаешь на что-нибудь интересное. Открываешь что-то новое. В любом случае, лучше шевелиться, чем без дела сидеть. Всегда лучше что-нибудь пробовать. И да поможет мне Провидение.
            Я бродил по улицам целый час - но ничего нового не обнаружил. Только замерз еще больше. А снег всё никак не кончался. В двенадцать часов я зашел в "Макдоналдс", съел там чизбургер, пакетик жареной картошки и выпил стакан кока-колы. Ничего этого я есть не хотел. Сам не знаю, почему - но иногда случается, что я иду и ем что-нибудь в таком духе. Видимо, мой организм как-то странно мутировал в этом мире - и стал требовать периодической подпитки подобным мусором.
            Выйдя из "Макдоналдса", я прошел по улице еще минут тридцать. По-прежнему - ничего нового. Только снег сильнее пошел, и всё. Я задернул молнию куртки до подбородка, поднял ворот у свитера и зарылся в него носом. Но теплее не стало. Зато страшно захотелось в туалет. Надо же было додуматься - в такие морозы пить кока-колу! Не сбавляя ходу, я завертел головой по сторонам в поисках какого-нибудь заведения с туалетом. И через дорогу напротив увидел кинотеатр. Ужасно старое, облезлое здание. Ну, и ладно - туалет ведь там есть всё равно. После туалета можно в зале погреться, а заодно и кино посмотреть. Всё равно больше нечем заняться. Что там хоть показывают? Я взглянул на афишу. Два фильма, оба японские. И один из них - "Безответная любовь". С моим одноклассником в главной роли...
            Просто черт знает что.
            Освободившись от невероятного количества жидкости, я вышел из туалета, купил в автомате банку горячего кофе и отправился в зал. Как я и ожидал, в зале было пусто - ни единого зрителя - и очень тепло. Я уселся в кресло и, потягивая кофе, принялся смотреть кино. К началу "Безответной любви" я опоздал на полчаса - но и без этого получаса всё было яснее ясного. Жалкий сюжетик развивался именно так, как я и предполагал. Мой одноклассник - учитель, благородное существо с длинными ногами. Героиня- старшеклассница втрескана в него по уши. Так, что порой у бедняжки совершенно съезжает крыша. А в нее, в свою очередь, втрескался паренек из школьной секции кэндо. В общем, не фильм, а сплошное дежа-вю. Я бы сам снял такой без особых усилий.
            Впрочем, мой одноклассник (звали его Готанда Рёити - хотя, конечно, для актерской карьеры ему подобрали псевдоним: от имен типа "Готанда Рёити" у девиц, к сожалению, крыши не едут) на сей раз играл чуть более сложную роль, чем обычно. Здесь его герой был не просто элегантным и обаятельным, но даже мучился от заработанных в прошлом душевных ран. Вот он в молодости участвует в студенческих забастовках, ах-ох, вот он несколько лет назад бросает женщину в интересном положении, ох-ах, и так далее в том же духе; банально до ужаса - но всё лучше, чем совсем ничего. С логикой обезьяны, швыряющей в стену комья глины, режиссер рассыпал по всему фильму кадры из бурного прошлого героя. Несколько раз мелькнула и хроника - захват студентами зданий Токийского университета. Как идиот, я даже чуть не захмыкал одобрительно, но вовремя спохватился.
            Как бы там ни было - такую вот трагическую натуру старался играть дружище Готанда. И нужно признать - старался изо всех сил. Но уж слишком дрянной был у фильма сценарий - и слишком бездарный режиссер. Диалоги невозможно было слушать без чувства стыда за того, кто их сочинил, а от нелепых, затянутых сцен просто челюсть сводило зевотой. Все девицы в фильме таращились на него снизу вверх по поводу и без повода - и, несмотря на все усилия играть хорошо, он возвышался над ними, комичный, как Гулливер среди лилипутов. Чем дальше, тем сильней я жалел его. Было отчетливо видно, как он мучается в этом фильме. Хотя кто знает - возможно, он всю жизнь только и делал, что мучился подобным образом?..
            Была в фильме и одна постельная сцена. Воскресное утро, дружище Готанда спит в своей постели с женщиной, и тут героиня-старшеклассница заявляется к нему домой с какими-то самодельными плюшками. Вот это да - всё в точности как я предполагал! Готанда, как положено, и в постели всё так же нежен и заботлив. Очень качественный секс. Его подмышка, надо думать, пахнущая страсть как приятно. Его чувственно спутанные волосы. Вот он гладит ее обнаженную спину. Камера плавно меняет ракурс и показывает ее лицо.
            ДЕЖАВЮ... Я судорожно сглотнул.
            Это была Кики. Я ощутил, как спина у меня похолодела и приросла к спинке кресла. Где-то сзади с грохотом покатилась по полу пустая бутылка. Кики. Тот самый образ, что явился мне тогда, во мраке проклятого коридора... И вот теперь - она же, Кики, в постели с Готандой.
           Всё связано, понял я.


*

            Это была единственная сцена с Кики. Готанда спит с ней воскресным утром. И всё. В субботу вечером надирается где-то в городе, подцепляет ее и привозит к себе домой. Наутро они трахаются еще раз. И тут заявляется его ученица, главная героиня. А дверь запереть он забыл - экая незадача. Немая сцена. И затем Кики произносит единственные слова своей роли: "Что происходит?" Уже после того, как бедолага-ученица в диком шоке ретировалась с места действия, а Готанда застыл, как сомнамбула. Совершенно бездарная фраза. Но лишь ее она и говорит:
            - Что происходит?
            Я не успел убедиться в том, что это действительно ее голос. Плохо помнил, как он звучит, да и динамики в зале были отвратительные. Но ее тело я помнил великолепно. Этот изгиб спины, эту шею, эту упругую грудь я помнил слишком отчетливо, чтобы теперь не узнать ее. Каменея в кресле, я неотрывно следил за Кики на экране. Вся сцена занимала в фильме, наверно, минут пять-шесть. Готанда обнимает, ласкает ее, она закрывает от наслаждения глаза, улыбается чуть подрагивающими губами. Еле слышно вздыхает. Играет она или нет - непонятно. Наверно, играет. Ведь это же кино! Однако мысль о том, что Кики может такое сыграть, не укладывалась у меня в голове. Я совершенно растерялся. Ведь если это не игра - значит, у нее действительно едет крыша от Готанды; а если всё-таки игра - весь смысл существования Кики в моей жизни улетает в тартарары!.. Нет, конечно, не может она играть, повторял я про себя. И, как бы там ни было - дико ревновал ее к фильму.
            Сначала к бассейну, теперь к кинофильму... Похоже, я начинаю ревновать ко всему на свете. Интересно - это хороший симптом или наоборот?
            Итак - героиня-школьница распахивает дверь. Видит, как трахаются голые Готанда и Кики. Хватает ртом воздух. Зажмуривается. Убегает. Готанда в трансе. Кики говорит: "Что происходит?" Готанда поднимает лицо. Затемнение.
            Больше в фильме никаких сцен с Кики не было. Я послал к чертям проклятый сюжет и до конца картины уже просто ощупывал взглядом экран - но она не появилась больше ни разу. Такова была ее роль. Познакомиться где-то с Готандой, переспать с ним, заполнить собой случайную сценку в его повседневности - и сгинуть навеки. Точь-в-точь, как когда-то поступила со мной. Вдруг появилась - и так же внезапно исчезла.
            Кино закончилось, в зале зажегся свет. Полилась какая-то музыка. А я всё сидел, окаменевший, и буравил взглядом экран. Разве так может быть на самом деле? Фильм закончился и оставил ощущение нелепой выдумки или сна. Какого дьявола в нем делает Кики? И тем более - в постели с Готандой?! Полный идиотизм. Определенно, здесь какая-то ошибка. Разладка в цепи. Неправильное соединение - и реальность замыкается на подсознательное. Ведь по-другому не обяснить, не так ли?
            Я вышел из кинотеатра и пошел по улице куда глаза глядят. И всю дорогу думал о Кики. "Что происходит?" - звучал ее голос у меня в ушах.
            Что происходит?
            Это была она, Кики. Совершенно точно. Когда-то в постели со мной она делала точно такое же лицо, точно так же улыбалась чуть подрагивающими губами, точно так же вздыхала. Это она, никаких сомнений. И в то же время - это кино...
            Ничего не понимаю.
            Чем дольше я думал об этом - тем меньше верил собственной памяти. Может, мне просто привиделось?
            Через час я вошел в тот же самый кинотеатр. И посмотрел "Безответную любовь" еще раз. Воскресное утро, Готанда трахает женщину. Ее голая спина крупным планом. Камера меняет ракурс. Ее лицо. Это Кики. Совершенно точно. Входит девчонка-старшеклассница. Хватает ртом воздух. Зажмуривается. Убегает. Готанда в трансе. Кики говорит: "Что происходит?" Затемнение.
            Всё повторялось - один к одному.
            Назавтра я снова отправился в кинотеатр. И, застыв в кресле, принялся снова смотреть "Безответную любовь". Еле дождался этой сцены. Просто весь извелся. Наконец она началась. Воскресное утро, Готанда трахает женщину. Ее спина. Меняется ракурс. Ее лицо. Кики. Ясно как день. Входит девчонка. Глотает воздух. Зажмуривается. Убегает. Готанда в трансе. Голос Кики: "Что происходит?".
            В темноте кинозала я глубоко-глубоко вздохнул.
            О'кей. Это - реальность. Ошибка исключена. Всё связано.




15.

            Утопая в кресле кинотеатра, я сцепил перед носом пальцы и в который раз задал себе вопрос: ну, и что же мне теперь делать?
            Мой вечный проклятый вопрос... Но именно сейчас я должен ответить на него - спокойно и вразумительно. И наконец навести в голове порядок. Сейчас или никогда.
            Ликвидировать путаницу неправильных соединений.
            Где-то замкнуло контакты. Это ясно как день. Кики, я и Готанда - наши схемы наложились одна на другую, провода перепутались. Почему так случилось - я даже смутно представить себе не могу. Однако распутать это нужно во что бы то ни стало. Восстановить нарушенную реальность, и через нее - себя самого... Но что, если это не беспорядок в старой цепи, не путаница в ее схемах - а принципиально новая схема, зародившаяся сама по себе, независимо от всего остального?! Ну, что ж. Если даже и так - всё равно придется выяснить, куда она ведет, эта цепь, отследить ее всю до конца. Как можно осторожнее - чтобы контакты, не дай бог, не оборвались. Ибо другого способа нет. Но двигаться в любом случае. Что бы ни случилось - танцевать, не стоять на месте. И при этом - танцевать очень классно. Чтобы все на меня оборачивались...
           "Танцуй!" - говорит мне Человек-Овца.
           "ТАНЦУЙ!" - отзывается эхо у меня в голове.
            Как бы там ни было - сначала я вернусь в Токио. Оставаться здесь дальше нет смысла. Цель приезда в отель "Дельфин" уже достигнута, задача выполнена на все сто. Вернусь в Токио, приду в себя, нащупаю нужные провода - и отслежу эту чертову цепочку от начала и до конца... Я задернул молнию куртки до подбородка, надел перчатки, шапку, замотался шарфом до самого носа и вышел из кинотеатра. Снег валил с такой силой, что я едва различал дорогу. Окоченевший город выглядел безнадежно, как замороженный труп.


            Вернувшись в номер, я позвонил во "Всеяпонские Авиалинии" и заказал билет до Ханэда на первый же послеобеденный рейс. "Из-за сильного снегопада возможны задержка этого рейса или пересадка на следующий, вы не возражаете?" - спросила в трубке дежурная. Я ответил, что мне всё равно. Я решил возвращаться - и хотел улететь как можно скорее. Собрав вещи, я спустился в фойе и расплатился по счету. А затем подошел к своей знакомой в очках и пригласил ее к стойке "Автомобили в аренду".
            - Так получилось, что мне нужно срочно уехать в Токио, - сказал я ей.
            - Большое спасибо! Приезжайте еще! - прощебетала она со всё той же производственной улыбкой на устах. Хотя я был уверен: мой внезапный отъезд не мог не задеть ее хотя бы чуть-чуть. Слишком уж легко она обижалась на что угодно.
            - Эй, - сказал я. - Я еще приеду. Скоро. И тогда мы с тобой поужинаем не торопясь и поговорим обо всём на свете, хорошо? Мне обязательно нужно кое о чем с тобой поговорить. Но сейчас мне действительно необходимо быть в Токио - по очень важному делу. Там от меня потребуются всякие страшные вещи: логическое мышление, ситуативное моделирование, общее прогнозирование... Ну, а потом всё закончится - и я приеду. Через месяц, или два, или три - сам пока не знаю. Но вернусь обязательно. Почему я так уверен? Как тебе объяснить... Само это место - очень особенное для меня. Мне так кажется. И поэтому я еще обязательно здесь появлюсь.
            - Н-н-да?... - протянула она довольно-таки отрицательно.
            - Н-н-да! - передразнил я довольно-таки утвердительно. - Я, конечно, понимаю, каким бредом звучит то, что я говорю...
            - Вовсе нет! - вдруг сказала она без всякого выражения. - Просто я не могу загадывать, что со мной случится через несколько месяцев, вот и всё.
            - Ну, о нескольких месяцах речи не идет! И мы обязательно еще встретимся. Ведь у нас с тобой столько общего! - убеждал я ее. Но она почему-то вовсе не выглядела убежденной. - Или тебе так не кажется?
            Она постучала концом авторучки по поверхности стойки - цок, цок, цок - и ничего не ответила.
            - А ты, случайно, не ближайшим рейсом летишь? - спросила она, помолчав.
            - Самым ближайшим, какой взлетит, - кивнул я. - Вот только из-за погоды пока не ясно, когда отправление.
            - Если так, то у меня к тебе будет просьба... Можно?
            - Ну, разумеется!
            - Тут у нас ребенок - девочка тринадцати лет - едет в Токио без родителей. Ее мать по срочным делам улетела куда-то. А дочку одну в отеле оставила. Если тебе не трудно - ты не мог бы проводить ее до Токио? А то у нее и багажа прилично, и, боюсь, в самолет-то не сядет, как полагается...
            - Как это? - не понял я. - С чего бы это мать бросала ребенка и улетала бог знает куда? Что за безалаберность?
            Она пожала плечами.
            - Такая она и есть, эта мать. Безалаберная. Всемирно известная фотохудожница, со странностями. Взбрело ей в голову ехать куда-то - срывается с места и едет. О ребенке и не вспомнит. Творческая натура, что с нее взять? Задумается о чем-то - про всё остальное на свете забывает. Вчера уехала, сегодня спохватилась - и давай звонить к нам в отель. Дескать, я там у вас дочку забыла, так вы уж посадите ее в самолет и отправьте обратно в Токио...
            - А что же сама не приедет, за дочкой-то?
            - Ну, не знаю. Сказала, что по работе еще неделю не сможет вырваться из Катманду. А личность она знаменитая, клиент повышенного внимания, и так просто ей отказать мы не можем... Вы, говорит, только на самолет ее посадите, а в Токио уже сама разберется. Но так же нельзя, правда? Всё-таки девочка; не дай бог, что случится - мы же и будем виноваты. На нас вся ответственность...
            - Черт знает что! - только и сказал я. И вдруг меня осенило: - Послушай, а эта дочка... Длинноволосая, в джемпере с названием рок-банды, и наушники от плеера в ушах, угадал?
            - Точно... Так вы знакомы?
            - Нет, это просто черт знает что! - с чувством сказал я еще раз.


*

            Она тут же позвонила во "Всеяпонские авиалинии" и заказала билет на рейс, которым улетал я. Потом набрала номер комнаты девчонки и попросила ее собрать чемоданы и спускаться вниз - мол, наконец-то нашелся сопровождающий. Нет-нет, абсолютно порядочный, мой хороший знакомый, сказала она. И послала носильщика в номер за чемоданами. А потом заказала гостиничный лимузин. Всё - очень стильно, красиво, профессионально. Просто талант... Здорово у тебя получается, сказал я.
            - Я же говорила, что работу свою люблю. У меня к ней склонность, потому и получается, - ответила она как ни в чем ни бывало.
            - Особенно если шутники не пристают? - не удержался я.
            Она снова зацокала по стойке авторучкой.
            - Это - отдельный разговор. Я вообще не люблю, когда надо мной подшучивают. С давних пор - рефлекс у меня такой. Я тогда ужасно напрягаюсь.
            - Но я-то шучу не для того, чтобы ты напрягалась! - сказал я. - Наоборот: я шучу для того, чтобы самого себя успокоить. Может, конечно, шутки у меня плоские и бессмысленные, но пойми - я ведь от чистого сердца стараюсь! Сколько раз бывало: пошучу с человеком - а ему вовсе не так весело, как я рассчитывал. Ну и ладно! Главное - что я не желаю никому зла. И с тобой шучу не за тем, чтобы тебя поддеть, а потому что это нужно мне самому...
            Слегка поджав губы, она осмотрела меня с головы до ног. Так с высокой горы окидывают взглядом долину, пострадавшую от наводнения. И наконец очень странным голосом - то ли сдерживая дыхание, то ли страдая от насморка - произнесла:
            - Кстати говоря... Ты не дашь мне свою визитку? Всё-таки я тебе целого ребенка доверяю. Всё должно быть официально.
            - Официально так официально... - пробубнил я, достал бумажник, вытащил оттуда визитку и протянул ей. Уж визитка-то у меня всегда найдется. Чуть не дюжина знакомых в разное время советовали мне: что-что, а визитную карточку следует всегда иметь под рукой. Она взяла мою визитку и долго изучала ее - с таким видом, будто ей в руки попала тряпка сомнительного происхождения.
            - Кстати говоря... А тебя как зовут? - спросил я.
            - Скажу в следующий раз, - ответила она и поправила пальчиком дужку очков. - Если, конечно, встретимся.
            - Встретимся! Можешь не сомневаться, - сказал я.
            И тут она улыбнулась - мягкой улыбкой, слабой, как свет молодой луны.


            Через десять минут девчонка с носильщиком спустились в фойе. Носильщик волок огромный самсонитовый чемодан. Взрослая немецкая овчарка поместилась бы в таком чемодане во весь рост не прижимая ушей. И в самом деле: бросать тринадцатилетнюю пигалицу с таким чемоданищем посреди аэропорта - чистый садизм. На пигалице были спортивный джемпер с надписью "TALKING HEADS", узенькие джинсы и тяжелые кожаные ботинки, а сверху накинута дорогущего вида шуба до самого пола. Как и в прошлую нашу встречу, в фигурке ее ощущалась странная призрачная красота. Неуловимая красота, готовая растаять, исчезнуть в любую секунду - и всё же не исчезающая. Тревожная красота, рождающая чувство неустойчивости в душе каждого, кто на нее смотрел. Пожалуй, именно в силу своей неуловимости.
            "TALKING HEADS..." - подумал я. "Говорящие головы". Вот неплохое название для рок-банды! Прямо как из Керуака:
            "Рядом со мной пила пиво говорящая голова. Мне дико захотелось отлить. "Щас пойду отолью", - сказал я говорящей голове и вышел."
            Ностальгический Керуак... Что-то он сейчас поделывает?
            Пигалица взглянула на меня. На этот раз без улыбки. Только чуть нахмурила брови - и перевела взгляд на мою знакомую в очках.
            - Не бойся, это хороший человек, - сказала ей та.
            - По крайней мере, лучше, чем выгляжу, - добавил я.
            Пигалица еще раз глянула на меня. И обреченно - мол, что поделаешь! - несколько раз кивнула. Дескать, можно подумать, тут есть из чего выбирать... И я вдруг ощутил себя подлецом, замыслившим против несчастного дитятки какую-то жуткую пакость. Этакий дядюшка Скрудж, черт бы меня побрал...
            - Да ты не волнуйся, - снова сказала моя знакомая. - Дядечка веселый, шутить любит, истории всякие рассказывает, и с девочками обходительный... К тому же мой друг. Так что всё будет хорошо, слышишь?
            - Дядечка?! - повторил я ошарашенно. - Какой я вам дядечка?! Мне всего тридцать четыре! Я протестую!..
            Но меня, похоже, никто не слушал.
            Она взяла пигалицу за руку и повела прямиком к лимузину, громоздившемуся перед стеклянным выходом из отеля. Носильщик в это время уже грузил ее чемодан в багажник. Делать было нечего - я поплелся за ними следом. "Дядечка"!.. С ума сойти легче.
            В лимузин сели только мы с пигалицей. Погода становилась всё отвратительней. Всю дорогу до аэропорта в окне тянулись сплошные снега да льды. Антарктика...
            - Слушай, - спросил я девчонку. - А звать-то тебя как?
            Она внимательно посмотрела на меня. И чуть заметно покачала головой. Дескать - ну ты, дядя, даешь. Потом повернулась к окну и неторопливо, словно желая отыскать глазами что-то конкретное, обвела глазами окрестности. Везде, куда ни глянь, лежал снег.
            - Юки, - вдруг сказала она.
            - Юки?
            - Звать так, - пояснила она. - Имя. Юки.
            Сказав так, она вытащила из кармана плеер - и унеслась в свою персонально-музыкальную вселенную. Так до самого аэропорта больше ни разу на меня не взглянула.
            За что? - думал я. Что я не так сказал?.. Позже-то я понял, что Юки - ее настоящее имя. Но тогда, в лимузине, я был убежден, что вместо имени она просто ляпнуло мне первое, что в голову взбрело. И я обиделся. Время от времени она доставала из кармана жевательную резинку и жевала ее в своем нахальном одиночестве. Мне не предложила ни разу. То есть, я вовсе не хотел ее жвачки - но хоть предложить-то можно из вежливости?! И вот в результате всех этих несправедливостей я наконец ощутил себя нудным состарившимся идиотом. А поскольку исправить это уже было никак нельзя - я просто ввинтился поглубже в кресло и закрыл глаза. И погрузился в собственное прошлое. Во времена, когда мне было столько же, сколько ей сейчас. Я тогда собирал пластинки с рок-музыкой. Синглы-"сорокапятки". "Hit the Road, Jack" Рэя Чарльза, "Travelin' Man" Рики Нельсона, "All Alone Am I" Бренды Ли - и всё в таком духе; помню, штук сто насобирал. Каждый день их слушал и слушал - все слова тогда знал наизусть... Я попытался прокрутить в голове слова "Travelin' Man". Сам себе не поверил - но я помнил их все! Совершенно бессмысленная песня, а попробуй спеть - вспоминалась вся до последней строчки... Вот что значит молодая и крепкая память. Всякую белиберду запоминает на всю жизнь.

And the China doll
down in old Hongkong
waits for my return...

            Что говорить? Конечно, это не "TALKING HEADS". Меняются времена. Ti-i-imes, they are a-cha-a-anging...


*

            Оставив Юки в зале ожидания, я отправился к стойке авиалиний и выкупил билеты. Заплатил по своей кредитке - потом рассчитаемся. До вылета оставался еще целый час, но дежурная за стойкой сообщила, что рейс скорее всего отложат. "Следите за объявлениями", - сказала она. - "В настоящий момент видимость нулевая".
            - А улучшение, вообще, ожидается? - поинтересовался я.
            - По прогнозу - ожидается, но трудно сказать, когда, - сказала дежурная голосом человека, которому всё осточертело. Еще бы. Повтори одну и ту же фразу двести раз - расхочется жить на свете.
            Я вернулся к Юки, сообщил ей о снегопаде и возможной задержке рейса. Она поглядела на меня с таким видом, будто хотела сказать: "ну-ну". Но ничего не сказала.
            - Как всё будет - непонятно, так что давай пока багаж не сдавать, - предложил я. - Если что - обратно получать замучаемся.
            "Как хочешь", - было написано на ее лице, но она опять ничего не сказала.
            - Какое-то время придется здесь просидеть. Не самое интересное место, конечно... - продолжал я. - Ты, кстати, обедала?
            Она кивнула.
            - Ну, тогда, может, хоть в кафе посидим? Попьешь чего-нибудь. Кофе там, какао, чай, сок - что угодно. А?
            "Ну, не знаю..." - нарисовалось у нее на лице. Не лицо, а какая-то палитра визуальных эмоций...
            - Ну, пойдем! - сказал я и поднялся с кресла. И, толкая перед собой чемодан на колесиках, прошел с ней в кофейню. В кофейне оказалось людно. Все рейсы запаздывали, у всех вокруг были изможденные лица. Лишь бы заказать хоть что-нибудь, я попросил для себе бутербродов и кофе, а Юки взяла какао.
            - И сколько же ты в отеле жила? - спросил я.
            - Десять дней, - сказала она, немного подумав.
            - А мать когда уехала?
            Она поразглядывала снег за окном, потом сказала:
            - Три дня назад.
            Прямо не разговор, а урок английского начальной ступени.
            - А в школе, что - всю дорогу каникулы?
            - А в школу я не хожу. Всю дорогу. Так что отстань, - сказала она. И, достав из кармана плеер, нацепила наушники.
            Я допил кофе, почитал газету. Что-то я в последнее время слишком часто раздражаю собой девчонок. С чего бы это? Не везет - или причина серьезнее?
            Наверное, просто не везет, решил я. Потом, дочитав газету, достал из сумки карманного Фолкнера - "Шум и ярость" - и раскрыл на первой странице. Почему-то именно Фолкнера - и еще Филиппа Дика - я особенно хорошо воспринимаю, когда сдают нервы. Стоит мне вымотаться эмоционально - и я стараюсь читать кого-нибудь из этих двоих. Ни в каких других ситуациях я их не читаю... Чуть погодя Юки сходила в туалет. Потом заменила батарейки у плеера. А еще через полчаса мы услышали объявление. Рейс на Ханэда вылетает через четыре часа. Ожидайте улучшения погодных условий. Я глубоко вздохнул. Черт бы меня побрал. Киснуть здесь еще четыре часа?!
            Ладно, делать нечего. В конце концов, меня предупреждали. Чем сидеть сокрушаться, лучше уж подумать о том, как убить столько времени. Power of positive thinking... После пяти минут "позитивного размышления" у меня наконец проклюнулась одна идейка. Удачная или нет - это мы поглядим. Но уж всяко интереснее, чем перспектива убить кусок жизни в гвалте прокуренного кафе. Сказав Юки "сейчас вернусь", я отправился к стойке компании по сдаче автомобилей в аренду. И попросил у них автомобиль. Девица за стойкой оформила всё почти мгновенно. Мне досталась "Королла-спринтер" со встроенным стерео. Меня посадили в микроавтобус, довезли до стоянки и вручили ключи. От аэропорта до стоянки было минут десять езды. "Королла" оказалась белого цвета, с новенькими зимними покрышками. Я сел в нее и вернулся в аэропорт. Затем вошел в кофейню и сказал Юки:
            - Собирайся. За эти три часа мы с тобой неплохо прокатимся по окрестностям.
            - Но там же всё снегом завалено... Чего кататься, когда ни черта не видно?! - проговорила она, совершенно сбитая с толку. - И куда это ты, интересно, собрался?
            - Да никуда я не собрался. Сядем в машину и покатаемся, вот и всё, - ответил я. - Зато можно музыку громко включать. Ты ведь не можешь без своей музыки? Ну, вот и будешь крутить на всю катушку. Если слушать один только плеер - уши испортятся, так и знай!
            Она покачала головой. "Ври больше!" - прочитал я на ее мордашке. И тем не менее, когда я бросил ей не глядя "ну всё, пошли!" и поднялся со стула - она тут же вскочила и зашагала за мной.
            Кое-как я запихал чемодан в багажник - и сквозь нескончаемый снегопад погнал машину по дороге куда глаза глядят. Юки достала из сумки кассету, воткнула в магнитофон и нажала на кнопку. Дэвид Боуи запел "China Girl". Его сменил Фил Коллинз. Потом "Старшип". Томас Долби. Том Петти и "Хартбрейкерз". Холл и Оутс. "Томпсон твинз". Игги Поп. "Бананарама". Всё самое стандартное, что слушают пигалицы планеты Земля, было собрано на этой кассете.
            Внезапно "Роллинги" выдали "Goin' to a Go-Go".
            - О, эту песню я знаю! - сказал я. - Ее раньше "Мирэклз" пели. Смоуки Робинсон и "Мирэклз". Мне тогда было лет пятнадцать или шестнадцать...
            - А-а, - протянула Юки без особого интереса.
            - Го-оинг ту э го-гоу!.. - заорали мы с Джеггером.
            Чуть погодя Пол Маккартни и Майкл Джексон загнусавили "Say, Say, Say". На дороге почти не встречалось машин. Можно даже сказать, их практически не было. Триумфально, как на параде - тр-рум! тр-рум! тр-рум! - дворники счищали снег с лобового стекла. В машине было тепло, а с рок-н-роллом - вообще уютно. Даже с "Дюран Дюраном" - уютно, несмотря ни на что. Я наконец-то расслабился и, подпевая всем бандам подряд, гнал машину сквозь снежное месиво. Да и Юки выглядела куда спокойней, чем раньше. Когда ее девяностоминутный сборник закончился, она вдруг обратила внимание на кассету, что я выбрал в офисе на стоянке.
            - А это что? - спросила она.
            - Сборник "олдиз", - ответил я. - Пока в аэропорт со стоянки ехал - крутил, чтобы время убить.
            - Давай поставим, - потребовала она.
            - Да тебе вряд ли понравится. Очень старые песни...
            - Пускай, мне всё равно... Я за эти десять дней все свои кассеты уже по сто раз переслушала.
            И я поставил ей эту кассету.
            Сначала Сэм Кук спел "Wonderful World". "Я не силен в Истории мира, и всё же..." Отличная вещь. Сэма Кука застрелили, когда я ходил в третий класс.
            Бадди Холли - "Oh, Boy". Бадди Холли тоже погиб. В авиакатастрофе.
            Бобби Дарлинг - "Beyond the Sea". Бобби Дарлинг тоже погиб.
            Элвис - "Hound Dog". Элвис погиб от наркотиков.
            Все погибли...
            Чак Берри спел "Sweet Little Sixteen". Эдди Кокран - "Summertime Blues". Братья Эвели - "Wake Up Little Suzie".
            Всем этим песням я подпевал, где только помнил.
            - Здорово ты их знаешь! - с явным интересом заметила Юки.
            - Ну, а как же... Я ведь тоже раньше, как ты, с ума сходил по рок-музыке, - сказал я. - Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас. Возле радио вечерами сидел, как приклеенный, все карманные деньги на пластинки тратил... Рок-н-ролл! Казалось, на всем белом свете нет ничего прекраснее. И я был счастлив просто оттого, что сидел и всё это слушал.
            - А сейчас?
            - И сейчас слушаю. Даже любимые песни есть. Только запоминать наизусть уже как-то не тянет. Больше не цепляет так сильно.
            - Почему?
            - Ну, как почему...
            - Объясни, - попросила Юки.
            - Наверно, со временем понимаешь, что по-настоящему хороших вещей на свете не так уж и много. Действительно хороших - раз-два и обчелся. Что ни возьми. Хороших книг, хороших фильмов, хороших концертов - буквально по пальцам пересчитать! И в рок-музыке так же. За час рока по радио выуживаешь одну-единственную стоящую мелодию. Всё остальное - мусор, отходы массового производства. Раньше я об этом всерьез не думал. Что попало слушал и радовался. Молодой был, свободного времени хоть отбавляй... Влюблялся то и дело... И даже к низкокачественной ерунде мог относиться с душевным трепетом. Понимаешь, о чем я?
            - Да уж как-нибудь... - ответила Юки.
            Зазвучали "Дель Вайкингз" - "Come Go with Me", и я пропел вместе с хором вступление.
            - Ну как, не скучно? - спросил я Юки.
            - Не-а... Ничё так себе, - сказала она.
            - Угу... Ничё так себе, - согласился я.
            - А сейчас ты больше не влюбляешься? - спросила Юки.
            Тут уже я задумался чуть серьезнее.
            - Сложный вопрос, - сказал я. - Вот у тебя есть любимый парень?
            - Нету, - ответила она. - Только придурки всякие.
            - Понимаю, - сказал я.
            - Музыку слушать - и то веселей...
            - Очень хорошо понимаю, - повторил я.
            - Что, действительно понимаешь? - она прищурилась и с сомнением посмотрела на меня.
            - Действительно понимаю, - кивнул я. - Некоторые называют это словом "эскапизм". Но пусть называют как угодно, мне всё равно. Моя жизнь - это моя жизнь, а твоя жизнь - твоя и больше ничья. Если ты четко знаешь, чего хочешь - живи как тебе нравится, и неважно, что там о тебе думают остальные. Да пускай их всех сожрут крокодилы!.. Вот так я думал, когда был такой, как ты. И теперь думаю точно так же. Может, я до сих пор из детства не выбрался? А может, просто был прав с самого начала? Одно из двух, а что именно - никак не пойму...
            Джимми Гилмор запел "Sugar Shack". Насвистывая мелодию, я гнал машину по шоссе. По левую руку до самого горизонта тянулась укрытая снегом долина. "Просто кофейня из старых брёвен... Напоит кофе, когда час неровен"... Классная песня. Шестьдесят четвертый год.
            - Эй, - сказала Юки. - Ты странный. Тебе это никто не говорил?
            - Хм-м-м, - промычал я скорее отрицательно.
            - У тебя жена есть?
            - Была когда-то.
            - Что, развелся?
            - Угу.
            - Почему?
            - А она сама ушла.
            - Правда?
            - Правда. Влюбилась в другого парня и убежала с ним куда-то.
            - Жалко, - сказала она.
            - Спасибо, - сказал я.
            - Но я, кажется, понимаю, почему.
            - И почему? - спросил я.
            Но она лишь насупилась и ничего не ответила. Мне, впрочем, и самому не хотелось расспрашивать.
            - Эй... Хочешь жвачки? - спросила Юки.
            - Спасибо, не хочу, - ответил я.
            Медленно, но верно лед между нами таял - и вскоре мы вдвоем выдали бэк-вокал для "Surfin' U.S.A." в исполнении "Бич Бойз". Ну, не всю песню, только припевочки - "Инсайд-аутсайд Ю-Эс-Эй!" и так далее. Но всё равно получилось весело. И, кстати, припев "Help me Ronda" мы тоже спели вместе. Вот так-то. Рано мне еще на свалку. И вовсе я не дядюшка Скрудж...
            Тем временем метель улеглась. Мы вернулись в аэропорт. У стойки проката я отдал ключи от машины. Затем мы оформили багаж и еще через полчаса прошли на посадку. В конце концов получилось, что наш вылет задержали на пять часов. В самолете Юки моментально уснула. Во сне у нее было фантастически красивое лицо. Словно это и не человек, а тончайшей работы скульптура из какого-то неземного материала. Казалось, задень ее нечаянно - и она разобьется на тысячи мелких осколков. Такая вот особая красота. Стюардесса, пронося мимо напитки, увидела это лицо - и поглядела на меня с особой многозначительностью. И улыбнулась. А я улыбнулся в ответ. И попросил джин с тоником. Под джин с тоником я начал думать о Кики. Несколько раз прокрутил в голове сцену с Кики и Готандой в постели. Камера разворачивается. Появляется Кики. "Что происходит?" - спрашивает она.
            "Что происходит?" - отзывается эхо у меня в голове.




16.

            В аэропорту Ханэда мы получили багаж, и я спросил у Юки, где она живет.
            - В Хаконэ, - сказала она.
            - Ого! Ближний свет, - заметил я. Девятый час вечера: хоть на такси, хоть на чем угодно до Хаконэ и к полуночи не добраться. - А здесь, в Токио, у тебя кто-нибудь есть? Родственники или просто близкие люди?
            - Людей нету. Но есть квартирка на Акасака. Совсем маленькая. Мама там останавливается, когда в Токио приезжает. Я могу там переночевать. Там сейчас никто не живет.
            - А кроме мамы, кто еще в семье?
            - Больше никого, - сказала она. - Только мы вдвоем.
            - М-да... - только и сказал я. Что говорить, семейка с проблемами. Впрочем, а мне-то какое дело? - Ладно. Давай сперва заедем ко мне, потом поужинаем где-нибудь - и я на своей машине тебя отвезу тебя до Акасака. Идет?
            - Всё равно, - пожала она плечами.
            Я поймал такси, и мы поехали ко мне на Сибуя. Я попросил Юки подождать у подъезда, а сам поднялся в квартиру и сменил свою походную амуницию на одежду попроще. Кроссовки, кожаная куртка, свитер, джинсы. Затем спустился, посадил Юки в свою "субару" - и через пятнадцать минут мы уже сидели за столиком итальянского ресторанчика. Я заказал равиоли и салат, она выбрала спагетти "бонголе" со шпинатом. Еще мы попросили рыбы, запеченной в фольге, и разделили одну порцию на двоих. Рыба оказалась просто огромной - но Юки, похоже, всё не могла насытиться и на десерт уплела еще и апельсиновый мусс. Я выпил кофе "эспрессо".
            - Очень вкусно! - наконец резюмировала она.
            Тогда я признался ей, что вообще всегда знаю места, где можно вкусно поесть. И рассказал о своей работе - отыскивать самые вкусные рестораны в огромном городе.
            Юки слушала, не говоря ни слова.
            - Так что в этом деле я большой спец, - подытожил я. - Во Франции, например, есть такие свиньи, которые хрюкают и землю роют, когда шампиньоны находят. Очень похоже...
            - Значит, ты не любишь свою работу?
            Я покачал головой.
            - Прямо беда. Никак не могу ее полюбить. Слишком уж она у меня бессмысленная. Ну, нашел я очередной ресторан с хорошей кухней. Написал о нем в модном журнале. Дескать, все идите сюда. И ешьте вот это. Но за каким чертом, спрашивается, я это делаю? Неужели люди не могут сами решить, что им есть? С какой стати я, посторонний человек, навязываю им, чем набивать их персональные желудки? Зачем тогда меню в ресторанах придумывают?.. И вот после рекламы в журнале этот ресторанчик становится жутко популярным. Народ туда уже просто валом валит - и очень скоро вся эта уникальная кухня, да и сервис заодно, сходят на дерьмо. Почти всегда. В восьми случаях из десяти, если не чаще. Потому что сам баланс спроса и предложения сходит на дерьмо. Мы же сами и превращаем его в дерьмо. Вытаскиваем на свет что-нибудь чистенькое - и наблюдаем, как оно заляпывается грязью со всех сторон. И называем это Информацией. А потом перекапываем весь мир от конца до края, так, чтоб и места живого на Земле не осталось - и называем это Оптимизацией Информации. Лично меня от всего этого уже тошнит. Да пускай себе хоть черта лысого оптимизируют - я то здесь при чем?
            - И всё-таки ты это делаешь!
            - Ну, во-первых, работа есть работа... - начал было я, но тут же осекся, вспомнив, с кем говорю. Боже мой! Чем я забиваю голову тринадцатилетней девчонке?!
            - Пойдем, - сказал я. - Время позднее, а мне тебя еще везти до Акасака.
            Мы сели в мою "субару", и Юки поставила первую же кассету, что нашла под рукой. Сборник "олдиз" - собирал я сам. Песни, под которые хорошо рулить в одиночку. "Фор Топс" - "Reach Out, I'll Be There"... Дорога была пуста. До Акасака мы доехали почти сразу, и я спросил у Юки, где ее дом.
            - Не скажу, - вдруг заявила она.
            - Это еще почему? - удивился я.
            - А я пока домой не хочу!
            - Послушай, уже одиннадцатый час! - сказал я. - Закончен трудный день. И я измотан, словно пес...
            Она повернулась на сиденье всем телом и уставилась на меня в упор. Я следил за дорогой и не видел ее лица - но чувствовал, как ее взгляд обжигает мне левую щеку. Никакой определенной эмоции я в этом взгляде не ощущал: она просто буравила меня глазами - и всё. А потом отвернулась к окну и сказала:
            - Мне пока спать неохота. Если сейчас домой пойду - помру там одна со скуки. Лучше еще покататься. И музыку послушать...
            Я немного подумал.
            - Ну, хорошо. Еще час. Ровно через час ты пойдешь домой и будешь спать как бревно. Договорились?
            - Договорились.
            Еще час мы мотались по улицам ночного Токио, слушая музыку. Я крутил баранку - и думал о том, что именно из-за таких, как мы, загрязняется атмосфера, разрушается озоновый слой, уровень шума приводит к массовому психозу,  а запасы природных ресурсов планеты Земля подходят к концу. Юки прижалась щекой к спинке сиденья и с отутствующим видом разглядывала город в окне, не произнося ни слова.
            - Так значит, твоя мать сейчас в Катманду? - спросил я наконец.
            - В Катманду, - ответила она устало.
            - И пока она не вернется, ты всё время будешь одна?
            - В Хаконэ есть бабка-гувернантка.
            - М-да... - протянул я. - И часто у вас так?
            - В смысле - что она уехала и меня бросила?
            - Угу...
            - Да постоянно! У нее же в голове одни фотографии. Я не ругаюсь - просто мама вообще такая. Ни о чем, кроме себя, думать вообще не умеет. То и дело забывает меня где-нибудь. Как зонтик - взяла и забыла! И уехала неизвестно куда. Захотелось ей в Катманду - всё, ничего больше на свете не существует. Потом спохватывается, прощения просит. А через полчаса опять всё сначала! И в этот раз - то же самое... Нашло на нее хорошее настроение - поехали, говорит, прокачу тебя на Хоккайдо. Прекрасно, едем на Хоккайдо. Только на Хоккайдо мама сразу куда-то девается, а я каждый день только плеер в номере слушаю да обедаю в одиночку... Но теперь - всё, с меня хватит! Больше у нее эти номера не пройдут. Это ведь она только обещает, что через неделю приедет. А сама, могу спорить, из Катманду опять улетит неизвестно куда!..
            - А как зовут твою маму? - поинтересовался я.
            Она назвала фамилию и имя. Совершенно мне неизвестные. Никогда не слышал, признался я.
            - Но на работе маму по-другому зовут, - сказала Юки. - Там ее зовут Амэ. Уже много лет подряд. Поэтому она и назвала меня Юки. Дурацкое имя, скажи? Вот такая у меня мамочка...
            Имя "Амэ" я знал хорошо. Кто же не знает Амэ! Фотохудожница, прославилась на всю страну чуть ли не за неделю. В телевизоре не мелькает, интервью не дает. В свете не появляется. Ее настоящее имя почти никому не известно. По работе занимается только тем, что ей нравится. Особо известна своей эксцентричностью. Снимает умное, агрессивное фото... Я озадаченно покачал головой.
            - М-да... Так что ж, выходит, твой отец - тот самый писатель, как его... Хираку Макимура, да?
            Юки мгновенно насупилась.
            - Он хороший! - сказала она. - Просто у него таланта нет...
            Из того, что написал отец Юки, я прочел когда-то книг пять или шесть. Стоит признать: два самых ранних романа и сборник рассказов, которые он сочинил еще в молодости, были совсем неплохи. Оригинальный язык, свежий взгляд на вещи. Первое время эти книги даже держались в списке бестселлеров. И сам автор стал "любимчиком толпы". В телевизоре и модных журналах начал давать интервью, где делился мнениями о самых разных проблемах жизни. К тому времени женился на "культовой" фотохудожнице Амэ. И достиг высшей точки своего взлета.
            Дальше всё пошло вкривь да вкось. Без какой-либо заметной причины он вдруг разучился писать как раньше. Его следующие два-три романа оказались откровенным графоманским мусором. Критика жестоко издевалась над ними, и продавались книги из рук вон плохо. И тогда Хираку Макимура решил в корне изменить манеру письма. Из молодежного писателя-романтика он вдруг превратился в крутого экспериментатора-авангардиста. Содержательности романам это не прибавило ни на йоту. Просто теперь его тексты напоминали дикую смесь отрывков из экзальтированной французской прозы. Несколько критиков, напрочь лишенных вкуса, поначалу кинулись было это нахваливать. Но через пару лет - как видно, сообразив, что искать тут нечего - умолкли и они. Почему так случилось - не знаю. Но его талант полностью исчерпал себя в первых трех книгах - и расстворился бесследно. Сочинять гладкие тексты он не разучился - и писать продолжал. Точно одряхлевший кобель, что по старой привычке всё тычется носом сучке под хвост, его призрак блуждал по задним полкам букинистов. К тому времени Амэ уже развелась с ним. А говоря проще - поставила на нем крест. Так, по-крайней мере, решила светская хроника.
            Но и тогда Хираку Макимура не сдался. Напротив, он расширил границы своих тем - и перешел на "путешествия с приключениями". По несколку раз в год он отправлялся в какие-нибудь малоизведанные уголки мира - и писал об этом истории. Как он ел с эскимосами тюленье мясо, как жил с африканскими аборигенами, как наблюдал за повадками южноамериканских горилл. И при этом - ругал на чем свет стоит доморощенных, "не нюхавших жизни" писателей наших дней. Поначалу это читалось неплохо, но он всё писал и писал об одном и том же лет десять подряд - и в конце концов просто иссяк, как пересохший колодец. Чему удивляться? В этом мире осталось слишком мало места для приключений. Это вам не времена Ливингстона или Амундсена! Постепенно его приключения стали размытыми и абстрактными, а их место заняли долгие витиеватые рассуждения. Не говоря уж о том, что в этих поездках он ни разу и не пережил Приключения в полном смысле слова. Почти повсюду его сопровождали какие-то координаторы, редакторы, кинорепортеры и бог знает кто еще. А когда он связался с телевидением, его регулярная свита из режиссеров, операторов и представителей фирмы-спонсора выросла в среднем до десяти человек. Постепенно автор стал появляться в кадре. И чем дальше, тем больше просто появляться в кадре. Что это значило - в деловом мире объяснять никому не нужно.
            Может, он и в самом деле был неплохим человеком. Но звезд с неба не хватал, тут Юки права...
            Больше о ее папаше-писателе мы не говорили. Юки явно не желала продолжать эту тему - да и мне самому не хотелось.
            Какое-то время мы молча слушали музыку. Сжимая руль, я следил за стоп-сигналами "БМВ", всю дорогу маячившего перед нами. Юки разглядывала город за окном, носком ботинка подстукивая барабанам Соломона Бьёрка.
            - Машина у тебя что надо! - сказала Юки ни с того ни с сего. - Как называется?
            - "Субару", - ответил я. - Старая подержанная "субару". Наверно, ты - первая, кому пришло в голову ее похвалить...
            - Не знаю, но когда в ней едешь, она излучает какое-то... дружелюбие.
            - Это оттого, что я ее люблю, и она это чувствует.
            - И поэтому излучает дружелюбие?
            - Ответную любовь, - уточнил я.
            - Как это? - не поняла Юки.
            - Мы с машиной постоянно друг друга выручаем. И при этом -  заполняем одно и то же  пространство. Я люблю свою машину. Пространство наполняется моим чувством. Мое чувство передается ей. Мне становится хорошо. Ей тоже становится хорошо.
            - Разве механизму может быть хорошо?
           - Ну, конечно! - кивнул я. - Почему - сам не знаю. Но у механизмов тоже бывают свои настроения. Иногда им хорошо, а иногда - так, что хоть вообще с ними не связывайся. Логически я, пожалуй, это не объясню. Но по опыту  знаю: это действительно так.
            - Так что же, ты ее любишь прямо как человека? - спросила Юки.
            Я покачал головой.
            - Нет. Любовь к машине - это совсем по-другому. С машиной ведь как? Однажды совпал с ней удачно - и какое-то время ваши отношения уже никак не меняются. А у людей не так. Люди, чтобы и дальше совпадать, всё время подстраиваются друг под друга в мелочах, их чувства меняются постоянно. Вечно в них что-то движется или останавливается, растет или исчезает, спорит, обижается... В большинстве случаев мозгами это контролировать невозможно. Совсем не так, как с "субару".
            Какое-то время Юки думала над моими словами.
            - Стало быть, вы с женой не совпадали?
            - Я думал, что совпадали. А жена так не думала. Наши мнения различались. И поэтому она убежала. Видимо, решила: чем исправлять эту разницу мнений со мной, лучше убежать с кем-то еще - и сберечь себе кучу времени...
            - Не получилось, значит, как с "субару"...
            - Вот именно, - кивнул я. Черт бы меня побрал. Прекрасная тема для обсуждения с тринадцатилетней девчонкой!
            - Эй, - сказала вдруг Юки. - А обо мне ты что думаешь?
            - О тебе я пока почти ничего не знаю, - ответил я.
            Я снова почувстовал, как мне сверлят взглядом левую щеку. Казалось, ещо немного - и там будет дырка. "Так вот в чем дело!" - понял я  наконец.
            - Я думаю, что ты, наверное, самая красивая девчонка из всех, кого я когда-нибудь выманивал на свидание, - произнес я, глядя на дорогу перед собой. - Нет, даже не "наверное". Точно - самая красивая. И будь мне пятнадцать лет - я бы непременно в тебя влюбился. Но мне тридцать четыре года, и так просто я уже не влюбляюсь. Не хочу становиться еще несчастнее, чем был до сих пор. С моей "субару" мне будет гораздо спокойнее... Примерно так. Я ответил на твой вопрос?
            Юки снова посмотрела на меня долгим взглядом, на сей раз - абсолютно без выражения.
            - Странный тип! - изрекла она наконец.
            Может быть, оттого, что так сказала именно она - я  вдруг и правда ощутил себя самым безнадежным из всех неудачников на Земле. Вряд ли ей хотелось меня обидеть. Но как раз это у нее получилось неплохо.


*

            В четверть двенадцатого мы вернулись на Акасака.
            - Ну, что? - сказал я.
            На сей раз Юки обяснила мне дорогу как полагается. Квартирка ее матери располагалась в крохотном здании на тихой улочке неподалеку от храма Ноги. Я подрулил к самому подъeзду и выключил двигатель.
            - Насчет денег... - тихо сказала Юки, не вставая с места. - За самолет, за ужин...
            - За самолет вернете, когда мать приедет, - сказал я. - А всё остальное - не бери в голову. За даму на свидании я всегда плачу сам. Так что можешь считать - кроме самолета раcходов не было.
            Ничего не ответив, Юки насупилась, вылезла из машины, наклонилась над кадкой с фикусом и выплюнула туда жвачку, которую жевала всю дорогу.
            - Большое спасибо!.. Не стоит благодарности! - сказал я, учтиво раскланявшись сам с собой. Затем достал из кармана визитную карточку и протянул ей. - Когда мать приедет, передай ей вот это. Кроме того, если будешь одна и проблемы возникнут - звони сюда. Поможем чем сможем...
            Она стиснула в пальчиках мою визитку, поизучала ее несколько секунд - и затолкала в карман.
            - Странное имя! - только и сказала она.
            Я вытащил из багажника ее чемоданище, загрузил его в лифт и доволок до двери квартиры. Юки достала из сумки ключ и отперла дверь. Я втащил чемодан внутрь. Квартира состояла из кухоньки (она же гостиная), спаленки, туалета и душевой. Здание было еще совсем новым, в квартире царил идеальный порядок - и оттого жилище это сильно смахивало на рекламный салон агенства по продаже недвижимости. Мебель, посуда, электроприборы были безупречно укомплектованы и стояли в точности там, где им полагалось; и хотя все вещи выглядели очень изысканными и дорогими - человеческим жильем от них почему-то не веяло. Как если бы кто-нибудь просто захотел собрать их здесь в идеальном порядке, заплатил за это деньги - и через три дня заказ был выполнен. Толково и со вкусом. Но совершенно не так, как в реальной жизни.
            - Мама здесь редко останавливается, - сказала Юки, проследив за моим блуждающим взглядом. - У нее здесь студия неподалеку, она там и пропадает всё время, когда в Токио приезжает. Там же спит, там же ест. А сюда только иногда приходит.
            - Понятно, - сказал я. Деловая жизнь деловой женшины, куда деваться...
            Юки сняла шубу, включила газовую печку. Затем достала непонятно откуда пачку "Вирджиния Слимз", вытянула сигарету, зажала в губах, очень стильно чиркнула картонной спичкой о коробок и прикурила.
            Лично я считаю, что тринадцатилетним девчонкам курить совсем ни к чему. Вредно для здоровья, и кожа портится. Однако эта девчонка закурила настолько сногсшибательно, что у меня просто язык не повернулся что-либо ей сказать.  Остроугольные, будто вырезанные на бледном лице ножом, ее тонкие губы легонько стиснули фильтр; робкое пламя лизнуло самый кончик сигареты - и длинные, как из шелка, ресницы медленно опустились. Маленькая челка колыхнулась еле заметно, когда она чуть подалась головой вперед... Само Совершенство. Будь мне пятнадцать лет - я бы точно влюбился, снова подумал я. Абсолютно фатальной любовью, страшной и неудержимой, как лавина в весенних горах. Влюбился бы - и, крайне плохо представляя,  что с этим делать дальше, впал бы в дикую, черную меланхолию... Глядя на Юки, я вспомнил другую девчонку. Ту, в которую был влюблен лет в тринадцать или четырнадцать. И давно забытое, бескрайнее чувство тех далеких лет вдруг снова прошило мою душу насквозь.
            - Кофе будешь, или еще что-нибудь? - спросила Юки.
            Я покачал головой.
            - Поздно уже. Я пойду.
            Юки положила сигарету на край пепельницы и проводила меня до двери.
            - В постели не кури. Печку на ночь выключай, - сказал я.
            - Хорошо, папочка... - ответила она.
            Это было прямое попадание - просто не в бровь, а в глаз.


*

            Вернувшись домой на Сибуя, я первым делом плюхнулся на диван и опустошил банку пива. Затем просмотрел пять-шесть писем, что обнаружил в почтовом ящике. Все они были о работе, и ни одно не требовало срочной реакции. Я взрезал конверты, вывалил содержимое на стол, да так и оставил - прочитаю потом. Тело пронизывало усталостью, ничего делать желания не было. Из-за дикого перевозбуждения спать тоже не хотелось. Какой долгий был день, подумал я. Всё тянется, тянулся и никак не закончится. Такое чувство, будто весь этот день я катался на "американских горках". До сих пор всё тело дрожит...
            Сколько же суток я провел в Саппоро? Я попытался вспомнить - и не смог. Прошедшее мелькало в памяти, картина за картиной, и периоды сна перепутывались с часами полночных бдений. Пепельно-серое небо. Даты, события - всё смешалось под этим небом, всё замыкалось одно на другое... Сначала я поужинал с девчонкой в очках. Позвонил моему бывшему напарнику. Узнал от него о прошлом отеля "Дельфин". Встретился с Человеком-Овцой. Посмотрел кино с Готандой и Кики. На пару с тринадцатилетней пигалицей спел песню "Бич Бойз". И вернулся в Токио. Сколько дней на это ушло?
            Сосчитать не получалось, хоть тресни.
            Завтра, решил тогда я. Оставь на завтра то, о чем не можешь думать сегодня...
            Я прошел на кухню, налил в бокал виски и стал пить его, не разбавляя. Сгрыз остававшиеся полпачки печенья. Печенье было затхлым, как мысли в моей голове. Поставил негромко старую пластинку - песенки Томми Дорси в исполнении ностальгических "Модернэйрз". Старомодных, как мысли в моей голове. С треском иглы по пластинке. Только это никому не мешает. Времена этой музыки кончились. Она уже никуда не идет. Как и мысли в моей голове.
            "Что происходит?" - слышу я голос Кики.
            Камера разворачивается. Искусные пальцы Готанды пытливо исследуют спину Кики. Так, словно выискивают источник воды в пустыне.
            Что со мной происходит, Кики? Что-то не то, ты права. Я больше не верю в себя, как раньше. Всё-таки Любовь и подержанная "субару" - песни из разных опер. Так или нет? И я ревную тебя к искусным пальцам Готанды... Как там Юки с ее сигаретами - не прожгла ли чего? Выключила ли печку, как положено? "Папочка", черт бы меня побрал... Я больше не верю в себя. Может, я уже вообще не живу - а просто догниваю, проклиная Судьбу, на этом слоновьем кладбище Продвинутого Капитализма?
            Завтра. Всё - завтра...
            Я почистил зубы, облачился в пижаму, допил остававшееся в стакане виски. И совсем уже собрался в постель, когда зазвонил телефон. Несколько секунд я озадаченно смотрел на него, стоя посреди комнаты. И наконец взял трубку.
            - Только что печку выключила, - отрапортовала Юки. - И сигарету погасила. Ну, как? От сердца отлегло?
            - Теперь отлегло, - ответил я.
            - Спокойной ночи, - сказала она.
            - Приятных снов, - сказал я.
            - Эй... - произнесла она вдруг. И выдержала длинную паузу. - Признавайся: там, в Саппоро, в этом отеле... ты видел человека в овечьей шкуре?
            Обняв телефон так бережно, словно прижимаю к груди яйцо африканского страуса, я медленно сел на кровать.
            - Я всё знаю. Что ты с ним виделся. Тебе не говорила, но знала с самого начала.
            - Ты встречалась с Человеком-Овцой?! - спросил я ошарашенно.
            - М-м-м-м... - промычала она неопределенно и прищелкнула языком. - Но об этом - в следующий раз. Встретимся - я тебе и расскажу не торопясь. А сейчас я спать хочу!
            И она с грохотом повесила трубку.
            Страшно ныло в висках. Я отправился на кухню и выпил еще виски. Всё тело тряслось как в припадке. "Американские горки" грохотали, продолжая свой безумный аттракцион. Всё связано, сказал Человек-Овца.
            Всё связано, подумал я.
            Многие, многие события, люди и вещи понемногу замыкались друг на друга.




17.

            На кухне, прислонившись к мойке, я хлебнул еще виски и подумал: что же, черт побери, происходит? Захотелось позвонить Юки. Позвонить и спросить прямо в лоб: откуда ты знаешь про Человека-Овцу? Но я слишком устал. Слишком долгим был этот день. И к тому же - вон как она повернула. В следующий раз, мол! - и трубку бросила. Так что придется ждать следующего раза... Да, и самое главное. Я ведь даже не знаю номера ее телефона.
            Я забрался в постель, но заснуть не мог - и минут пятнадцать таращился на телефон у подушки. Почему-то казалось, что Юки вот-вот позвонит еще раз. Или даже не Юки, вообще кто-нибудь. Бывают минуты, когда телефон воспринимаешь как бомбу с часовым механизмом. Когда сработает - неизвестно. И только возможность взрыва отсчитывает секунды.
            Вообще - странной он всё-таки формы, телефонный аппарат. Очень странной. Обычно на это внимания не обращаешь. Но вглядишься попристальней - и в его объемных, выпуклых очертаниях угадываешь какую-то мистическую невысказанность. То ли он страшно хочет что-то сказать, но не может. То ли он просто всем нутром ненавидит тех, кто заточил его именно в эту оболочку. Дескать, взбрело же кому-то в голову придать чистейшей, абсолютной Концепции Телефона такую нелепую форму!
            Телефон...
            Я подумал о телефонных станциях. О проводах, что выползают из моей квартиры - и разбегаются во все концы света. Так, что потенциально я замкнут чуть ли не на любого человека Земли. Прямо сейчас я мог бы связаться хоть с Анкориджем. Позвонить в фойе отеля "Дельфин". Или даже своей бывшей жене... Безбрежное море контактов. А главный узел этих контактов - на Телефонной Станции. Там, на станции, гигантский компьютер обрабатывает все входящие и иcходящие сигналы. Из разных цифровых комбинаций рождаются те или иные контакты - и проиcходит Всеобщая Коммуникация. По телефонным проводам, подземным кабелям, подводным тоннелям и космическим спутникам связи - мы замыкаемся друг на друга. И громадный компьютер контролирует наше Общение.
            Но сколь бы совершенны ни были средства этой коммуникации - они ни с кем не соединят нас, пока у нас самих не возникнет желания пообщаться. Более того: даже если и желание есть, но нет номера телефона (как в моем случае - забыл спросить) - тоже не получится ни черта. Не говоря уже о случаях, когда нужные цифры вылетают из головы, или теряется записная книжка. А еще бывает - и номер помнишь прекрасно, да палец не ту кнопку нажал... В этих случаях мы никуда не попадаем и с кем нужно не соединяемся. Вот такие мы несовершенные и непрактичные существа.
            Но и это еще не всё! Допустим даже, я выполню все вышеописанные условия - и дозвонюсь до Юки. А она возьмет и заявит мне: "Я сейчас не хочу разговаривать!" И бросит трубку. То есть, бывает и так, что контакт установлен, а общения - ноль. Односторонний выплеск чьих-то эмоций, и все дела.
            Моей телефонной трубке, похоже, всё это ужасно не по нутру.
            Она, Телефонная Трубка (может, правильней было бы говорить "он, Телефон" - но мне почему-то хочется думать о нем в женском роде) страшно нервничает из-за того, что ей не дают выразить свою Идеальную Телефонную Концепцию на всю катушку. Она просто вне себя от того, что общение людей проистекает из размытых, неопределенных желаний и не преследует каких-то конкретных целей. Для ее Идеальной Концепции это слишком несовершенно, слишком непредсказуемо и слишком непрактично.
            Я приподнялся на локте, подпер щеку ладонью - и стал смотреть, как она злится. "Ничего не поделаешь, дорогая! - сказал я ей мысленно. - Я не виноват. Такая уж это штука - человеческое общение. Несовершенная, непредсказуемая и непрактичная..." Именно такой взгляд на вещи я считаю куда более идеальной концепцией - что и бесит ее сильнее всего. Но дело тут совсем не во мне. На какой бы край света она от меня ни сбежала, если б только могла - окружающий мир всегда и везде раздражал бы ее точно так же. Хотя я не исключаю, что вынужденность находиться именно в моей квартире приносит ей дополнительное раздражение. И в этом, готов признать, есть доля моей вины. Что ни говори - а сам я порхаю по жизни, ничуть не задумываясь о таких важных вещах, как собственные совершенство, предсказуемость и практичность. Просто не забиваю себе этим голову, и всё...
            Сам того не заметив, я переключился на мысли о бывшей жене. Телефонная Трубка смотрела на меня с молчаливым упреком. В точности так, как когда-то смотрела жена. Я любил свою жену. Когда-то нам было очень здорово вместе. Мы всегда понимали шутки друг друга. За все эти годы мы трахнулись с нею чуть ли не тысячу раз. Пропутешествовали вдвоем по несметному числу городов... И всё-таки иногда она смотрела на меня с молчаливым упреком. Ночью, без всяких слов, одними глазами - она упрекала меня за моё несовершенство, за непредсказуемость и непрактичность. Я чувствовал, что раздражаю ее. То есть, повторяю: мы отлично ладили. Но та идеальная картина мира, к которой она стремилась и которую рисовала у себя в голове, слишком принципиально отличалась от мира, которым жил я. Ее идеалом было Торжество Человеческого Общения. Словно некая финальная сцена кинофильма, где Общение - белоснежное, без единого пятнышка знамя, под которым люди Земли светлым путем бескровных революций приходят к Великому Совершенству. Великое Совершенство поглощает все наши мелкие несовершенства, а также разрешает любые наши проблемы и исцеляет нас всех до единого. Такой была Любовь в ее понимании. И с моим пониманием, разумеется, ничего общего не имела. В моём понимании Любовь выглядела куда приземленней и проще: все мы одинокие существа из плоти и крови - и лишь по всяческим подземным кабелям, телефонным проводам и еще черт знает чему иногда замыкаемся друг на друга. Ужасно несовершенная система. То линия перегружена. То нужные цифры не вспоминаются. То какой-нибудь осел ошибся номером. Но так уж устроено, я не виноват. Пока мы состоим из плоти и крови - так будет всегда. По логике вещей. По законам Природы... Всё это я объяснял ей. Много, много раз.
            Только она все равно ушла.
            Может, я слишком преуспел, воспевая людское несовершенство - и сам подтолкнул ее к этому?
            Я разглядывал телефон и вспоминал о нашем с нею сексе. За последние три месяца перед тем, как уйти, она не дала мне ни разу. Зато прекрасно давала другому. О том, что мою жену трахает кто-то другой, я тогда не знал ни черта.
           - Послушай... Тебе не хотелось бы переспать с кем-нибудь еще? - предложила она мне однажды. - Если что - не бойся, я не обижусь!
            Шутит, подумал я тогда. Но она не шутила. "Да мне ни с кем, кроме тебя, не хочется", - ответил я. То есть, мне действительно больше ни с кем не хотелось. "Но... я правда хочу, чтобы ты мне изменил! - настаивала она. - Тогда мы смогли бы исправить кое-что в наших отношениях..."
            Я так и не переспал ни с кем ради нее. То есть, я вовсе не считаю себя "зажатым" по части секса, но спать с одной женщиной, чтобы исправить отношения с другой - извините покорно! Если я с кем-то трахаюсь, то лишь потому, что сам этого хочу.
           Вскоре после этого она ушла. Интересно: а если бы я выполнил ее просьбу, пошел куда-то, переспал с кем-нибудь - неужели она бы осталась? Может, она надеялась, что это поможет настроить между нами ее любимое "человеческое общение"? Но тогда это слишком глупо. Я не хотел спать с кем-то еще. И на что она рассчитывала - не знаю. Сама она этого мне так и не объяснила. Даже после развода. Абстрактные символы - вот и всё, что я слышал от нее. О важных для себя вещах она всегда рассуждала исключительно символическими понятиями.
            Перевалило заполночь - но хайвэй за окном не смолкал. Тишину комнаты то и дело вспарывал треск мотоциклов. Звуконепроницаемые стекла гасили уровень шума, но его плотность всё равно давила на нервы. Чем бы я ни отгораживался от него - он всё равно оставался, этот уличный шум, всё плотнее подступал ко мне. И всё жестче определял мне место на этой Земле...
            Я устал разглядывать телефон и закрыл глаза.
            Я закрыл глаза - и в пустоту, распахнувшуюся во мне, хлынуло чувство паралитического бессилия. Очень быстро оно заполнило меня до краев. И только потом пришел сон.


*

            Наутро, разделавшись с завтраком, я порылся в телефонном справочнике, откопал нужный номер и позвонил своему давнему знакомому - агенту по вербовке звезд для шоубизнеса. Мы пересекались с ним всякий раз, когда мне приходилось брать очередное интервью для еженедельника. На часах было десять утра, и он, конечно же, спал. Я извинился, что разбудил его, и сказал, что мне дозарезу нужен телефонный номер Готанды. Он немного поворчал, но в конце концев сообщил мне номер киностудии, заключившей с Готандой контракт. Так себе студия, средней руки. Я позвонил туда. Трубку снял какой-то дежурный менеджер, я сообщил ему название своего еженедельника и сказал, что хотел бы связаться с господином Готандой.
            - Интервью? - осведомился менеджер.
            - Не совсем, - ответил я.
            - А что тогда? - не унимался он. Что ж, вполне понятная подозрительность.
            - У меня к нему частный разговор, - пояснил я.
            - Насколько частный? - настаивал он.
            - Я его одноклассник, - сказал я. - И мне во что бы то ни стало нужно с ним поговорить.
            - Ваше имя? - спросил он. Я сказал. Он записал.
            - Очень важный разговор, - добавил я.
            - Говорите, я передам, - пообещал менеджер.
            - Я хотел бы поговорить напрямую, - не сдавался я.
            - Не вы один, - парировал он. - Нам тут звонило уже с полтыщи его одноклассников...
            - Но у меня действительно очень важное дело, - сказал я. - И кроме того, я думаю, что смогу компенсировать ваши усилия так, чтобы это было в ваших же служебных интересах.
            Секунд пять он раздумывал над моими словами. Конечно же, я блефовал. У меня не было никакой власти для подобных "компенсаций". Всё, что я мог на своей работе - это пойти, куда прикажут, и взять у кого положено интервью. Но мой собеседник об этом не догадывался. Догадайся он - считай, всё пропало.
            - А точно не интервью? - уточнил он. - Если всё-таки интервью, то договаривайтесь через меня, иначе будут проблемы. Всё должно быть официально...
             - Нет. Сугубо личный разговор. На сто процентов, - еще раз подтвердил я.
            Он спросил номер моего телефона. Я продиктовал.
            - Значит, одноклассник... - повторил он, вздохнув. - Ладно. Сегодня вечером - ну, может, завтра - он вам позвонит. Если, конечно, сам захочет, вы же понимаете...
            - Разумеется, - сказал я.
            - Человек он занятой... Да и вообще - может, он вовсе не горит желанием общаться с одноклассниками? Всё-таки не ребенок уже, чтобы зря по телефону болтать...
            - Безусловно, - сказал я.
            Он зевнул - и прямо посередине зевка повесил трубку. Что поделаешь. Десять утра...


            Не дожидаясь обеда, я поехал на Аояма и провел больше часа в пижонском супермаркете "Кинокуния". Припарковав свою "субару" на магазинной стоянке между "саабами" и "мерседесами". И ощутив себя на их фоне таким же неказистым, как моя малолитражка. Но несмотря ни на что - я люблю ходить за продуктами в "Кинокуния". Смешно звучит, но салат, купленный в "Кинокуния", остается свежим куда дольше, чем салат из других супермаркетов. Уж не знаю, почему - но это так. Возможно, персонал "Кинокуния" остается в магазине после закрытия и всю ночь тренирует листья салата на выживание. Ничуть не удивлюсь, если это окажется правдой. В нашем Обществе Продвинутого Капитализма еще и не такое случается.
            Уходя из дома, я поставил телефон на автоответчик, но когда вернулся, никаких сообщений не обнаружил. Никто не звонил. "Тема Шафта", - объявили по радио название очередной мелодии. Слушая "Тему Шафта", я выложил из пакета овощи, завернул в полиэтилен и спрятал в холодильник. Кто такой этот Шафт, интересно узнать?
            Затем я снова вышел из дома - и в маленьком кинотеатре тут же, на Сибуя, посмотрел "Безответную любовь" в четвертый раз. Отмерил приблизительное время от начала сеанса, вошел в зал, дождался сцены с Кики - и сосредоточил всё внимание на экране. Так, чтоб ни мелочи не пропустить. Всё шло как всегда. Утро. По-воскресному безмятежный рассвет. Жалюзи. Спина голой женщины. Мужские пальцы ласкают ее. На стене - картина Корбюзье. У изголовья кровати столик, на нем - початая бутылка "Кэти Сарк". Два бокала и пепельница. Наполовину выкуренная пачка "Сэвэн Старз". У стены - стереосистема. Цветочная ваза. Из вазы торчат какие-то хризантемы. По всему полу разбросана одежда, явно снятая впопыхах. Книжная полка. Камера разворачивается. Кики. Я непроизвольно закрываю глаза. Потом открываю. Готанда ласкает Кики. Очень плавно и нежно. "Что за бред!" - думаю я. И говорю это вслух. Парень за четыре кресла от меня удивленно оглядывается.
            Входит героиня-старшеклассница. На голове косички. Ветровка с эмблемой какого-то яхт-клуба, джинсы. Красные кроссовки "Адидас". В руках - плюшки-печенюшки. Делает шаг в квартиру. Улепетывает. Готанда в трансе. Сидит в постели и остановившимся взглядом смотрит в пространство, где она только что была. Пальцы Кики у него на плечах. Досада в ее голосе. "Что происходит?"
           Я вышел из кино. И побрел по Сибуя куда глаза глядят.
           Начались весенние каникулы, и улица просто кишела школьниками и студентами. Тинэйджеры всех мастей шатались по кинотеатрам, жевали пищевой мусор макдональдсов, тусовались в модных кофейнях, скупая "продвинутые" журналы типа "Хотдог пресс", "Поп-ай" или "Олив", от которых потом сами же не знали как избавиться, и просаживали последнюю мелочь за игральными автоматами. Отовсюду гремела музыка: Стиви Уандер, Холл и Оутс, истерические ритмы пачинко, милитаристские марши из динамиков на рекламных автобусах ультраправых - всё это мешалось, спрессовывалось и переплавлялось в одну невразумительную какофонию. Ближе к метро гвалт стоял еще громче: прямо перед станцией закатили предвыборное шоу политики.
            Я брел по улице не останавливаясь, а перед моим мысленным взором шевелились длинные пальцы Готанды, ласкающие спину Кики. Постепенно я добрался до Харадзюку, прошагал по Сэндагая мимо бейсбольного стадиона, через кладбище Аояма свернул на музей искусств Нэдзу, миновал кафе "Фигаро" и вновь очутился перед супермаркетом "Кинокуния". Затем обогнул небоскреб Дзинтан - и вернулся на Сибуя. В общем, прогулялся неплохо, что говорить. Когда я прибыл на станцию Сибуя, солнце уже зашло. С вершины холма было видно, как навстречу сполохам разгорающегося неона неслись по улицам бесстрастные клерки в иссиня-черных пальто, все с одинаковой скоростью - точно стая угрюмых тунцов на прожекторы тунцелова.
            Дома меня встретил красным огоньком автоответчик. Я зажег в комнате свет, снял пальто, достал из холодильника банку пива, отпил глоток. Потом сел на кровать, дотянулся до телефона и нажал на "плэй". Секунд пять кассета проматывалась обратно - и потом включилась сама.
            - Сколько лет, сколько зим! - произнес Готанда.




18.

            - Сколько лет, сколько зим! - произнес Готанда. Внятно, с хорошей артикуляцией. Не быстро и не медленно, не громко и не тихо, без напряжения - но и не слишком расслабленно. Идеальный голос. Я мгновенно узнал его. Такой голос трудно забыть, если хоть раз услышал. Как трудно забыть эту ослепительную улыбку, эти белоснежные зубы и тонкую линию носа. Никогда в жизни я не обращал на этот голос особого внимания и специально о нем не задумывался. Но теперь, будто колокольный звон, что расплывается волнами в вечерних сумерках - этот голос втекал в меня и будоражил самые потаенные уголки памяти... Чудеса, да и только.
            - Сегодня вечером я дома, звони прямо сюда. В любое время - я до утра не сплю! - сказал Готанда и дважды продиктовал свой номер. - Ну, пока! Позвонишь - поболтаем...
           Судя по первым цифрам номера, жил он где-то неподалеку. Я записал номер в блокнот, снял трубку и позвонил. После шестого гудка включился автоответчик. "Никого нет дома. Оставьте, пожалуйста, сообщение", - сказал механический женский голос. Я сообщил свое имя, телефонный номер и время звонка. Сказал, что сегодня весь вечер дома. Массовая коммуникация, черт бы ее побрал... Повесив трубку, я отправился на кухню, достал из холодильника листики сельдерея, сполоснул их, нарезал помельче, залил майонезом - и уже принялся жевать, запивая пивом, когда зазвонил телефон.
            - Что делаешь? - спросила Юки.
            - Стою посреди кухни, ем сельдерей с майонезом и пью пиво, - ответил я.
            - Сочувствую, - сказала она.
            - Не стоит, - ответил я. Слишком много вещей в этом мире нуждалось в сочувствии гораздо больше, чем я. Просто Юки об этих вещах еще не узнала.
            - Где ты сейчас? - спросил я.
            - Всё там же, на Акасака, - сказала она. - Мы сегодня не поедем кататься на машине?
            - Извини, но сегодня никак. Сегодня я сижу дома и жду очень важного делового звонка. Как-нибудь в другой раз, хорошо?.. И кстати! Насчет вчерашнего разговора. Ты что, действительно видела человека в овечьей шкуре? Расскажи! Ты даже не представляешь, как это важно...
            - Как-нибудь в другой раз, хорошо?! - передразнила она и с грохотом бросила трубку.
            "Черт знает что!" - подумал я. И еще с минуту стоял как истукан, уставившись на трубку  в руке.


*

             Вскоре я разделался с сельдереем и задумался, что бы такого приготовить на ужин. И решил: сооружу-ка я сегодня спагетти. Взять два зубчика чеснока, покрошить не очень мелко и обжарить в оливковом масле. Время от времени наклонять сковородку, собирая масло к одному боку, и держать так подольше на слабом огне. Добавить стручок красного перца. Жарить дальше перец с чесноком. Чтобы масло не начало горчить, вынуть вовремя перец с чесноком (угадать момент - пожалуй, самое сложное). Бросить в масло ломтики ветчины и обжаривать до тех пор, пока не начнут потрескивать. Вывалить на сковородку спагетти и перемешать. Покрошить петрушки. Подавать с салатом - сыр "моцарелла" и свежие помидоры... Очень даже неплохо!
            Однако не успел я вскипятить воду для спагетти, как мне опять позвонили. Я выключил плитку и подошел к телефону.
            - Здорово, дружище!  - воскликнул Готанда. - Сколько лет-то прошло? Как ты там, жив-здоров?
            - Живу помаленьку... - ответил я.
            - Менеджер сказал, у тебя ко мне дело. Опять, небось, лягушку разрезать не с кем? - Он жизнерадостно засмеялся.
            - Да хотел у тебя спросить кое-что. Хотя понимаю: ты человек занятой. Немного странный вопрос, конечно. Понимаешь, какое дело...
            - Э, погоди. Ты чем сейчас занят?
            - Да ничем... Вот, решил себе ужин сварить.
            - Замечательно! Может, выберемся куда-нибудь в ресторанчик? Я как раз сижу и думаю, с кем бы поужинать. Не люблю жевать в одиночку...
            - Ну, неудобно как-то. Свалился на тебя со своим звонком...
            - Да брось ты стесняться, ей-богу! Хотим мы того или нет, наш желудок пустеет по три раза на дню, и его всё равно приходится чем-нибудь набивать. Так что жевать через силу ради тебя я не буду, не беспокойся! Зато уж сядем по-человечески, поедим, выпьем, поболтаем о прошлом. Я уже тыщу лет никого из школьных знакомых не видел. Так что лишь бы тебе было удобно, а уж я - с удовольствием. Тебе самому - удобно?
            - Спрашиваешь. Это же у меня к тебе дело, а не наоборот!
            - Прекрасно! Я сейчас за тобой заеду. Ты где живешь?
            Я сказал ему адрес.
            - Ага, это от меня недалеко. Минут через двадцать жди! Только будь готов сразу выйти. А то у меня в животе уже космический вакуум, долго не выдержу.
            - Понял, - сказал я, повесил трубку и озадаченно покрутил головой. "Поболтаем о прошлом"?!
            Я совершенно не представлял, о каком таком "прошлом" мог бы болтать с Готандой. В школе мы не были особенно близки и почти не общались. Он слыл гордостью класса и "восходящей звездой"; я же, прямо скажем, влачил весьма неприметное существование. Удивительно, что он вообще помнил, как меня зовут. Какое тут может быть "прошлое"? О чем мне с ним говорить? Впрочем - ладно, стоит отдать ему должное: носа он не задирал. В общем, хорошо, что всё обернулось именно так, а не иначе.
            Наскоро побрившись, я надел рубашку в оранжевую полоску, поверх нее - твидовый пиджак от Кeльвина Кляйна. Повязал шерстяной галстук от Армани, когда-то подаренный подругой на день рождения. Натянул свежевыстиранные джинсы. И обулся в теннисные туфли, купленные буквально на днях. Это были самые шикарные вещи в моём гардеробе. Оценит ли весь этот шик мой собеседник? Черт его знает. Ни разу в жизни не ужинал с кинозвездами. И что для этого полагается надевать - даже примерно не представлял.
            Подъехал он ровно через двадцать минут - ни больше, ни меньше. Его шофер - лет пятидесяти, невероятно учтивый - позвонил в дверь и сообщил, что господин Готанда ожидает в машине. "Где личный шофер, там и "мерседес", - подумал я и не ошибся: внизу ждал именно "мерседес". Серебристый "мерседес" совершенно исполинских размеров. Прямо прогулочный катер, а не автомобиль. Все стекла зеркальные - ни черта не разобрать, что внутри. С легким, приятным щелчком шофер распахнул передо мною дверь. Я ступил туда, внутрь. Внутри был Готанда.
            - Давненько не виделись! - сказал Готанда, широко улыбаясь. Я понял, что рукопожатия не будет - и слава богу.
            - Давненько, - согласился я.
            Одет он был очень просто: темно-синяя ветровка поверх шерстяного свитера, потертые вельветовые брюки кремовых тонов. На ногах - кроссовки "ассикс" невнятно-линялой расцветки. Однако всё вместе выглядело безупречно. Самая стандартная и неказистая одежда смотрелась на нем так же стильно, как шедевры первоклассных модельеров. Не переставая улыбаться, он оглядел меня с головы до ног.
            - Шикарно одеваешься, - сказал он. - Отличный вкус!
            - Спасибо, - сказал я.
            - Прямо кинозвезда! - добавил он. Это вовсе не прозвучало насмешкой - просто пошутил человек, и всё. Я рассмеялся, он тоже. Атмосфера слегка разрядилась. Готанда окинул взглядом салон автомобиля.
            - Зверь машина, да? Это мне студия предоставляет, когда нужно. Вместе с шофером. Чтобы я, значит, в аварию не попал и не рулил, когда пьяный. Так оно безопаснее. И для студии, и для меня. Всем хорошо, и все счастливы.
            - И не говори... - только и сказал я.
            - Сам-то я на такой в жизни бы ездить не стал. Я люблю, чтоб машина поменьше была.
            - "Порше"? - спросил я.
            - "Мазерати", - ответил он.
            - Ну! Я-то люблю, чтоб еще поменьше... - сказал я.
            - "Сивик"? - спросил он.
            - "Субару", - ответил я.
            - А, "субару"! - сразу закивал он. - Как же, ездил когда-то. Моя первая в жизни машина была. В смысле - из тех, что я за свои деньги купил, не казенная. После первого же фильма получил гонорар - и купил подержанную "субару". Ужасно ее любил! На съемки только на ней и ездил. А в следующем фильме мне уже дали роль покрупнее. Ну, и предупредили сразу. Дескать, хочешь пробиться в большие звезды - даже и не думай разъезжать на какой-то "субару"... Пришлось заменить ее на другую. Таков мир! А машина хорошая была. Практичная, дешевая... "Субару" я уважаю.
            - Вот и я тоже, - сказал я.
            - А знаешь, почему у меня самого "мазерати"?
            - Почему?
            - Потому что нужно на расходы больше списывать! - произнес он мистическим тоном, словно выдавал чьи-то грязные тайны. - Менеджер всё время талдычит: расходуй как можно больше! А то не хватает для списания. Вот и приходится дорогие машины покупать. Купил подороже - больше на расходы списал. Общая квота расходов повышается. Все счастливы.
            Черт-те что, подумал я. Хоть кто-нибудь в этом мире может думать о чем-то кроме списания расходов?!
            - Сейчас от голода сдохну! - сказал Готанда и покачал головой. - И спасет меня только толстенный стейк. Как ты насчет стейка?
            Я ответил, что полагаюсь на него, и он сказал шоферу, куда ехать. Шофер молча кивнул, и машина тронулась с места. Готанда, широко улыбаясь, смотрел на меня.
            - Личный вопрос! - сказал он. - Сам себе ужин готовишь - стало быть, холостяк?
            - Ага, - кивнул я. - Женился, развелся...
            - Слушай, вот и я так же! - воскликнул он. - Женился, потом развелся... Пособие выплачиваешь?
            - Нет.
            - Что, ни иены?!
            Я покачал головой:
            - Она всё равно не возьмет.
            - Счастливчик! - сказал он с чувством. И рассмеялся: - А я, поверишь, тоже ничего не выплачиваю - но из-за чертова развода сижу на полной мели. Слыхал, небось, как я разводился?
            - Кое-что... краем уха, - ответил я.
            Он не стал продолжать.
            Насколько я помнил, лет пять назад он женился на популярной киноактрисе, а через два с лишним года развелся. Их развод тогда со смаком обсасывали скандальные еженедельники. Какие из них  писали правду, какие нет - понять было трудно. Но в общем у всех выходило, будто семья той актрисы была с Готандой, что называется, на ножах. Стандартная ситуация, повторяется сплошь и рядом. Лихая семейка жены-знаменитости взяла муженька за горло и стремилась полностью подчинить своей воле - как дома, так и на людях. Он же был воспитан скромно, светской жизни чурался и предпочитал, чтобы хоть в личной жизни его оставляли в покое. Понятное дело - о "семейном счастье" здесь и речи быть не могло.
           - Забавно выходит, а? Когда-то нас с тобой объединяли опыты по разрезанию лягушек. А через столько лет встречаемся снова - и нас объединяет опыт по женитьбам-разводам! Прямо мистика, тебе не кажется? - сказал Готанда, смеясь. И кончиком пальца коснулся левого века. - Кстати, а ты почему развелся?
            - У меня всё до ужаса просто. Однажды она ушла, и всё.
            - Вот так, вдруг?
            - Ага. Ничего не сказала. Взяла и ушла ни с того ни с сего. Я и не догадывался ни о чем. Прихожу как-то с работы - а ее дома нет. Ну, думаю, пошла по магазинам, скоро вернется. Сварил себе ужин, поел. Спать лег. Утром проснулся - ее всё не было. И через неделю не было, и через месяц. А потом по почте документы на развод пришли.
            С полминуты Готанда молча размышлял над моими словами, потом вздохнул:
            - Ты, конечно, можешь обидеться, но... сдается мне, по сравнению со мной ты просто счастливчик.
            - Почему? - спросил я.
            - От меня никто не уходил. Наоборот - это меня раздели догола и вышвырнули за дверь. В буквальном смысле слова...
            Готанда замолчал и, прищурившись, уставился сквозь лобовое стекло автомобиля куда-то далеко-далеко.
            - Грязная история, - продолжал он. - Они всё спланировали, от начала и до конца. Каждую мелочь продумали. Настоящие жулики. Столько документов перекроили от моего имени! Да так ловко - я до последнего дня ни о чем не догадывался. Свои финансы я поручал ее же адвокату. Доверял жене полностью. Когда она говорила, мол, так нужно для декларации доходов - всё ей в руки отдавал: банковскую печать, акции, векселя, сберкнижки... Я вообще не силен во всей этой бухгалтерии. Если есть кому ее поручить - всегда поручаю, лишь бы самому не возиться. Но моя благоверная спелась со своими предками: спохватился - да уже поздно. Оставили без штанов - это еще слабо сказано. Обглодали до самых костей. И выпинали за ворота, как собаку, которая отслужила свое и больше не нужна... В общем, научили дурака уму-разуму! - и он снова жизнерадостно рассмеялся. - Так что пришла пора и мне повзрослеть...
            - Ну, всё-таки тебе уже тридцать четыре! К таким годам все взрослеют. Как бы кто ни брыкался....
           - Тут ты прав. Верно говоришь Очень верно... Всё-таки удивительно устроен человек! Вырастает рывком: раз - и взрослый. Раньше я думал, люди взрослеют год от года, постепенно так... - Готанда пристально посмотрел на меня. - А оказалось - нет. Человек взрослеет мгновенно.


*

            Стэйк-хауз, в который привез меня Готанда, оказался весьма респектабельным ресторанчиком в тихом закоулке на задворках Роппонги. Стоило нашему "мерседесу" остановиться у входа, как из дверей сразу выскочили для приветствия метрдотель и парнишка-швейцар. Готанда велел шоферу вернуться за нами через час - и "мерседес" растворился в вечерних сумерках медленно и бесшумно, как мудрая рыбина в океанской пучине.
            Нас провели к столику у стены, чуть поодаль от остальных посетителей. Публика в заведении была разодета по самой последней моде - но именно на этом фоне Готанда в его потертых вельветовых брюках и кроссовках смотрелся особо крутым пижоном. Уж не знаю, почему. Куда б ни являлся этот человек , что бы ни надевал - он неизменно приковывал к себе внимание окружающих. Практически из-за каждого столика на нас то и дело бросали взгляды - короткие, не дольше пары секунд. Взгляды эти явно могли бы длиться и дольше, но дольше не позволяли приличия - и уже через пару секунд они утыкались обратно в тарелки. Как всё-таки сложно устроен мир...
            Усевшись за столик, мы первым делом заказали по скотчу с водой.
            - За бывших жен! - изрек Готанда. Мы подняли бокалы и, не чокаясь, выпили.
            - Странное дело, - сказал он. - А я ведь до сих пор ее люблю... Даже после всего, что она со мной сделала - всё равно люблю. Никак забыть не могу. И других женщин полюбить как-то не получается.
            Не сводя глаз с огромного, благородной огранки куска льда в хрустальном бокале, я молча кивнул.
            - А ты как?
            - В смысле - что о жене своей думаю?
            - Ну да.
            - Сам не пойму, - признался я. - Я не хотел, чтоб она уходила. А она всё равно ушла. Кто виноват - не знаю. Но так или иначе, это уже свершилось. Стало реальностью. Я долго привыкал к этой реальности, старался не думать ни о какой другой. Так что даже не знаю...
            - Хм, - сказал Готанда. - Может, тебе больно об этом говорить?
            - Вовсе нет, - покачал я головой. - Реальность есть реальность. Было бы глупо от нее отворачиваться. И боль здесь ни при чем. Просто мне непонятно, что я чувствую на самом деле.
            Он щелкнул в воздухе пальцами.
            - Вот! Именно так! "Непонятно, что чувствуешь на самом деле"... Болтаешься, как в невесомости. И даже боли не ощущаешь...
            Подошел официант, мы заказали по стэйку. И ему, и мне - с кровью. А также по салату. И по второму виски с водой.
            - Да! - вспомнил Готанда. - У тебя же ко мне дело какое-то. Давай о деле, пока не надрались.
            - Понимаешь, странная история... - начал я.
            Он приветливо улыбнулся. Профессиональной Приветливой Улыбкой. Хотя неприятных чувств это почему-то не вызывало.
            - А я люблю странные истории, - сказал он.
            - Посмотрел я недавно твой новый фильм, - продолжал я.
            - "Безответную Любовь?" - пробормотал он и нахмурился. - Дерьмо картина. Дерьмо  режиссер. И сценарий - дерьмо. Как всегда... Все, кто в съемках участвовал, теперь хотят поскорей об этом забыть...
            - Я смотрел в четвертый раз, - сказал я.
            Он уставился на меня, как в пустоту.
            - Могу поспорить, - медленно произнес он. - На Земле не найти живого существа, которое захотело бы смотреть эту дрянь в четвертый раз. И во всей Галактике не найти. Спорю на что угодно.
            - В этом фильме снимался один знакомый мне человек, - пояснил я. И добавил: - Кроме тебя, то есть...
            Готанда потер пальцами виски.
            - И кто же?
            - Как звать - не знаю. Девчонка, с которой ты трахаешься в воскресенье утром.
            Он поднес ко рту бокал с виски, сделал глоток и несколько раз задумчиво кивнул.
            - Кики...
            - Кики, - повторил я. Странное имя. Точно и не она, а кто-то совсем другой.
            - Так ее звали. По крайней мере, на съемках все знали только это. Под именем Кики она появилась в нашем сумасшедшем мирке, под ним же от нас и ушла. Одного имени ей вполне хватало.
            - А можно с ней как-то связаться? - поинтересовался я.
            - Нельзя.
            - Почему?
            - Ну, давай с самого начала. Во-первых, Кики - не профессиональная актриса. И это сразу усложняет задачу. Все профессионалки - как знаменитые, так и нет - числятся в штате какой-нибудь киностудии. Найти их при желании - раз плюнуть. Почти все они сидят дома у телефонов как приклеенные и просто-таки молятся о том, чтобы им позвонили. Но Кики - не тот случай. Нигде не числится и никому не принадлежит. Мелькнула на задних ролях в паре-тройке картин - вот и вся "карьера". Обычная подработка, никаких обязательств.
            - А в этом фильме она откуда взялась? - спросил я.
            - Так я же сам ее и привел! - ответил он как ни в чем не бывало. - Сначала ей предложил - мол, хочешь сниматься в кино? - а потом порекомендовал режиссеру.
            - Но зачем?
            Он отпил еще виски и чуть скривился, проглатывая.
            - У этой девчонки - особый талант. Как бы это назвать... Чувство жизни? Черт его знает. Но что-то такое есть, несомненно. Я это ощутил очень четко. Вроде и не красавица. И актерские данные весьма средние. Но стоит ей просто появиться на экране - и фильм сразу приобретает внутреннюю законченность. Я серьезно. Такой вот природный дар. Поэтому я и решил ее в картине задействовать. И не прогадал. Всем, кто фильм смотрел, понравилась именно Кики. Я не хвастаюсь - но сцена с ней удалась особенно здорово. Очень реалистично. Ты не находишь?
            - Да уж, - подтвердил я. - Реалистичнее некуда.
            - После этого я всерьез собирался ввести ее в Большое Кино. Уверен, у нее бы отлично получилось... Да вот не вышло: она пропала. И это - вторая сложность в твоей задачке. Просто взяла и исчезла. Как дым. Как утренний туман.
            - Что значит - исчезла?
            - А то и значит. В буквальном смысле. Точно сквозь землю провалилась. Где-то с месяц назад. Я предложил ей - давай, мол, придешь на пробу. Всё уладил, со всеми договорился, только приди - получишь большую роль в новом фильме. За день до пробы позвонил ей, лишний раз уточнил время встречи. Сказала, что придет вовремя... И не пришла. Как в воду канула. С тех пор ее больше никто не видел.
            Он подозвал пальцем официанта и заказал еще пару виски с водой.
            - Один вопрос, - продолжал Готанда. - А ты с ней спал?
            - Да, - ответил я.
            - То есть, м-м... Если бы я сказал, что тоже с ней спал, ты... Тебе было бы неприятно?
            - Нет, - ответил я.
            - Ну, слава богу! - вздохнул он с облегчением. - А то у меня врать всегда плохо получалось. Так что лучше сразу признаюсь: я с ней тоже спал, и не раз. Девчонка что надо. Со странностями, конечно, - но в душу людям западать умеет, этого у нее не отнять. Ей бы актрисой стать. Далеко бы пошла, мне кажется... Жаль, что всё так обернулось.
            - Так что же - ни адреса ее, ни телефона? Ни даже фамилии?
            - В том-то и дело - ни малейшей зацепки. Никто ничего не знает. Кроме того, что ее звали Кики.
            - А в бухгалтерии проверял? - спросил я. - Расписки в получении гонораров. Чтобы получить гонорар, нужно указать свои фамилию и адрес. Для налоговых отчетов, так ведь?
            - Конечно, проверял. Только всё без толку. Она не являлась за гонорарами. Деньги начислены, но не выданы. Расписок нет. Вакуум.
            - С чего бы это она не получала своих же денег?
            - Спроси что-нибудь полегче, - сказал Готанда, принимаясь за третье виски. - Может, не хотела инкогнито раскрывать. Женщина-загадка, я это сразу понял... В общем, брат, как ни крути - а мы с тобой совпадаем уже по трем позициям. Вместе лягушек резали - раз, обоих жены бросили - два, плюс оба спали с Кики...
            Подали салаты и стэйки. Надо признать - отменные стэйки. Точь-в-точь как на фото в меню - слабо обжаренные, с кровью. Ел Готанда ужасно аппетитно. То есть, держался он за столом очень просто и вряд ли получил бы высокие баллы на конкурсе светских манер - но есть с ним на пару было чрезвычайно уютно и гораздо вкуснее, чем в одиночку. В каждом его движении сквозил тот неописуемый шарм, от которого съезжают крыши у девчонок. Подражать этому шарму бесполезно, научиться - невозможно. Или он у тебя с рождения - или живи без него.
            - Кстати, а где ты познакомился с Кики? - спросил я, вонзая нож в мясо.
            - Где?.. - Он немного подумал. - Да по телефону вызвал девчонку, она и пришла. Сам понимаешь, по какому телефону...
            Я молча кивнул.
            - Я же после развода только с такими и спал. Удобно, никаких хлопот. С непрофессионалками - в постели скучно, с актрисами студии - того и гляди, в скандальную хронику угодишь... А эти приходят сразу, только позвони. Дорого берут, это да. Но зато язык за зубами держат. Могила! Мне этот телефончик продюсер подкинул. Там у них девчонки что надо. Расслабляют без дураков! Настоящие профи, и при этом - совсем не потасканные. Сплошное взаимное удовольствие...
            Он отрезал кусок мяса, положил в рот, со смаком прожевал, проглотил - и отхлебнул еще виски.
            - Ну, как тебе мясо? Неплохо, а?
            - Совсем неплохо, - согласился я. - Не к чему и придраться... Достойное заведение.
            Он кивнул.
            - Тоже надоедает до смерти, если ходить сюда по шесть раз в месяц.
            - А зачем сюда ходить по шесть раз в месяц?
            - Здесь ко мне привыкли. Небо не падает на землю, когда я вхожу. Официанты не шушукаются на раздаче. Публика к знаменитостям привыкшая - никто не разглядывает меня, как в слона в зоопарке. Не клянчит автограф, когда я режу стэйк. Только в таком месте и можно поесть спокойно. В общем, больная тема...
            - М-да... Кошмар, а не жизнь, - посочувствовал я. - И о списании расходов с утра до вечера голова болит.
            - И не говори, - сказал он, даже не улыбнувшись. - Так на чем я остановился?
            - На том, что ты вызвал шлюху по телефону.
            - Ага, - кивнул Готанда и вытер губы салфеткой. - Вызвал-то я девчонку, к которой уже привык. Только ее в тот день почему-то не было. И вместо одной девчонки прислали мне сразу двух. Чтобы я, значит, сам выбрал, которая мне больше нравится. Дескать, я у них клиент повышенного внимания, вот они и предлагают мне такой сервис... Одна из них была Кики. Ну, я подумал-подумал, выбирать было лень - я и трахнулся с ними обеими.
            - Хм... - только и сказал я.
            - Это как-то тебя задевает?
            - Да боже упаси, - отмахнулся я. - В школьные годы, может, и задело бы, но сейчас...
            - Ну, в школьные годы я и сам бы на такое не решился, - усмехнулся Готанда. - А тут, представь себе, взял и трахнулся сразу с двумя. Ох, и классное сочетание! Та, вторая девчонка - просто загляденье. Обалденные красота и грация. Каждый квадратный сантиметр тела кучу денег стоит. Я не преувеличиваю. Уж я-то на своем веку много красавиц перевидал, но эта - одна из лучших. Характер отличный. Голова светлая. Если что, и за жизнь поговорить умеет. А Кики - нечто совсем другое... То есть, внешне-то и она недурна, всё в порядке. Просто ее красота - не такая яркая и эффектная, а как бы это сказать...
            - На каждый день, - подсказал я.
            - Вот-вот! "На каждый день"... Так и есть. Одевается просто, разговаривает без кокетства, косметики почти никакой. Вообще, держится так, будто ей на всё это наплевать. Но зато - удивительная штука: чем дальше, тем больше тянет общаться именно с ней. С Кики, то есть... Мы сначала трахнулись все втроем, а потом еще долго валялись прямо на полу - что-то пили, музыку слушали, болтали о том о сем. В общем, классно было. Как в студенческие годы вернулся, ей-богу. Сто лет уже так не расслаблялся... И потом я еще несколько раз вызывал именно их вдвоем.
            - Когда это было, примерно?
            - После развода, считай, полгода прошло... Значит, полтора года назад! - подсчитал он. - В общем, вот так, "на троих" у нас получилось несколько раз. Отдельно Кики я не вызывал и "один на один" с ней не спал. Почему, интересно? Ведь стоило бы попробовать...
            - И действительно, почему? - спросил я.
            Он положил вилку и нож на тарелку, поднял руку и с легкой небрежностью коснулся пальцем виска. Его любимый жест в минуты задумчивости. "Полный шарман", как сказали бы девчонки.
            - Черт его знает... Может, просто боялся.
            - Боялся? Чего?
            - Наедине с ней остаться! - сказал он. И снова взялся за вилку и нож. - Понимаешь, есть у нее внутри какой-то... раздражитель, что ли. Возбуждает психику того, кто с ней рядом. Это очень трудно словами выразить. Вернее, даже не возбуждает, а... Нет, не могу объяснить.
            - Внушает, что делать, ведет за собой?
            - Может, и так... Сам толком не пойму. Как-то я слишком размыто, неясно всё это чувствовал. Точно сказать не получается. Но остаться с ней наедине так духу и не хватило. Хотя на самом деле к ней-то меня тянуло куда больше. Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я...
            - Кажется, понимаю, - сказал я.
            - То есть, если б я трахнул ее одну, черта с два мне удалось бы расслабиться. Казалось, свяжись я с ней - меня обязательно затянет куда-то гораздо глубже. Хочу я того или нет. Но как раз этого я и не хотел! Мне нужно было просто переспать с девчонкой и расслабиться. Вот поэтому у нас с ней ничего не было. Хоть она и нравилась мне ужасно...


            С полминуты мы молча жевали стэйки.
            - Когда она на пробу не явилась, я к ней в клуб позвонил, - продолжал Готанда после паузы, будто вспомнив что-то еще. - Спрашиваю, где Кики. А нет ее, говорят. Исчезла. Не знаем, куда. Нету - и всё! Может, конечно, она сама велела так отвечать, если я позвоню. Черт ее знает... Как тут проверишь? Ясно одно: из моей жизни она испарилась.
            Подошел официант, забрал пустые тарелки и спросил, не угодно ли кофе.
            - Да я, пожалуй, виски бы еще выпил, - сказал Готанда.
            - Присоединяюсь, - кивнул я.
            И нам принесли по четвертому виски с водой.
            - Угадай, чем я сегодня весь день занимался? - спросил Готанда.
            Я пожал плечами.
            - Сегодня я весь день ассистировал зубному врачу. Чтобы в роль войти. Я сейчас в теледраме зубного врача играю, каждую неделю новая серия. Я, значит, стоматолог, а Рёко Накано - окулистка. У обоих клиники в одном районе, знаем друг друга с детства, да всё как-то не встретимся по-настоящему... Ну, и так далее. Банально, конечно - ну да все эти теледрамы банальны, куда денешься. Смотрел, небось?
            - Не-а, - сказал я. - Я вообще телевизор не смотрю. Только новости. Да и те - пару раз в неделю, не чаще.
            - И правильно делаешь, - кивнул Готанда. - Оно и к лучшему: совершенно поганая драма. Я тоже ни за что бы не стал смотреть, кабы сам в ней не снимался. Но - популярная. То есть, действительно до ужаса популярная. Как и любая банальность, одобряется и поддерживается большинством населения. В студию каждую неделю куча писем приходит. Пишут стоматологи со всей страны! То я инструменты не так держу, то лечу неправильно, то еще что-нибудь - в общем, пилят за каждую мелочь. Дескать, ваш убогий сериал смотреть противно. Ну, так и не смотрели бы, кто же вас заставляет? Я правильно говорю?
            - Может, и правильно... - сказал я.
            - И вообще: почему, интересно, как только нужно играть учителя или доктора, все прибегают ко мне? Ты знаешь, скольких я врачей сыграл? Не перечесть! Из всех врачей я не сыграл разве только проктолога. И то потому, что его работу по телевизору показывать неприлично... Даже ветеринара играл. И гинеколога... А уж учителей сыграл - всех предметов, каким только в школе учат. Не поверишь - даже репетитора на дому изображать довелось. Почему так всегда получается?
            - Наверно, ты так устроен, что все хотят тебе верить?
            Готанда кивнул.
            - Наверно. Да я и сам это знаю... Когда-то давно получил я занятную роль: торговец подержанными автомобилями. Ну, знаешь, один из этих покореженных жизнью типов. Смачный такой: со вставным глазом, болтливый - из любого дерьма конфетку сделает и продаст в пять минут. Мне ужасно нравилось его играть. И, думаю, у меня хорошо получалось. Только всё без толку. В студию посыпались письма. Много писем. Дескать, какая страшная несправедливость, что такому актеру дали подобную роль, как его жалко и всё такое. Мол, если его и дальше будут заставлять это играть, мы откажемся покупать продукцию спонсоров вашей передачи... Кто тогда был спонсором, я уж не помню - то ли "Лайонз" с их зубной пастой, то ли "Санстар"... Забыл. Но так или иначе, прямо посреди сериала моего торгаша из сценария вырезали. Вжик - и нету! Даром что одна из ведущих ролей. А ведь какой интересный характер был - эх!.. И с тех пор потянулось всю дорогу: врачи, учителя, репетиторы...
            - М-да. Сложная у тебя жизнь.
            - А может, наоборот - слишком простая? - рассмеялся Готанда. - В общем, я сегодня весь день ассистировал зубному врачу, постигая премудрости стоматологии. Уже несколько раз туда ходил. И должен тебе сказать - у меня неплохо получается. Честное слово! Даже главврач похваливает. Элементарную медпомощь уже оказываю самостоятельно. Пациенты меня не узнают - я же в маске, всё как положено. Но стоит мне с ними заговорить - сразу расслабляются безо всяких успокоительных...
            - То есть, хотят тебе верить? - уточнил я.
            - Ну да... - кивнул он. - Похоже на то. Да я и сам, когда с ними вожусь, успокаиваюсь необычайно. Я вообще часто думаю: наверно, по складу характера мне следовало стать учителем или врачом. Выбери я в свое время какую-то из этих профессий - может, и жил бы сегодня счастливо. И ведь запросто смог бы! Если б лучше понял тогда, чего на самом деле хочу...
            - Значит, сейчас ты - несчастлив?
            - Сложный вопрос... - задумался Готанда, трогая пальцем лоб. - Всё дело в том, верю я сам себе или нет. С одной стороны, всё так, как ты говоришь. Мои зрители мне верят. Но видят-то они не меня, а мой виртуальный образ! Сценический имидж, призрак и ничего больше! Нажми кнопку, выключи телевизор - призрак тут же исчезнет. Щелк! - и от меня ни черта не осталось! Так ведь?
            - Так, - согласился я.
            - А вот будь я настоящим врачом или учителем - никакой бы кнопки не существовало. Тогда бы я всю дорогу был просто самим собой...
            - Но ведь тот, кого ты играешь, тоже живет в тебе постоянно... - сказал я.
            - Господи, как я иногда устаю! - тихо сказал Готанда. - От этого раздвоения. Жутко устаю. До головной боли. Перестаю понимать, кто я на самом деле. Где еще я настоящий - а где уже мой персонаж. Ощущение себя утрачивается напрочь. Как будто исчезает граница между собой и собственной тенью...
            - Ну, в каком-то смысле все люди этим страдают, - сказал я. - Не ты один такой.
            - О, нет, конечно! Моменты, когда теряешь себя, случаются с кем угодно, - согласился Готанда. - Я просто хочу сказать, что в моём случае эта тенденция слишком сильна - и слишком фатальна, что ли... С детства, заметь! С самого детства - и до сих пор. Я ведь тебе в школе ужасно завидовал...
            - Мне?! - я подумал, что ослышался. - Ерунда какая-то... В чем можно было мне завидовать? Даже не представляю.
            - Как бы это сказать.. Ты всегда в одиночку занимался тем, что тебе нравится. Никогда не заботился о том, как тебя окружающие оценят - просто делал, что хотел, как сам считал нужным. Таким ты мне казался, по крайней мере. Парнем, который сохраняет свое "я" при любых обстоятельствах... - Готанда приподнял свой бокал и посмотрел сквозь него куда-то вдаль. - А я... Я всегда был "надеждой коллектива". С младых ногтей и до сих пор. Отличная успеваемость. Популярность. Опрятная внешность. Доверие учителей и родителей. Вечный лидер класса. Звезда школьного бейсбола. Как битой ни махну - мяч непременно через всё поле перелетает. Сам не знаю, почему. Но всегда сильный удар получался. Ты просто не представляешь, какое это странное ощущение...
            - Не представляю, - подтвердил я.
            - И поэтому, когда бы ни случились какие-нибудь соревнования - обязательно звали меня. Как тут откажешься? Конкурс докладов по какой-нибудь теме - тоже посылали меня. Сами учителя говорили: иди, мол, готовься, будешь весь класс представлять. Что мне оставалось? Шел и побеждал... Выборы старосты - все заранее знают, что выберут меня. На экзаменах никто и не сомневается, что я всё отвечу правильно. Попадается на уроке задачка посложнее - все смотрят, как решено у меня. За всю школьную жизнь не опоздал на урок ни разу... И, в общем, постоянно давило чувство, будто я - это вовсе не я. А какой-то совсем другой человек, которому это и подходит. И в старших классах всё было так же. Просто один к одному... Старшие-то классы мы с тобой уже в разных школах оттрубили. Ты остался в государственной, а я в частный колледж экзамены сдал. Там я заделался крутым футболистом. Тот колледж, даром что с научным уклоном, футбольную команду собрал - будь здоров! Когда я поступал, они уже готовились к чемпионату страны среди юниоров... В общем, и на новом месте старая история повторилась. Примерный ученик, отличный спортсмен, прирожденный лидер... Девчонки из соседней гимназии только на меня и глазели. Я даже завел себе одну. Красивая была... Каждую нашу игру смотреть приходила. Там я с ней и познакомился. Правда, мы с ней не трахались. Обжимались только по-тяжелому. Помню, придем к ней домой - и давай, пока родителей нет, руками. Торопливо так. Но всё равно было здорово. Свидания ей в библиотеке назначал... Девчонка была - как с картинки! Или из передачки "Эн-Эйч-Кей" про счастливые школьные годы...
            Готанда отхлебнул еще виски и покачал головой.
            - В университете, правда, кое-что изменилось. Война во Вьетнаме, молодежные бунты по всей стране, Единый Студенческий Фронт - ну, сам знаешь... Я, конечно же, опять выбился в лидеры. Там, где хоть что-нибудь движется, я на лидерство обречен. По-другому просто быть не могло. Баррикады строил, в коммуне жил - свободная любовь, марихуана, "Дип Пёрпл" с утра до вечера... Словом, делал то же, что все вокруг. Потом пригнали спецвойска, всех отловили, подержали в камере немножко... После этого заняться стало нечем. И вот как-то раз девчонка, с которой я тогда жил, затащила меня в молодежный театр - что, говорит, слабо попробовать? Я сперва думал: попробую шутки ради - но постепенно во вкус вошел. Не успел и втянуться, как мне, новичку, роль хорошую дали. Да я и сам уже чувствовал, что способности есть. Изображать других людей, чужие жизни играть... Природная склонность какая-то. Года два в театре провел - и в той, подпольной среде даже стал знаменитостью... Жизнь у  меня тогда была - полный бардак. Пьянки, бабы какие-то бесконечные... Ну, да в те времена все так жили. И вот как-то приходят ко мне с киностудии и предлагают: мол, не хочешь ли сняться в кино. Интересно стало, решил попробовать. Тем более, что и роль была неплохая. Сыграл им, помню, такого чуткого и ранимого парнишку-старшеклассника. А они мне - раз! - и следующую роль предлагают. И тут же телевидение сниматься зовет. И пошло-поехало, как по рельсам. Свободного времени оставалось всё меньше, и с театром пришлось расстаться. Со сцены уходил - чуть не плакал. Но другого выхода не было. Не киснуть же всю жизнь в андерграунде! Так хотелось выскочить в Большой Мир... И вот пожалуйста, выскочил. Крупный специалист по ролям врачей и школьных учителей. В двух рекламных роликах снялся. Таблетки от живота и растворимый кофе. Вот тебе и весь "большой мир"...
            Готанда глубоко вздохнул. Со всем своим профессиональным шармом. Но всё-таки вздох оставался вздохом - очень грустным и искренним.
            - Жизнь как на картинке, тебе не кажется? - спросил он.
            - Ну, нарисовать такую картинку тоже не каждому удается... - заметил я.
            - В общем, да... - вяло согласился он. - Мне, конечно, везло всё время, тут я спорить не стану. Но если подумать - я же ничего не выбирал себе сам! Иногда просыпаюсь ночью, и так страшно делается - сил нет... Лежу в холодном поту и думаю. Где она, моя жизнь? Куда запропастилась? Куда подевался тот настоящий "я", каким я когда-то был? Всю дорогу - сплошные чужие роли: мне их навязывают без конца, а я всё играю да играю. И при этом ни разу - ни разу! - ничегошеньки не выбирал себе сам...
            Я не знал, что на это сказать. Что тут ни скажи - похоже, всё будет мимо.
            - Я, наверно, слишком много о себе болтаю, да? - спросил Готанда.
            - Вовсе нет, - покачал я головой. - Если душа кричит - валяй, выговаривайся. Я никому не скажу, не бойся.
            - Вот как раз этого я не боюсь, - произнес Готанда, глядя мне прямо в глаза. - И никогда с тобой не боялся. Тебе я доверяю. Сам не знаю, почему. Такие вещи не говорят кому попало. То есть, я об этом не говорил почти никому. Только жене и сказал. Всё как есть, от чистого сердца. Мы с ней вообще очень искренне всё друг другу рассказывали. И отлично ладили. Понимали друг друга с полуслова, и любили по-настоящему... Покуда ее чертова семейка всё вверх дном не перевернула. Оставь они нас в покое - мы бы с ней и сейчас замечательно жили. Только она постоянно колебалась в душе... Всё-таки ее в очень жесткой среде воспитали. Против семейства и пикнуть не смела. Ужасно от них зависела. Ну, я и... Впрочем, ладно, что-то я заболтался. Это уже совсем другая история. Я только хотел сказать, что с тобой я могу говорить откровенно, ничего не боясь. Просто, может, тебе всё это выслушивать - в тягость?
            - Нет, не в тягость, - покачал я головой.
            Затем Готанда ударился в воспоминания о нашей лабораторной эпопее. Сказал, что во время опытов всегда ужасно напрягался, боясь сделать что-то неправильно. Потому что потом должен был показать, как это делается, девчонкам, у которых не получалось. И что всегда завидовал мне, потому что я всё выполнял спокойно, да не по инструкции, а как сам считал нужным.
            Я хоть убей не помнил, чем именно мы тогда занимались, и совершенно не представлял, чему он там мог позавидовать. Всё, что я помнил - это как безупречно двигались его руки. Как мастерски эти руки зажигали газовую горелку, как настраивали микроскоп. И как девчонки в классе следили за каждым его движением - так, будто на их глазах совершалось чудо. Я же если и оставался спокойным, то лишь по одной-единственной причине: всё самое сложное всегда выполнял он сам.
            Ничего этого я ему не сказал. Я просто молчал и слушал.
            Через некоторое время к нашему столику подошел одетый с иголочки мужчина лет сорока, с чувством хлопнул Готанду по плечу и раскатисто произнес:
            - Здорово, старик! Тыщу лет не виделись, а?
            На его запястье поблескивал "ролекс" - столь неприкрыто-пижонского вида, что от чувства неловкости хотелось отвернуться. За какую-то четверть секунды мужчина оглядел меня - и забыл о моём существовании, как только отвел глаза. Таким взглядом окидывают коврик при входе в дом. И даже мой галстук от Армани не помешал ему за эту четверть секунды вычислить: я - не звезда. Они с Готандой поперекидывались стандартными приветствиями: "Ну, как ты?" - "Да все дела, дела..." - "Как-нибудь еще выберемся в гольф поиграть!" - и так далее в том же духе. Затем Ролекс снова с силой хлопнул Готанду по плечу, бросил ему: "Ладно, до встречи!" - и убрался наконец восвояси.
            После его ухода Готанда еще с минуту просидел, насупившись, затем поднял руку, подозвал двумя пальцами официанта и потребовал счет. Когда счет принесли, он достал авторучку и подмахнул его, даже не глядя на сумму.
            - Ты не стесняйся. Мне расходовать надо побольше, - сказал он мне. - Это ведь даже не деньги. Это представительские расходы.
            - Ну что ж, спасибо за угощение, - поблагодарил я.
            - Да не угощение это, - сказал он бесцветным голосом. - Траты для списания.




19.

            Мы с Готандой сели в его "мерседес", переехали на задворки Адзабу и зашли там в бар еще чего-нибудь выпить. Сели за стойку подальше от входа - и за какой-то час уговорили по нескольку коктейлей на брата. Что-что, а пить Готанда умел: сколько б ни выпил - совершенно не выглядел пьяным. Ни в речи, ни в выражении лица ничего не менялось. Истребляя коктейль за коктейлем, он рассказывал мне всякие истории. О пошлости нашего телевидения. О безмозглости режиссеров. О дурновкусии телезвезд, от чьих разговоров так и тянуло сблевать. О продажности комментаторов ежеутренних новостей. Рассказывал он интересно. Яркие образы, сочный язык, саркастический взгляд на мир.
            Затем он попросил, чтобы я рассказал о себе. Как жил до сих пор, чего достиг и так далее. Я ужал свою жизнь, как мог, до размеров коротенькой истории и выложил перед ним. После вуза открыл с приятелем небольшую контору - сочинял объявления и правил рекламные тексты. Женился, развелся. На работе всё шло неплохо, да случились кое-какие неприятности, фирму пришлось оставить. Сейчас перебиваюсь свободной журналистикой, пишу статьи по заказу. Не ахти какие деньги, конечно, но и тратить особо времени нет... В таком сокращенном виде моя жизнь показалось мне самому до ужаса серой и непримечательной. Словно вовсе и не моя жизнь.
            Бар постепенно заполнялся людьми, разговаривать стало труднее. Несколько посетителей уже откровенно пялились на Готанду.
            - Пойдем ко мне, - сказал Готанда, вставая. - Это в двух шагах отсюда. У меня спокойно. И выпить есть.
            Жил он и правда в какой-нибудь паре кварталов от бара. Отпустив "мерседес", мы прогулялись до его дома пешком. Здание в несколько этажей выглядело очень роскошно. В подъезде было сразу два лифта, и один из них, для жильцов, открывался ключом.
            - Эту квартиру для меня студия откупила, когда я после развода на улице остался, - пояснил Готанда. - Не пристало, понимаешь, идолу кино и телевидения ютиться в какой-нибудь конуре лишь потому, что его жена из дому выкинула и оставила без штанов. Эдак весь наработанный имидж можно испортить! А теперь получается, что я у них жилье снимаю - ну и, натурально, за квартиру плачу. Из тех же расходов, которые списывать надо. Как раз то, что нужно. Всем удобно, все счастливы.
            Квартира Готанды располагалась на верхнем этаже, под самой крышей. Просторная гостиная, две спальни, кухня. Широченный балкон, над которым нависала непривычно огромная Токийская телебашня. Мебель в гостиной подбирали со знанием дела. С первого же взгляда было ясно: денег сюда ухлопали - будь здоров. Паркетный пол, персидские ковры разной величины. Не слишком жесткий, не слишком мягкий диван. Кадки с фикусами, расставленные в тщательно продуманном беспорядке. Висячая люстра и настольная лампа в стиле "итальянский модерн". Никаких дополнительных украшений, кроме, пожалуй, огромного блюда на серванте - явный антиквариат. Повсюду царил идеальный порядок. Как пить дать, специально нанятая горничная каждый день приходит и убирает квартиру. На журнальном столике - пара-тройка светских таблоидов (на обложках девицы в бикини) и глянцевый ежемесячник "Архитектурный дизайн".
            - М-да, квартирка что надо! - одобрил я.
            - Хоть в кино снимай, да? - усмехнулся Готанда.
            - Пожалуй... - согласился я, оглядевшись еще раз.
            - А от этих интерьер-дизайнеров ничего другого и не дождешься! Кому ни закажи - у всех получается не жилье, а декорации для киносъемок. Я тут даже по стенам кулаком стучу иногда. Так и тянет лишний раз убедиться, что всё это не папье-маше. Запаха жизни нет, ты заметил? На пленку снимать хорошо, а попробуй пожить...
            - Ну вот, сам и привноси сюда запах жизни, - посоветовал я.
            - Вся штука в том, что жизни-то особой нет... - произнес Готанда без всякого выражения.
            Он подошел к проигрывателю - пижонской вертушке "Бэнг энд Олуфсен", поставил пластинку и опустил иглу. Колонки у него были совершенно ностальгические - "Джей-Би-Эль" , модель Пи-88. Отличные спикеры с качественным звуком, изготовленные в эпоху, когда фирма "Джей-Би-Эль" еще не успела заполонить весь мир своими психотронными студио-мониторами. Заиграл старенький альбом Боба Купера.
            - Что будешь пить? - спросил Готанда.
            - Что ты - то и я, - пожал я плечами.
            Он сходил на кухню и вскоре вернулся с подносом: бутылка водки, несколько банок тоника, ведерко со льдом и три разрезанных напополам лимона. И мы стали пить водку-тоник с лимоном под холодный, бесстрастный джаз Западного Побережья.
            Что и говорить - жизнью в квартире Готанды и правда не пахло. То есть, ничего неприятного - просто не было запаха жизни, и всё. Но лично меня отсутствие этого запаха нисколько не напрягало. Тут ведь смотря как внутри настроиться. Я, например, ощущал себя здесь очень хорошо и спокойно. Сидел себе на уютном диване и водку с тоником пил...
            - Сколько у меня возможностей было! - изливал мне душу Готанда. - Если б я захотел - запросто стал бы врачом. Или преподавателем вуза. В фирму крутую мог бы устроиться, не напрягаясь... А вот что получилось. Такая вот жизнь... Странно, да? Любую карту из колоды мог выбирать. Причем, отлично знал: какую ни вытяну - всё будет удачно. Очень верил в себя... Но именно поэтому так ни черта и не выбрал! Понимаешь, о чем я?
            - Н-не совсем... Я и карт-то в руках не держал никогда, - признался я.
            Готанда посмотрел на меня, странно прищурившись - но уже через пару секунд рассмеялся. Наверно, подумал, что я шучу.
            Он налил и мне, и себе еще водки, выцедил по половинке лимона в каждый бокал и выбросил кожуру.
           - Вот и с женитьбой всё как-то само получилось, - продолжал он. - Познакомились мы на работе - в одном фильме играли. Вместе за город на съемки ездили, там же гуляли на пикниках, по хайвэю на машинах гоняли. Когда съемки закончились, встречались еще несколько раз... И постепенно все вокруг стали считать, что мы "идеальная пара", что свадьба не за горами - будто иначе и быть не может. Так мы в конце концов и поженились - словно в угоду публике. Тебе, наверно, сложно такое представить, но... этот мир до ужаса тесен! Любой бред толпы, любые домыслы о тебе могут так разрастись и окрепнуть, что однажды - раз! - и всё это становится твоей реальностью... Только я-то и правда ее любил! Она - самое стоящее из всего, что мне судьба когда-нибудь подарила. Ужасно хотел сделать ее своей... Не вышло. И так у меня всегда. Как ни пробую выбирать себе сам - все от меня убегает. Женщины, роли... Предлагают мне что-нибудь сверху или со стороны - всё делаю в лучшем виде, и все довольны. А стоит самому захотеть - утекает, как между пальцев песок...
            Даже не представляя, что тут можно сказать, я молчал.
            - Конечно, в депрессию я не впадаю, - добавил он после паузы. - Просто люблю ее до сих пор. Так и мечтаю, уже задним числом... Бросили бы я свою кинокарьеру, она свою - зажили бы вдвоем спокойно и счастливо. Без модных апартаментов. Без "мазерати". Ничего не надо! Мне бы только работу, самую обычную, и дом, в котором тепло. Детей завести... После работы собираться, как водится, с сослуживцами в кабачке - сакэ потянуть да на жизнь поворчать. А потом домой идти - и знать, что она меня ждет... Купить в рассрочку какой-нибудь "сивик" или "субару" и выплачивать с каждой получки лет пять. В общем, жить, как все нормальные люди... Не поверишь - именно этого я и хотел всю дорогу. Лишь бы она была рядом... Бесполезно. Ей-то хотелось совсем другого! Эта семейка ставила на нее, как на беговую лошадь, все свои личные планы. Мамаша всю жизнь была у нее имиджмейкером. Скряга-папаша гонорары отгребал. Старший брат работал ее же менеджером. Младший братец - трудный подросток, в историю какую-то вляпался, от суда отмазаться деньги нужны позарез. Младшая сестра подалась в певицы, без раскрутки никак... В общем, обложили со всех сторон - не вырваться. И плюс ко всему - с малых лет забивали ей мозги всякими "семейными ценностями". Дескать, предки в ее жизни - это всё... Так и выросла, глядя им в рот. И до сих пор в том придуманном мире живет. Замурованная в образ, который для нее сочинили. Там, внутри у нее - совсем не так, как у нас с тобой. Никакой объективной оценки реальности! Но всё-таки, несмотря ни на что - очень чистая душа. И нежность там есть, и обаяние. Кому это знать, как не мне... А, ладно, чего уж теперь! Всё равно уже не получится ни черта... Представляешь, я с ней даже трахнулся неделю назад!
            - С бывшей женой?
            - Ну да. Считаешь, изврат?
            - Да нет... По-моему, никакого изврата.
            - Сама пришла, главное. Прямо в эту квартиру. Зачем приходила - я так и не понял. По телефону сперва позвонила - можно ли в гости прийти. Конечно, говорю, приходи. И вышло у нас с ней, как когда-то давным-давно: пили, болтали о чем-то весь вечер, и сами не заметили, как в постели оказались... Так всё здорово было! Сказала, что любит меня до сих пор. Ну, я возьми да и предложи ей тогда: что, говорю, попробуем заново - может, всё еще получится? А она слушает молча и улыбается... Я тогда ей про семью рассказал. Про самую обычную семью - ну, вот, как тебе только что... А она всё слушала да улыбалась... Хотя чего там - ни черта она не слушала! То есть, вообще. Ни словечка. Нет у нее такой способности - слушать. Говори, не говори - всё как в вату. Просто ей в тот день одиноко стало. Захотелось, чтобы кто-нибудь приласкал. И показалось, будто я и есть этот "кто-нибудь". Может, нехорошо это говорить - но, по-моему, всё именно так и было... Разные мы с ней всё-таки. Для нее одиночество - это такое неприятное чувство, которое нужно с кем-нибудь поскорее развеять. Нашла с кем, развеяла - и нет одиночества. И всё хорошо. Больше никаких проблем... А я так не могу.
            Доиграла пластинка и стало тихо. Он снял с пластинки иглу и не выпуская ее из пальцев, о чем-то задумался.
            - Слушай, - сказал он наконец. - А может, девочек позовем?
            - Да мне всё равно... Как хочешь, - ответил я.
            - Ты, вообще, когда-нибудь трахал женщин за деньги? - спросил он.
            - Ни разу.
            - Почему?
            - Да как-то... в голову не приходило, - признался я.
            Готанда насупился и какое-то время молчал, обдумывая мои слова.
            - В любом случае, оставайся-ка ты, брат, сегодня со мной, - предложил он. - Вызовем девчонку, которая с Кики тогда приходила. Может, она тебе что-то расскажет.
            - Ну ладно, - пожал я плечами. - Только... ты же не хочешь сказать, что и это списывается на расходы?
            Рассмеявшись, он подбросил в бокалы льда.
            - Ты не поверишь, - сказал он. - Но списывается даже это. Там же целая система! По всем документам официальная деятельность клуба - "предоставление банкетных услуг". Когда деньги заплатишь, расписку тебе выдадут - красивую, глянцевую, любо-дорого посмотреть. А захочешь проверить, что там за "банкеты" - проклянешь всё на свете, пытаясь хоть что-нибудь раскопать. И траты на шлюх становятся нормальными представительскими расходами. Вот такое оно веселое, наше общество...
            - ...Продвинутого капитализма, - закончил я про себя.


*

            Пока мы ждали девчонок, я вспомнил о Кики. И спросил у Готанды, видел ли он когда-нибудь ее уши.
            - Уши? - Он удивленно посмотрел на меня.  - Н-нет... То есть, может, и видел, не помню. А что у нее с ушами?
            - Так... Ничего, - сказал я.


*

            Две подруги прибыли заполночь. Одна из них - та, о которой так восторженно отзывался Готанда - и оказалась бывшей напарницей Кики. Что говорить: эта девочка и в самом деле была дьявольски, безупречно красива. С женщинами этой редкой породы достаточно лишь на миг пересечься взглядами, ни слова не говоря, - и воспоминание об этом будет преследовать тебя целый месяц. "Королева-гордячка" - образ, выворачивающий наизнанку мужские сны. При этом одета совсем неброско. Вещи простые и качественные. Длинный плащ нараспашку, кашемировый свитер. Самая обычная шерстяная юбка. Всех украшений - скромные колечки в ушах. Ни дать ни взять - недотрога-студенточка из элитного женского колледжа.
          Вторая подруга явилась в платье экзотической расцветки и в очках на носу. До этого момента я и не подозревал, что бывают шлюхи-очкарики. Оказалось - бывают, и еще какие! Хотя до "королевы-гордячки" ей было далековато, мне она показалась очень милой и привлекательной. Тонкие кисти рук, стройные ноги, великолепный загар. Только что с Гаваев - купалась там целую неделю. Стрижка короткая, челка аккуратно подобрана невидимками. Серебряный браслет на запястье. Ловкие, пружинистые движения. Эластичная кожа туго обтягивает каждую округлость гибкого, как у поджарой пантеры, тела.
            Глядя на этих девчонок, я вспомнил свой школьный класс. В любом классе любой школы, пускай и с небольшими различиями, обычно присутствуют все основные типы девчонок. По одной девчонке каждого типа. Так, в каждом классе есть своя Королева-Гордячка - и своя Поджарая Пантера. Это уж непременно... Ну и дела, подумал я. Прямо не секс за деньги, а вечер выпускников в родной школе. А точнее даже - его финальная часть, когда все уже разбились на тепленькие компании и решили "погудеть" еще где-нибудь. Дурацкая, конечно, ассоциация - но именно так мне казалось. Понятно теперь, отчего с ними так хорошо расслаблялся Готанда.
            И та, и другая гостья явно побывали у Готанды уже не раз - обе поздоровались просто, без всякой зажатости. "Привет!" - "Как жизнь?" - "Скучал тут без нас?" - и всё в таком духе. Готанда представил меня - школьный друг, занимается сочинительством.
           - Привет! - улыбнулись мне обе. Улыбками из серии  "не бойся, все свои". Такими особенными улыбками, каких почти никогда не встретишь в реальном мире.
            - Привет, - ответил я.
            Потом мы валялись на диване и на полу, пили бренди с содовой под Джо Джексона,  "Шик" и "Алан Парсон'з Проджект" - и болтали о чем попало. Атмосфера покоя и небывалой раскованности окутала комнату. Нам с Готандой было в кайф - и девчонкам явно не хуже. Готанда, выбрав очкастую в качестве пациентки, изображал стоматолога. Это получалось у него отменно. Куда больше похоже на стоматолога, чем у настоящего стоматолога. Одно слово - талант.
            Готанда сидел на полу с очкастой. С таинственным видом он шептал ей что-то на ухо, а она то и дело хихикала. В это время "гордячка" тихонько прислонилась к моему плечу и сжала мне руку. Пахла она изумительно. Божественный аромат, от которого перехватывало дыхание. Ну точно, как с одноклассницей через десять лет после школы, подумал я снова. "Тогда, в школе, я тебе не решалась сказать... Но ты мне всегда ужасно нравился... Почему же ты никогда не приставал ко мне, дурачок?" Мечта любого пацана-старшеклассника. Идеальный имидж... Я осторожно обнял ее. Она закрыла глаза и уткнулась носом мне в ухо. Потом самым кончиком языка лизнула меня в шею, очень плавно и нежно. Я вдруг заметил, что ни Готанды, ни его собеседницы в комнате уже не было. Надо полагать, уединились в спальне. "Может, пригасим немного свет?" - шепотом предложила она. Я нашарил на стене выключатель, погасил свет, и мы остались в тусклом сиянии торшера. Вместо пластинки уже почему-то играла кассета. Боб Дилан. "It's All Over Now, Baby Blue".
            - Раздень меня, только медленно, - прошептала она мне на ухо. Я повиновался - и начал медленно-медленно снимать с нее свитер, потом юбку, потом блузку, потом чулки. Машинально попытался было сложить вещи поаккуратнее, но тут же сообразил, что нужды в этом нет, и оставил всё как есть на полу. Теперь была ее очередь. Так же медленно она стянула с меня галстук от Армани, потом "ливайсы", потом рубашку. И затем в одних трусиках и узеньком лифчике встала передо мной во весь рост.
            - Ну, как? - улыбнулась она.
            - Здорово! - сказал я. Бесподобное тело. Фатальная, девственно-дикая, страшно возбуждающая красота.
            - Насколько "здорово"? - не унималась она. - Сумеешь сказать конкретнее - не пожалеешь, за мной дело не станет!
            - Сразу детство вспоминается. Школа, например... - признался я искренне.
            Несколько секунд она, озадаченно щурясь, разглядывала меня, словно какое-то чудо света, - и наконец широко улыбнулась:
            - Слушай, а ты уникальный!
            - Что... Ужасно ответил?
            - Отнюдь! - рассмеялась она. Затем придвинулась ко мне близко-близко - и сделала то, чего за все тридцать четыре года со мной никто никогда не делал. Нечто очень интимное - и очень вселенски-громадное, до чего человеческому воображению просто так не додуматься. Хотя кто-то всё же додумался... Я расслабил все мышцы, закрыл глаза и поплыл по течению. Весь сексуальный опыт моей жизни не шел ни в какое сравнение с тем, что сейчас вытворяли со мной.
            - Ну как? Неплохо? - шепнула она мне на ухо.
            - Н-неплохо... - только и выдохнул я.
            Божественная музыка, что успокаивает психику, высвобождает тело и парализует всякое чувство Времени. Полное слияние душ, гармония времени и пространства, высшая форма общения - пусть даже и в такой ограниченной форме... И всё это - за счет списания чьих-то расходов?! "Очень неплохо," - повторил я. Всё еще пел Боб Дилан. Что там за песня-то? Ах, да - "Hard Rain". Я тихонько обнял ее. Она полностью расслабилась и утонула в моих объятиях... Странная это штука - трахать красивую женщину под Боба Дилана за счет списания чьих-то расходов. В старые добрые шестидесятые такое и в голову бы никому не пришло...
            "Да это же виртуальный образ!- мелькнуло у меня в голове. - Нажми на кнопку - исчезнет в ту же секунду. Трехмерный эротический имидж. Запах духов, ощущение мягкой кожи под пальцами и страстные вздохи прилагаются дополнительно..."
            Я прилежно исполнил всё, что от меня требовалось, успешно кончил - и мы отправились с ней под душ. Сполоснувшись, завернулись в банные полотенца, вернулись в комнату и стали пить бренди с содовой под очередных "Дайр Стрэйтс".
            Она спросила, что именно я сочиняю. Я в трех словах описал ей содержание моей работы. М-да, интересного мало, сказала она. Смотря какая тема, сказал я. В общем, я разгребаю культурологические сугробы, сказал я. А я разгребаю физиологические сугробы, сказала она. И засмеялась. Эй, сказала она, давай еще разок поразгребаем вместе сугробы? И мы снова трахнулись, прямо на ковре. На этот раз - очень просто и очень медленно. Но даже в простом и незатейливом сексе она отлично знала, как доставить мне максимум удовольствия. "Откуда ей это известно?" - поражался я всю дорогу.
            Уже когда мы клевали носами, сидя бок о бок в огромной ванне, я спросил ее о Кики.
            - Кики... - повторила она. - Давненько я о ней ничего не слышала. А вы что,  знакомы?
            Я молча кивнул.
            Она сжала губы и фыркнула, как ребенок.
            - Пропала она куда-то. Как в воду канула... Мы ведь с ней подружками были. Вместе за покупками ходили, по барам шатались и всё такое. Пока она вдруг не исчезла. Месяц назад или два... Честно сказать, вполне обычная история. На работе вроде нашей заявлений об уходе не пишут. Кто решил уйти - исчезает молча. Мне-то, конечно, жаль, что я без подружки осталась. Уж больно хорошо мы с ней ладили. Но если по большому счету, ушла - и слава Богу. Всё-таки у нас не в гёрлскауты вербуют...
            Ее изящные пальчики пробрались ко мне в пах.
            - А ты с ней спал?
            - Мы жили вместе когда-то... Года четыре назад.
            - Четыре года? - усмехнулась она. - Так давно! Четыре года назад я еще пай-девочкой была и в школу ходила...
            - Так значит, встретиться с Кики никакой возможности нет? - спросил я уже в упор.
            - Трудная задачка... Даже не представляю, куда она деться могла. Как сквозь землю провалилась. Как в бетонную стену замуровалась. Вмертвую. Никакой подсказки. Станешь искать - наверняка просто время убьешь понапрасну. Эй, а ты что... любишь ее до сих пор?
            Я медленно вытянул ноги в горячей воде и задумался, уставившись в потолок. Люблю ли я Кики до сих пор?
            - Сам не пойму... Но так или эдак - мне позарез нужно с ней повидаться. У меня такое чувство, что Кики сама страшно хочет меня увидеть. И поэтому снится мне постоянно...
            - Как странно, - сказала она, глядя мне прямо в глаза. - Вот и ко мне она иногда приходит во сне...
            - В каком сне? О чем?
            Она ничего не ответила. Лишь чуть заметно улыбнулась собственным мыслям.
            - Хочу еще выпить! - сказала она наконец.
            Мы снова вернулись в комнату и стали дальше пить бренди под музыку - прямо на полу. Она пристроилась у меня на груди, я обнял ее. Готанда со второй подругой, похоже, заснули - из спальни никто не выходил.
            - Знаешь, - сказала она. - Можешь не верить, но мне с тобой очень здорово - вот так, как сейчас. Честное слово. То, что я по работе должна какую-то роль играть - это здесь ни при чем. Правда, не вру! Ты мне веришь?
            - Верю, - ответил я. - Мне тоже с тобой очень здорово. Очень спокойно на душе. Как с одноклассницей...
            - Нет, ты точно уникальный! - рассмеялась она.
            - И всё-таки насчет Кики, - сказал я. - Что, совсем-совсем ничего не знаешь? Адрес, фамилию - ну, хоть что-нибудь?
            Она задумчиво покачала головой.
            - А мы ни о чем таком не разговаривали никогда. И имена у нас всех придуманные. Она - Кики. Я - Мэй. Там, в спальне - Мами. У всех только прозвища - три-четыре буквы и всё. Про личную жизнь друг дружки вообще ничего не знаем. Пока сама не расскажешь - никто и не спросит. Такой этикет. Дружить-то мы дружим. После работы всегда отдыхаем все вместе. Но... это не настоящая реальность. Ничего настоящего мы друг о дружке не знаем! Я - Мэй, она - Кики. Реальной жизни тут нет. Имиджи. Вроде и существуем в пространстве - но не заполняем его. Имя у каждой - как бы название очередной фантазии. А фантазии друг друга мы стараемся уважать. Понимаешь?
            - Вполне, - кивнул я.
            - Кое-кто из клиентов нас жалеет за это... Но они просто не понимают! Мы же не только ради денег этим занимаемся. О своем удовольствии тоже не забываем! В клубе членская система, клиент всегда очень качественный. Все стараются нас как-нибудь ублажить. Так что нам в таком придуманном мире вовсе даже не скучно...
            - Значит, вам весело сугробы разгребать? - хмыкнул я.
            - Конечно, весело! - засмеялась она. И прижалась губами к моей груди. - А иногда и в снежки поиграть удается!
            - Мэй... - повторил я. - Когда-то я уже знал одну девчонку по имени Мэй. Рядом с нашей фирмой была зубная клиника, она там за конторкой приема работала. Родилась на Хоккайдо в семье крестьянина. И все ее звали "Козочка Мэй". Очень смуглая и худая как щепка. Славная такая была...
            - Козочка Мэй... - повторила она. - А тебя как зовут?
            - Медвежонок Пух, - сказал я.
            - Прямо как в сказке! - засмеялась она. - "Козочка Мэй и медвежонок Пух"...
            - Точно, как в сказке... - согласился я.
            - Поцелуй меня! - попросила она. Я обнял ее, и мы поцеловались. Умопомрачительным поцелуем. Так, как я не целовался уже тысячу лет.
            Нацеловавшись, мы стали пить не помню какой по счету бренди под альбом "Полис". Вот, кстати, еще одно дурацкое названье банды. Это ж как надо сбрендить, чтоб назвать рок-группу "Полиция"?! Задумавшись об этом, я не сразу заметил, что Мэй заснула прямо в моих объятиях. Сладко посапывая у меня на груди, она больше не походила на гордую королеву. Обычная девчонка с соседнего двора, ранимая и доверчивая. Вечеринка для одноклассников, черт бы меня побрал... Шел пятый час. Пластинка закончилась, стояла идеальная тишина. Козочка Мэй и медвежонок Пух... Очередная фантазия. Волшебная сказка за счет списания чьих-то расходов. Рок-группа "Полиция"... Ну и денек получился! Я думал, что вышел на верную тропинку - но опять заблудился. Ниточка, что могла бы привести куда-то, оборвалась. Пообщался с Готандой. Проникся к нему чем-то вроде симпатии. Встретился с Козочкой Мэй. Переспал с ней. Получил удовольствие. Стал Винни-Пухом. Поразгребал "физиологические сугробы". В общем, много чего пережил в этот день... Но так и не пришел ни к чему в итоге.
            Я варил на кухне кофе, когда они проснулись и приплелись туда все втроем. Часы показывали шесть тридцать. Мэй была в банном халате. Мами с Готандой - в его пестрой пижаме: ей достался верх, ему низ. На мне - футболка и джинсы. Все уселись за стол и принялись за утренний кофе. Поджарились тосты, и мы стали есть тосты, передавая друг другу масло и джем. По радио передавали "Барокко для вас". Пастораль Генри Пёрселла. Настроение было, как утром на пикнике.
            - Прямо как утром на пикнике, - сказал я.
            - Ку-ку! - сказала Мэй.


            В полвосьмого Готанда вызвал по телефону такси, и мы проводили девчонок. Перед уходом Мэй поцеловала меня.
            - Если получится встретить Кики - обязательно привет передай, - сказала она. Я дал ей свою визитку и попросил позвонить, если вдруг что-нибудь узнает.
            - Да, конечно, - кивнула она. Потом подмигнула и добавила: - Как-нибудь еще поразгребаем с тобой сугробы, ага?
            - Какие сугробы? - спросил Готанда.


            Мы остались вдвоем и выпили еще по кофе. Кофе я сварил вручную. Что-что, а кофе варить я умею отменно. В небе за окном неторопливо вставало солнце, и Токийская телебашня ослепительно сверкала в его лучах. При взгляде на этот пейзаж в памяти всплывала реклама "Нескафэ". Вроде у них там тоже была телебашня. "Токио начинается утренним Нескафэ"... Так, кажется. А может, и нет. Неважно. В общем, телебашня сияла на солнце, и мы пили кофе, глядя на нее. А в голову всё лезла строчка из телерекламы.
            Нормальные люди в этот час спешили на работу, в школу или еще куда-нибудь. Но только не мы с Готандой. Мы с Готандой всю ночь развлекались с красивыми женщинами, профессионалками своего ремесла, - а теперь пили кофе и никуда не спешили. И, скорее всего, через полчаса уснем как сурки. Нравилось это нам или нет - вопрос отдельный, но мы с Готандой напрочь выпадали из стиля жизни "нормальных людей".
            - Какие планы на сегодня? - спросил Готанда, оторвавшись наконец от окна.
            - Поеду домой отсыпаться, - ответил я. - Никаких особых планов нет.
            - Я тоже посплю до обеда, а потом у меня деловая встреча, - сказал Готанда.
            И мы еще немного помолчали, разглядывая Токийскую телебашню.
            - Ну что - понравилось? - спросил наконец Готанда.
            - Понравилось, - ответил я.
            - Про Кики узнал что-нибудь?
            Я покачал головой.
            - Только то, что она исчезла. Как ты и говорил. Никаких следов. Даже фамилии не известно.
            - Ну, я еще в конторе спрошу, - пообещал он. - Может, что и узнаю, если повезет...
            Сказав так, он задумчиво сжал губы и почесал чайной ложечкой висок. "Полный шарман", как сказали бы девчонки.
            - Слушай, - спросил он. - Ну, а что ты собираешься делать, если всё-таки Кики найдешь? Вернуть ее попытаешься? Или ты ради прошлого всё затеял?
            - Сам не знаю, - ответил я.
            Я и правда не знал. Найду - тогда и подумаю, что делать дальше. Без вариантов.
            Мы допили кофе - и Готанда доставил меня до дома на своей новенькой, без единого пятнышка коричневой "мазерати". Я сначала отнекивался, собираясь вызвать такси, но он настоял, заявив, что ехать всё равно очень близко.
            - Как-нибудь еще позвоню тебе, ладно? - сказал он мне на прощанье. - Здорово мы с тобой поболтали. А то мне ведь и поговорить-то обычно не с кем...  Так что, если не против, попробую тебя снова куда-нибудь выманить...
            - Да, конечно, - сказал я. И поблагодарил его - за стэйк, за выпивку и за девочек.
            Он промолчал и лишь покачал головой. О чем промолчал - было ясно без слов.




20.

            Следующие несколько суток прошли тихо, без ярких событий. По три-четыре раза на дню мне звонили насчет работы, но я включил автоответчик и не подходил к телефону. Моя наработанная репутация умирала с большим трудом. Я готовил еду, ел, выходил из дома, слонялся по Сибуя - и неизменно раз в день смотрел "Безответную любовь" в каком-нибудь кинотеатре. В разгар весенних каникул залы не то чтобы ломились от зрителей, но народу хватало. Почти все это были старшеклассники. Из "приличных" взрослых людей, похоже, в кино ходил только я. Подростки же заявлялись сюда с единственной целью - "протащиться" от очередной кинозвезды или поп-идола в главной роли. На сюжетные перипетии, качество режиссуры и прочую дребедень им было глубоко наплевать. Стоило Звезде Их Мечты показаться в кадре, как они тут же принимались хором вопить свое "Вау! Вау!", пихая друг друга локтями. По звуку это напоминало притон для бродячих собак. Когда же Звезду Их Мечты не показывали, они дружно чем-то шуршали, что-то откупоривали, беспрестанно что-нибудь грызли и пискляво тянули на все лады "Ч-чё за тоска!" или "Да паш-шел ты!". Иногда мне казалось: случись в таком  кинотеатре пожар, да сгори он дотла со всеми своими зрителями - мир бы явно вздохнул спокойнее.
            Начиналась "Безответная любовь" - и я пытливо разглядывал титры. Ошибки не было: всякий раз имя "Кики" упоминалось там мелким шрифтом.
            Когда заканчивалась сцена с Кики, я выходил из кино и отправлялся бродить по городу. Маршрут у меня, как правило, получался один. От Харадзюку - до бейсбольного поля, через кладбище - на Омотэсандо, потом к небоскребу Дзинтан - и снова на Сибуя. Лишь иногда, устав, я заходил по пути куда-нибудь выпить кофе. По Земле и впрямь растекалась весна. Весна с ее ностальгическим запахом. Земной шар с упрямой, неумолимой регулярностью совершал вокруг Солнца очередной Цикл. Чудеса Мироздания... Всякий раз, когда кончается зима и приходит весна, я думаю о чудесах Мироздания. Почему, например, каждая весна одинаково пахнет? Год за годом наступает очередная весна - а запах всё тот же. Очень тонкий, едва уловимый, но всегда тот же самый...
            На каждой улице просто в глазах мельтешило от плакатов предвыборной кампании. Все плакаты были ужасными, один другого невзрачнее. По дорогам проносились туда-сюда автобусы с мегафонами - очевидно, призывая за кого-то голосовать. Что конкретно они орали, разобрать было невозможно. Просто орали - и всё. Я вышагивал по этим улицам и думал о Кики. И вдруг заметил: постепенно к ногам возвращалась былая упругость. С каждым шагом походка становилась всё легче, уверенней - а тем временем и голова начала обретать какую-то странную, не свойственную ей доселе сообразительность. Очень медленно, совсем чуть-чуть, но я сдвинулся с мертвой точки. У меня появилась Цель - и ноги, как в цепной передаче, получив нужный импульс, задвигались сами. Очень добрый знак... Танцуй! - сказал я себе. В рассуждениях смысла нет. Что бы ни происходило вокруг - отрывай от земли затекшие ноги, сохраняй свою Систему Движения. Да смотри хорошенько, смотри внимательнее - куда при этом тебя понесет. И постарайся удержаться в этом мире. Чего бы это ни стоило...
            Так, совершенно непримечательно, протекли последние четыре или пять дней марта. На первый взгляд - никакого прогресса. Я ходил за продуктами, готовил на кухне еду, съедал ее, отправлялся в кино, смотрел "Безответную любовь" и совершал затяжную прогулку по заданному маршруту. Вернувшись домой, проверял автоответчик - но все сообщения были сплошь о работе. Перед сном пил сакэ и читал какие-то книги. Так повторялось изо дня в день. Пока наконец не пришел апрель - с его стихами Элиота и импровизом Каунта Бэйси. По ночам, потягивая в одиночку сакэ, я вспоминал Козочку Мэй и наш с нею секс. Разгребанье сугробов... Это было до  странности отдельное воспоминание. Никуда не ведущее, ни с чем не связанное. Ни с  Готандой, ни с Кики, ни с кем-то еще. Хотя помнил я всё очень живо, в мельчайших деталях, всё ощущалось гораздо свежее, реальнее, чем на самом деле - и в итоге ни к чему не вело. Но я понимал: случилось именно то, что мне было нужно. Соприкосновение душ в очень ограниченной форме. Взаимное уважение имиджей и фантазий партнера. Улыбка из серии "не бойся, все свои". Утро на пикнике. Ку-ку...
            Интересно, пытался представить я, каким сексом занималась с Готандой Кики? Неужели так же сногсшибательно, как и Мэй, обеспечивала весь комплекс услуг по полной программе? Все девицы в клубе владеют этим ноу-хау - или же это особенность лично Мэй? Черт его знает. Не у Готанды же спрашивать, в самом деле... В сексе со мною Кики выступала скорее пассивной стороной. На мои объятия всегда отвечала теплом - но со своей стороны ни стремления к этому, ни активности не проявляла. В моих же руках она полностью расслаблялась, будто бы растворяясь в получаемом удовольствии. Так, что с нею я ни разу не остался неудовлетворенным. Потому что это было очень здорово - любить ее расслабленной. Ощущать ее мягкое тело, спокойное дыхание, влажное тепло у нее внутри. Уже этого мне хватало. И поэтому я даже представить не мог, чтобы с кем-то еще - например, с Готандой - она занималась профессиональным, активным сексом на всю катушку. Или, может, мне просто не хватало воображения?
            Как разделяют шлюхи Секс По Работе - и Секс Для Себя? Для меня это неразрешимая загадка. Как я и сказал Готанде, до этого я ни разу со шлюхой не спал. С Кики - спал. Кики была шлюхой. Но я, разумеется, спал с Кики-Личностью, а не с Кики-Шлюхой. И наоборот, с Мэй-Шлюхой переспал, а с Мэй-Личностью нет. Так что пытаться как-то обобщить первый случай со вторым - занятие весьма бестолковое. Чем больше я думал об этом, тем больше запутывался. Вообще, в какой степени секс - штука психологическая, а в какой - просто техника? До каких пор это - настоящее чувство, а с каких пор - игра? И, опять же, хорошая актерская игра - вопрос чувств или мастерства? Действительно ли Кики нравилось спасть со мной? А в том фильме - неужели она просто играла роль? Или и правда впадала в транс, когда пальцы Готанды ласкали ей спину?
            Полная каша из имиджей и реальности.
            Например, Готанда. В роли врача он - не более чем экранный имидж. Однако на врача он похож куда больше, чем настоящий врач. Ему хочется верить.
            На что же похож мой имидж? Или даже не так... Есть ли он у меня вообще?
            "Танцуй, - сказал Человек-Овца. - И при этом - как можно лучше. Чтобы всем было интересно смотреть..."
            Что же получается - мне тоже нужно создать себе имидж? И делать так, чтобы всем было интересно смотреть?.. Выходит, что так. Какому идиоту на этой Земле интересно разглядывать моё настоящее "я"?


            Когда глаза начинали совсем слипаться, я споласкивал на кухне чашечку из-под сакэ, чистил зубы и ложился спать. Я закрывал глаза - и наступал еще один день. Очень быстро одни сутки сменялись другими. Так незаметно пришел апрель. Самое начало апреля. Утонченно-прозрачное, пугливо-ранимое и изящное, как тексты Трумэна Капоте.  Очередным воскресным утром я отправился в универмаг "Кинокуния" и в который раз закупил там дрессированных овощей. А также дюжину банок пива и три бутылки вина со скидкой на распродаже. Вернувшись домой, прослушал сообщения на автоответчике. Звонила Юки. Голосом, в котором не слышалось ни малейшего интереса к происходящему, она сказала, что позвонит еще раз в двенадцать, и чтобы я был дома. Сказала и - брякнула трубкой. Бряканье трубкой, похоже, было частью ее неподражаемой жестикуляции. Часы показывали 11:20. Я заварил на кухне кофе покрепче, уселся в комнате на полу и, потягивая горячий кофе, стал читать свежий "Полицейский участок-87" Эда Макбейна. Вот уже лет десять подряд я собираюсь навеки покончить с чтением подобного мусора, но как только выходит очередное продолжение - тут же его покупаю. Для хронических болезней  десять лет - слишком долгий срок, чтоб надеяться на исцеление. В пять минут первого зазвонил телефон.
            - Жив-здоров? - осведомилась Юки.
            - Со страшной силой, - бодро ответил я.
            - Что делаешь? - спросила она.
            - Да вот думаю приготовить обед. Сейчас возьму дрессированных овощей из пижонского универмага, копченой горбуши и лука, охлажденного в воде со льдом - да порежу всё помельче ножом, острым как бритва, а потом сооружу из этого сэндвич и приправлю горчицей с хреном. Французское масло из "Кинокуния" неплохо подходит для сэндвичей с копченой горбушей. Если постараться - выйдет не хуже, чем у "Деликатессен сэндвич стэнд" в центре Кобэ. Иногда не получается. Но это не страшно. Была бы цель поставлена - а цепочка проб и ошибок сама приведет к желаемому результату...
            - Глупость какая, - сказали мне в трубке.
            - Зато какая вкуснятина! - воскликнул я. - Мне не веришь - спроси у пчел. Или у клевера. Правда, ужасно вкусно.
            - Что ты болтаешь?.. Какие пчелы? Какой клевер?!
            - Я к примеру сказал, - пояснил я.
            - Кошмар какой-то, - сокрушенно вздохнула Юки. - Тебе, знаешь ли, неплохо бы  подрасти. Даже для меня ты иногда звучишь очень глупо.
            - Ты считаешь, мне нужна социальная адаптация?
            - Хочу на машине кататься, - заявила она, пропустив мой вопрос мимо ушей. - Ты сегодня вечером занят?
            - Да вроде свободен, - сказал я, немного подумав.
            - В пять часов приезжай забрать меня на Акасака. Не забыл еще, где это?
            - Не забыл, - сказал я. - А ты что, так с тех пор и живешь там, одна-одинешенька?
            - Ага. В Хаконэ всё равно делать нечего. Здоровенный домище на вершине горы. В одиночку с ума сойти можно... Здесь куда интересней.
            - А что мать? Всё никак не приедет?
            - Откуда я знаю? Она ж не звонит и не пишет. Так и сидит, небось, в своем Катманду. Я же тебе говорила - больше я на нее в жизни расчитывать не собираюсь. И когда  вернется - не знаю и знать не хочу.
            - А с деньгами у тебя как?
            - С деньгами в порядке. По карточке снимаю сколько надо. У мамы из сумочки успела одну стянуть. Для такого человека, как мама, карточкой больше, карточкой меньше - разницы никакой, ничегошеньки не заметит. А я, если сама о себе не позабочусь - просто ноги протяну. С такой безалаберным человеком, как она, только так и можно... Ты согласен?
            Я промычал в ответ нечто уклончиво-невразумительное.
            - Питаешься хоть нормально?
            - Ну конечно, питаюсь! Что ты спрашиваешь?! Не питалась бы - уже померла бы давным-давно!
            - Я тебя спрашиваю, ты нормально питаешься или нет?
            Она кашлянула в трубку.
            - Ну... В "Кентакки фрайд чикен" хожу, в "Макдональдс", в "Дэйли Квин"... Завтраки в коробочках всякие...
            Пищевой мусор, понял я.
            - В общем, в пять я тебя забираю, - сказал я. - Поедем с тобой съедим что-нибудь нормальное. Просто ужас, чем ты желудок себе набиваешь! Молодой растущий женский организм требует куда более здоровой пищи. Если долго жить в таком режиме - начнут плясать менструальные циклы. Конечно, ты всегда можешь сказать - мол, это уже твое личное дело. Но от твоих задержек неизбежно начнут испытывать неудобства и окружающие. Нельзя же совсем плевать на людей вокруг!
            - Глупость какая... - пробормотали в трубке совсем тихонько.
            - Кстати, если ты не против - может, всё-таки дашь мне номер своего телефона?
            - Это зачем еще?
            - Затем, что связь у нас пока одностороняя, так нечестно. Ты знаешь мой телефон. Я не знаю твоего телефона. Взбрело тебе в голову - ты мне звонишь; взбрело в голову мне - я тебе позвонить не могу. Никакого равноправия! Ну, и вообще неудобно: скажем, договорились мы с тобой встретиться, а на меня вдруг неотложное дело свалилось, как снег на голову - как же я тебе сообщу?
            Озадаченная, она посопела чуть слышно в трубку - и сообщила-таки свой номер. Я записал его в блокноте сразу после телефона Готанды.
            - Только уж сделай милость - постарайся не менять свои планы так запросто, - сказала Юки. - Хватит мне мамы с ее выкрутасами.
            - Не беспокойся. Так запросто я своих планов не меняю. Честное слово. Не веришь - спроси у бабочек. Или у ромашек. Все тебе скажут: мало кто на свете держит слово так  крепко, как я. Но, видишь ли, на этом же белом свете иногда происходят всякие происшествия. То, что заранее не предугадать. Этот мир, к сожалению, слишком огромный и слишком запутанный, и порой он подкидывает ситуации, с которыми я не могу справиться прямо-таки сразу. Вот в таких ситуациях мне и придется срочно тебя известить. Понимаешь, о чем я?
            - Происшествия... - повторила она.
            - Ага. Как гром среди ясного неба, - подтвердил я.
            - Надеюсь, никаких происшествий не произойдет, - сказала Юки.
            - Хорошо бы, - понадеялся с ней и я.
            И просчитался.




21.

            Они заявились в четвертом часу. Вдвоем. Их звонок застал меня в душе. Пока я накидывал халат и плелся к двери, позвонить успели раз восемь. Настырность, с которой звонили, вызывала раздражение по всей коже. Я открыл дверь. На пороге стояли двое. Одному на вид лет за сорок, другому примерно как мне. Старший - высокий, на переносице шрам. Ненормально загорелый для начала весны. Крепким, настоящим загаром, какой зарабатывают на всю жизнь рыбаки. Ни на пляжах Гуама, ни на лыжных курортах так не загоришь, хоть тресни. Жесткие волосы, неприятно большие руки. Одет в плащ мышиного цвета. Молодой же, наоборот - невысокого роста, длинноволосый. Умные маленькие глаза. Эдакий старомодный юноша-семидесятник, сдвинутый на литературе. Из тех, что в компании себе подобных то и дело приговаривают, откидывая патлы со лба: "А вот Мисима...". Со мной в университете, помню, училось сразу несколько таких типов. Плащ на нем был темно-синий. Черные башмаки на ногах у обоих не имели ни малейшего отношения к моде. Дешевые, стоптанные; валяйся такие в грязи на дороге - даже взгляд бы не зацепился. Ни один из джентльменов своим видом к дружбе не располагал. Про себя я назвал их Гимназистом и Рыбаком.
            Гимназист извлек из кармана полицейское удостоверение и, ни слова не говоря, показал его мне. Как в кино, подумал я. До сих пор мне ни разу не доводилось разглядывать полицейское удостоверение, но я сразу почувствовал: это - не фальшивка. Кожа на обложке истерта в точности как на ботинках. И всё-таки этот тип даже удостоверение предъявлял с таким видом, будто распространял среди соседей альманах своего литкружка.
            - Полицейский участок Акасака, - представился Гимназист.
           Рыбак стоял рядом, руки в карманах, и не произносил ни звука. Словно бы невзначай просунув ногу между порогом и дверью. Так, чтобы дверь не захлопнулась. Черт бы меня побрал. И правда, кино какое-то...
            Гимназист запихал удостоверение обратно в карман и принялся пытливо изучать меня с головы до пят. Я стоял с совершенно мокрой головой, в халате на голое тело. В зеленом банном халате от "Ренома". Лицензионного пошива, конечно - но на спине всё равно большими буквами написано: "Renoma". И волосы пахли шампунем "Wella". В общем, абсолютно нечего стесняться перед людьми. И потому я стоял и спокойно ждал, когда мне что-нибудь скажут.
           - Видите ли, у нас к вам возникли некоторые вопросы, - заговорил наконец Гимназист. - Уж извините, но не могли бы вы пройти с нами в участок?
            - Вопросы? Какие вопросы? - поинтересовался я.
            - Вот об этом нам лучше и поговорить в участке, - ответил он. - Дело в том, что беседа требует соблюдения протокола, понадобятся некоторые документы. Так что, если можно, хотелось бы обсудить всё там.
            - Я могу переодеться? - спросил я.
            - Да, конечно, пожалуйста... - ответил он, никак не меняясь в лице. Лицо его оставалось бесцветным, как и интонация. Играй такого следователя дружище Готанда - всё выглядело бы куда реалистичнее и профессиональнее, подумал я. Но что поделать - реальность есть реальность...
            Всё время, пока я переодевался в дальней комнате, они так и простояли в дверях. Я натянул любимые джинсы, серый свитер, поверх свитера - твидовый пиджак. Высушил волосы, причесался, распихал по карманам кошелек, записную книжку, ключи, затворил окно в комнате, перекрыл газовый вентиль на кухне, погасил везде свет, переключил телефон на автоответчик. И сунул ноги в темно-синие мокасины. Оба визитера смотрели, как я обувался, с таким видом, словно разглядывали нечто диковинное. Рыбак по-прежнему держал ногу между дверью и косяком.
            Автомобиль дожидался нас чуть вдалеке от дома, очень явно припаркованный так, чтобы не мозолить людям глаза. Самая обычная патрульная машина, за рулем - полицейский в форме. Первым в салон полез Рыбак, потом запихнули меня, а уже за мной пристроился Гимназист. Всё в лучших традициях Голливуда. Гимназист захлопнул за собой дверь, и в гробовом молчании мы тронулись с места.
            Хотя дорога была забита, сирену включать они не стали, и машина ползла как черепаха. По комфортности всё внутри напоминало такси. Разве что счетчика не было. В целом мы дольше стояли, чем ехали, так что водители соседних автомобилей таращились на мою физиономию во все глаза. Никто в машине не говорил ни слова. Рыбак, скрестив руки на груди, смотрел в одну точку перед собой. Гимназист же, напротив, глядел за окно с таким замысловатым выражением лица, будто сочинял в уме пейзажную зарисовку для какого-нибудь романа. Интересно, что за картину он там сочиняет, подумал я. Как пить дать, что-нибудь мрачное, с целой кучей невразумительных слов. "Весна как она есть нахлынула яростно, словно черный прилив. Прокатившись по городу, она разбудила самые потаенные чувства безымянных людишек, что прятались в его закоулках - и растворилась в бесплодном зыбучем песке, не издав ни звука"...
            Я представил подобный текст - и мне тут же захотелось повычеркивать к дьяволу половину этой бредятины. Что такое "весна как она есть"? Что за "бесплодный песок"?! Скоро, впрочем, я спохватился и прекратил это идиотское редактирование. Улицы Сибуя, как обычно, кишели безмозглыми тинейджерами в клоунских одеяниях. Ни "разбуженных чувств", ни "зыбучего песка" не наблюдалось, хоть тресни.
            По прибытии в участок меня провели на второй этаж - в "кабинет дознания". То была тесная, метра полтора на два комнатка с крохотным окошком в стене. В окошко не пробивалось почти никакого света. Видимо, из-за соседнего здания, построенного впритык. В кабинете стояли стол, два железных конторских стула, плюс пара раскладных табуретов в углу. Над столом висели часы, примитивней которых, наверно, придумать уже невозможно. И более - ничего. То есть, вообще ничего. Ни настенных календарей, ни картин. Ни полки для бумаг. Ни вазы с цветами. Ни плакатов, ни лозунгов. Ни чайных приборов. Только стол, стулья, часы. На столе я увидел пепельницу, карандашницу и стопку казенных папок с документами.
            Войдя в кабинет, мои провожатые сняли плащи, аккуратно сложили их на табурете в углу и усадили меня на железный стул. По другую сторону стола, прямо напротив меня, уселся Рыбак. Гимназист стоял чуть поодаль с блокнотом в руке, то и дело перегибая его и с хрустом пролистывая страницы. Никто из них не говорил ни слова. Молчал и я.
            - Ну, и чем ты занимался вчера вечером? - произнес наконец Рыбак. На моей памяти это было первым, что он вообще произнес.
            Вчера вечером, подумал я. А что, собственно, случилось вчера вечером? В моей голове вчерашний вечер ничем особо не отличался от позавчерашнего. А позавчерашний вечер - от позапозавчерашнего. Как ни жаль, но именно так и было. С минуту я молчал, тщетно пытаясь что-нибудь вспомнить. Вечно эти воспоминания занимают какое-то время...
            - Послушай! - сказал Рыбак и откашлялся. - Я мог бы рассказать тебе очень много о наших законах. И это заняло бы уйму времени. Чтобы не тратить столько времени зря, я спрашиваю очень простые вещи. А именно - что ты делал со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра. Очень просто, не правда ли? Ответив мне так же просто, ты совершенно ничего не теряешь.
            - Вот и дайте подумать, - сказал я.
            - Разве, чтобы вспомнить, обязательно нужно думать? Я ведь спрашиваю о вчерашнем вечере! Не об августе прошлого года, заметь! Тут даже думать не о чем! - наседал Рыбак.
            Вот потому и не вспомнить, чуть было не ответил я, но сдержался. Что такое случайные провалы в памяти - этим ребятам, похоже, никогда не понять. Чего доброго, еще и в идиоты меня запишут...
            - Я подожду, - сказал Рыбак. - Я подожду, а ты вспоминай, не торопись. - Он достал из кармана пиджака пачку "Сэвэн старз" и прикурил от дешевой пластмассовой зажигалки. - Куришь?
            - Нет, - сказал я. Как пишет "Брутас", для современного горожанина курить уже не модно. Но эти двое плевали на моду и дымили с явным удовольствием. Рыбак курил "Сэвэн старз", Гимназист - короткий "Хоуп". Оба явно приближались к категории chain smokers. "Брутаса" и в руках никогда не держали. Совершенно немодные ребята.
            - Мы подождем пять минут, - произнес Гимназист, как и прежде, плоским бесцветным голосом. - А вы за это время постарайтесь припомнить. Где были и чем занимались вчера вечером...
            - Я же тебе говорю, это интель! - повернулся вдруг Рыбак к Гимназисту. - Я проверял - у него и раньше приводы были. И пальчики сняты, и отдельный файл заведен. Участие в студенческих бунтах. Дезорганизация работы административных учреждений. Дело передано в суд. Да он на таких беседах уже собаку съел! Железная выдержка. Полицию, само собой, ненавидит. Уголовный кодекс наизусть вызубрил. Как и свои конституционные права. Вот увидишь, еще немного - и закричит "позовите адвоката"!
            - Но он же сам согласился прийти. Да и спрашиваем мы совсем простые вещи! - отозвался Гимназист якобы удивленным тоном. - И арестом ему никто не угрожал... Что-то я не пойму. Зачем ему звать адвоката? Мне кажется, ты усложняешь. Не ищи смысла там, где его нет.
            - А мне кажется, этот парень просто ненавидит полицейских. И всё, что с полицией связано, на дух не переносит. Физиологически. От патрульных машин до постовых на дороге. И потому он скорее сдохнет, чем согласится хоть чем-то помочь.
            - Брось ты, всё будет в порядке. Скорее ответит - скорее домой пойдет. Человек трезвомыслящий - чего бы не ответить? Да и потом, станет адвокат тащиться сюда только из-за того, что у его клиента поинтересовались, чем он вчера занимался! Адвокаты тоже люди занятые. Если он интель, то уж это наверняка понимает!
            - Ну, что ж, - сказал Рыбак. - Если и правда понимает - тогда сбережет время и себе, и нам. Мы здесь люди занятые. Да и у него, я думаю, найдутся дела поважней. А будет резину тянуть - только сам устанет. Оч-чень сильно устанет...
            Эти два комика всё разыгрывали передо мной мизансцену, пока отведенные пять минут не прошли.
            - Ну, что? - сказал наконец Рыбак. - Как ты там? Что-нибудь вспомнил?
            Я ничего не вспомнил - да и не особо хотелось. Чуть позже само вспомнится как-нибудь. Но сейчас - бесполезно. Проклятая дыра в памяти не зарастала, хоть тресни.
            - Сначала вы мне объясните, в чем дело, - сказал я. - Я не могу говорить, не зная, в чем дело. И не хочу на себя наговаривать, не зная, в чем дело. Элементарные приличия требуют, чтобы сначала человеку объяснили, в чем дело, а потом уже спрашивали. Вы же ведете себя в высшей степени неприлично.
            - Он не хочет на себя наговаривать... - повторил за мной Гимназист так, будто разбирал текст какого-нибудь романа. - Мы ведем себя в высшей степени неприлично...
            - Ну, что я говорил? Чистый интель! - сказал Рыбак. - Всё воспринимает через задницу. Полицию ненавидит. А о том, что на свете творится, узнает из рубрики "Мир" в газете "Асахи".
            - Газет я не покупаю. И рубрики "Мир" не читаю, - возразил я. - И пока мне не объяснят, за каким дьяволом меня сюда притащили, я ничего не скажу. Собираетесь дальше хамить - хамите сколько влезет. Мне торопиться некуда. У меня свободного времени - завались.
            Следователи молча переглянулись.
            - Значит, если мы объясним, в чем дело, ты будешь отвечать? - спросил Рыбак.
            - Не исключено, - ответил я.
            - А у него занятное чувство юмора, - произнес Гимназист, сложив руки на груди и глядя куда-то вверх. - "Не исключено!"..
            Рыбак погладил пальцем шрам на переносице. Судя по всему, то был шрам от ножа - глубокий, со рваными краями.
            - Слушай меня внимательно, - произнес Рыбак. - Времени у нас в обрез. Лясы точить некогда, скорей бы с этой бодягой покончить. Или ты думаешь, мы от этого удовольствие получаем? Да нам бы к шести свернуть все дела - и ужинать дома с семьей, как нормальные люди! Ненавидеть тебя нам не за что. Зуб на тебя мы не точим. Расскажи, что делал вчера вечером - и больше мы от тебя ничего не потребуем. Если человеку нечего стыдиться, рассказать такое - проще простого, не так ли? Или ты что-то скрываешь, и потому молчишь?
            Я молча разглядывал пепельницу посередине стола.
            Гимназист снова с хрустом пролистал страницы блокнота и спрятал его в карман. С полминуты никто не произносил ни слова. Рыбак достал очередную сигарету и закурил.
            - Железобетонная выдержка, - съязвил он наконец.
            - Ну, что? Вызываем Комиссию по правам человека? - спросил Гимназист.
            - Да при чем тут права человека? - тут же отозвался Рыбак. - Это же элементарный гражданский долг! Так и в Законе сказано: "Оказывать посильную помощь следствию". Слышал, ты? В твоем любимом законодательстве написано, черным по белому! За что же ты так полицию ненавидишь, а? Ты, когда в городе заблудишься, у кого дорогу спрашиваешь? У полиции. Если твой дом обчистили, куда ты звонишь, как ошпаренный? В полицию! А о том, что всё это - дашь на дашь, даже подумать не хочешь? Что тебе мешает ответить? Мы же спрашиваем простые вещи простым языком, так или нет? Где ты был и что делал вчера вечером? Может, не будем резину тянуть - да закончим со всем этим поскорее? И мы будем спокойно работать дальше. А ты пойдешь домой. Всем хорошо, все счастливы. Или тебе так не кажется?
            - Сначала я должен узнать, в чем дело, - повторил я.
            Гимназист извлек из кармана пачку бумажных салфеток, вытянул одну и трубно, с оттяжкой высморкался. Рыбак отодвинул ящик стола, достал оттуда пластмассовую линейку и принялся похлопывать ею по раскрытой ладони.
            - Вы что, ничего не соображаете? - воскликнул Гимназист, выбрасывая салфетку в урну возле стола. - Каждым таким ответом вы только вредите себе самому!
            - Эй, парень. Сейчас не семидесятый год. Кому охота тратить время на твои игры в борьбу с произволом?! - протянул Рыбак с такой интонацией, будто ему осточертел белый свет. - Эпоха бунтов прошла, приятель! Новое общество засосало всех - и тебя, и меня - в свое болото по самые уши. Нет больше ни произвола, ни демократии. Никто уже и не мыслит такими категориями! Это общество слишком огромно. Какую бурю ни пытайся поднять - не выгадаешь ни черта. Система отлажена до совершенства. Любому, кто ей недоволен, остается разве что окопаться и ждать какого-нибудь супер-землетрясения. И сколько бы ты ни выпендривался здесь перед нами - никакого толку не будет. Ни тебе, ни нам. Только нервы измотаем друг другу. Если ты интель - сам это понимать должен; так или нет?
            - Допускаю, что мы, возможно, устали - и потому обратились к вам не в самой вежливой форме. Если так - приносим вам извинения, - проговорил Гимназист, вновь теребя извлеченный из кармана блокнот. - Но и вы нас тоже поймите. Работаем мы на износ. Со вчерашней ночи почти не спали. Детей своих не видали дней пять, не меньше. Едим как попало и где придется. И пускай это вам не нравится - но мы тоже, по-своему, вкалываем на благо этого общества. А тут появляетесь вы, упираетесь рогами в землю и на вопросы отвечать не хотите. Поневоле занервничаешь, представьте сами! Говоря же "вы вредите себе самому", я всего лишь имел в виду, что чем больше мы устаем - тем хуже обращаемся с вами, это естественно. Простые вопросы решать становится сложнее. Всё только запутывается еще больше. Конечно, существует и столь почитаемый вами Закон. И гражданские права согласно Конституции. Но чтобы их досконально соблюдать, нужно время. Пока тратишь время, рискуешь столкнуться с целой кучей очередных неудобств. Закон - штука ужасно заковыристая, и возиться с ней бывает порой просто некогда. Особенно - в нашей работе, где всё приходится решать с пылу с жару прямо на месте происшествия. Вы понимаете, о чем я?
            - Будет плохо, если ты нас поймешь неправильно, - подхватил Рыбак. - Никто не собирается тебя запугивать. Вот и он тебя всего лишь предупреждает. Всё, чего мы хотим - это избавить тебя от очередных неудобств.
            Я молча разглядывал пепельницу. На ней не было ни надписей, ни узора. Просто старая и грязная стеклянная пепельница. Вероятно, когда-то она была даже прозрачной. Но никак не теперь. Теперь она была мутно-белесой, с ободком дегтя на дне. Сколько лет, интересно, она простояла на этом столе? Наверно, лет десять, не меньше...
            Рыбак еще с полминуты поиграл линейкой в ладони.
            - Ну, хорошо! - сказал он наконец. - Мы расскажем, в чем дело. Хотя это и нарушение стандартной процедуры дознания - считай, что твои претензии принимаются. Будь по-твоему... По крайней мере, пока.
            С этими словами он отложил линейку в сторону, взял одну из папок, наскоро пролистал ее, вынул бумажный конверт, извлек оттуда три больших фотографии и положил передо мною на стол. Я взял снимки в руки. Это были черно-белые, очень реалистичные фотографии. Сделанные отнюдь не из любви к искусству - это я понял в первую же секунду. На фотографиях была женщина. На первом снимке она лежала в кровати обнаженная лицом вниз. Длинные руки и ноги, крепкие ягодицы. Разметавшиеся веером волосы скрывают лицо и шею. Бедра слегка раздвинуты так, что видно промежность. Руки раскинуты в стороны. Женщина казалась спящей. На постели вокруг - ничего особо примечательного.
            Второй снимок оказался куда натуралистичнее. Она лежала на спине. Голая грудь, треугольник волос на лобке. Руки-ноги вытянуты, как по команде "смирно". Было ясно как день: эта женщина мертва. Глаза широко раскрыты, губы свело в очерствелом изломе. Это была Мэй.
            Я взглянул на третье фото. Снимок лица в упор. Это была Мэй. Никаких сомнений. Только она больше не была Королевой. Тело ее застыло, окоченело и потеряло всякую привлекательность. Вокруг шеи я различил слабые пятна, будто там старательно терли пальцами.
            В горле у меня пересохло так, что я не мог проглотить слюну. В ладони будто вонзили сотни иголок. Мэй. Королева секса. До самого утра так классно разгребала со мной физиологические сугробы, слушала "Дайр Стрэйтс", пила кофе. А потом умерла. Теперь ее нет... Я чуть не покачал головой. Но вовремя спохватился. И как ни в чем ни бывало вернул фотографии Рыбаку. Всё время, пока я разглядывал снимки, оба сыщика пристально изучали мою физиономию. "Ну, и?.." - спросил я у Рыбака одними глазами.
            - Ты знаешь эту женщину? - спросил Рыбак.
            Я покачал головой.
            - Не знаю, - ответил я.
            Можно было не сомневаться: скажи я, что знаю Мэй - в эту кашу немедленно засосет и дружище Готанду. Ведь это он свел меня с ней. Но затягивать сюда еще и Готанду я не мог. Не исключено, конечно, что его затянули во всё это еще до меня. Это мне не известно. Если это так - если Готанда сообщил им моё имя и проболтался о том, что я трахался с Мэй, - то дела мои дрянь. Прежде всего станет ясно, что я соврал следствию. И тут уже простыми шуточками не отделаешься. Об этом я мог лишь гадать. Но в любом случае, с моей стороны выдавать им Готанду никак не годилось. Слишком уж разные у нас ситуации. Скандал поднимется на весь белый свет. Таблоиды просто сожрут его с потрохами.
            - Еще раз посмотри хорошенько, - медленно и веско сказал Рыбак. - То, что ты ответишь сейчас - очень важно, поэтому смотри как следует, а потом отвечай. Ну? Ты знаешь ее? Только не вздумай лгать. Мы в своем деле профессионалы. Лгут нам или правду говорят - понимаем сразу. А кто солгал полиции, кончает плохо, очень плохо... Надеюсь, это тебе понятно?
            Я снова взял со стола фотографии и разглядывал их какое-то время. Страшно хотелось отвести глаза. Но как раз этого делать было нельзя.
            - Да не знаю я, - сказал я наконец. - К тому же, она мертва...
            - Мертва! - с какой-то театральной интонацией повторил за мной Гимназист. - Напрочь мертва. Со страшной силой мертва. Мертва абсолютно! И это ясно с первого взгляда. Мы-то на нее уже насмотрелись - там, на месте преступления. Какая женщина, а? Так и умерла, голой. Первое, что в глаза бросается: роскошная была женщина! Вот только стоит женщине умереть, и красавица она или уродина - уже не так важно, правда? Как и то, что она голая. Теперь это просто труп! Оставь его так лежать - сгниет. Кожа потрескается, расползется, вылезут куски тухлого мяса. Вонять будет мерзко. Черви заведутся внутри. Вы такое когда-нибудь видели?
            - Нет, - сказал я.
            - А мы видели, и не раз! На такой стадии уже не различить, красивая была женщина или нет. Это просто кусок гниющего мяса. Всё равно что протухший стейк, очень похоже. После этого запаха долго не можешь ничего есть. Даже из нас, профессионалов, этой вони не выносит никто. К такому не привыкают... Потом пройдет еще какое-то время - и останутся только кости. Уже без запаха. Высохшие до предела. Белоснежные. Девственной чистоты... Наилучшее состояние, правда? Впрочем, эта женщина до такого еще не дошла. До костей не истлела и не протухла. Сейчас она - просто труп. Окоченевший. Как дерево. Даже ее красоту различить еще можно. Пока она была жива - ни я, ни вы не отказались бы от такого сокровища в постели, как полагаете? Но теперь даже нагота ее ни малейшего желания не вызывает. Потому что она мертва. А мы и трупы - субстанции совершенно разные. Труп - это всё равно что каменная статуя. Иначе говоря, существует некий водораздел, за которым - уже только ноль. Абсолютный ноль! Лежи смирно и жди кремации. А ведь какая женщина была! Какая жалость, а? Живая она бы еще долго оставалась красоткой. Увы. Кому-то понадобилось ее убить. Какому-то подонку. А ведь у этой девчонки тоже было право на жизнь. В ее-то двадцать с небольшим. Задушили чулками. Такая смерть наступает не сразу. Проходит несколько минут. Страшных минут. Ты хорошо понимаешь, что сейчас умрешь. И думаешь, почему тебе приходится умирать так нелепо. Ты страшно хочешь пожить еще. Но корчишься в спазмах от нехватки кислорода. Твой мозг затуманивается. Ты мочишься под себя. В последний раз пытаешься вырваться и спастись. Но сил не хватает. И ты умираешь медленно... Не самая приятная смерть, как считаешь? Подонка, который устроил ей такую смерть, мы и хотим поймать. Обязаны поймать. Потому что это - преступление. Зверское преступление, расправа сильного над слабым. Прощать такое нельзя. Если такое прощать, пошатнутся основы этого общества. Убийцу необходимо поймать и покарать. Это - наш долг. Если мы этого не сделаем, он убьет еще и еще.
            - Вчера в полдень эта женщина заказала двухместный номер в дорогом отеле на Акасака, и в пять часов вошла туда одна, - сказал Рыбак. - Предупредила, что муж подъедет позже. Фамилия и телефон, которые указала, вымышлены. Номер оплатила вперед наличными. В шесть она позвонила вниз и заказала ужин на одного. И всё это время была одна. В семь из номера выставили тележку с посудой. А на двери появилась табличка "Не беспокоить". Расчетный час в отеле - двенадцать дня. Ровно в двенадцать следующего дня дежурный по размещению позвонил в номер, но трубку никто не взял. На двери по-прежнему висела табличка "Не беспокоить". На стук в дверь никто не отозвался. Работники отеля принесли запасные ключи и отперли номер. И обнаружили там мертвую голую женщину. В той самой позе, что на первой фотографии. Никто из служащих не помнил, чтобы в номер входил мужчина. На верхнем этаже отеля - ресторан, лифтами пользуется кто попало, и поток пассажиров очень плотный. Почему, кстати, в этом отеле и любят устраивать тайные ночные свидания. Черта с два кого-нибудь выследишь...
            - В ее сумочке не нашли ничего, что хоть как-то помогло бы расследованию, - сменил его Гимназист. - Ни водительских прав, ни записной книжки, ни кредиток, ни банковских карточек. Инициалов ее имени нигде не значилось. Всё, что там было - косметичка, тридцать тысяч иен в кошельке, противозачаточные таблетки. И более - ничего... Впрочем, нет! На самом дне сумочки - в таком месте, что не сразу и догадаешься - завалялась визитная карточка. Ваша визитная карточка.
            - Ты действительно не знаешь эту женщину? - тут же навалился Рыбак.
            Я покачал головой. Я был бы только рад сделать всё, чтобы полиция поймала подонка, убившего Мэй. Но я должен был думать в первую очередь о живых.
            - Что ж... Тогда, может, расскажете, где вы были и чем занимались вчера вечером? - спросил Гимназист. - Теперь-то вы знаете, почему вас сюда привели и зачем вопросы задают...
            - В шесть часов я сидел дома и ужинал, потом читал книгу, немного выпил, к двенадцати заснул, - сказал я. Память понемногу восстанавливалась. Видимо, из-за шока от фотографий убитой Мэй.
            - С кем виделся за это время? - спросил Рыбак.
            - Ни с кем. Весь вечер был один, - ответил я.
            - А по телефону ни с кем не говорил?
            - Нет, - сказал я. - Один раз позвонили, часов в девять, но телефон был на автоответчике, я не стал снимать трубку. После проверил - звонили по работе.
            - А зачем ты автоответчик включил, когда дома был?
            - А чтобы в отпуске ни с кем о работе не разговаривать, - ответил я.
            Они захотели узнать имя и телефон клиента, звонившего мне вчера. Я сказал.
            - И после этого ты весь вечер читал?
            - Сначала посуду вымыл. Потом читал.
            - Что читал?
            - Вы, наверное, не поверите. Кафку читал. "Процесс".
            Рыбак записал: Кафка, "Процесс". Иероглифов слова "процесс" он не знал, и ему подсказал Гимназист. Уж этот тип, как я и полагал, знал о Кафке не понаслышке.
            - Значит, до двенадцати ты читал, - уточнил Рыбак. - И выпивал.
            - Как обычно вечером... Сначала пиво. Потом бренди.
            - Сколько выпил?
            Я напряг память.
            - Пива две банки. Потом бренди, где-то четверть бутылки. А закусывал консервированными персиками.
            Рыбак всё это старательно записал. "И закусывал консервированными персиками".
            - Вспомнишь еще что-нибудь - говори. Любая мелочь может пригодиться.
            Я подумал еще, но больше ничего не вспомнил. Абсолютно ничем не примечательный вечер. Я просто сидел и спокойно читал книгу. В тот же самый ничем не примечательный вечер, когда Мэй задушили чулками.
            - Не помню, - сказал я.
            - Советую предельно сосредоточиться, - снова встрял Гимназист, откашлявшись. - Вы сейчас - в ситуации, когда ваши собственные слова могут здорово вам навредить...
            - Перестаньте! Мои слова никак не могут мне навредить, потому что я ничего не делал, - отрезал я. - Я - вольнонаемный работник, визитки по всему городу рассовываю. Как моя визитка попала к этой девчонке - не знаю, но из этого вовсе не следует, что я ее убил!
            - Был бы ты ни при чем - стала бы она засовывать одну-единственную визитку в самое укромное место сумочки? Вот в чем вопрос... - произнес Рыбак. - В общем, пока у нас - две версии происшедшего. Версия первая: эта женщина - одна из твоих партнеров по бизнесу. Кто-то назначил ей в отеле свидание, убил ее, выгреб из ее сумочки всё, что могло навести нас на след, и скрылся. И только твою визитку, которую она поглубже запрятала, не заметил. Версия вторая: она проститутка. Профессиональная шлюха. Высшей категории. Из тех, что работают только в дорогих отелях. Эти пташки никогда не носят с собой ничего, что подсказало бы, как их потом найти. И вот по какой-то неизвестной причине очередной клиент ее задушил. Поскольку деньги не тронуты, убийца, скорее всего, маньяк. Вот такие две версии. Что ты об этом скажешь?
            Я склонил голову набок и промолчал.
            - Так или иначе, единственный ключ к разгадке - твоя визитка. На данный момент это всё, что у нас в руках, - веско произнес Рыбак, постукивая концом авторучки по железной столешнице.
            - Визитка - это всего лишь клочок бумаги с буквами, - возразил я. - Сама по себе ничего не доказывает. И уликой являться не может.
            - Пока не может, - вроде бы согласился Рыбак. Его авторучка продолжала со звонким цоканьем плясать по столу. - Пока ничего не доказывает, тут ты прав. Сейчас эксперты заканчивают осмотр номера и вещей, которые там оставались. Производится вскрытие тела. Завтра прояснится много пока неизвестных деталей. Выстроится какая-то цепочка событий. А пока остается только ждать. Вот мы и подождем. А ты за это время постараешься вспомнить еще что-нибудь. Возможно, мы просидим здесь с тобой до ночи. Что ж. Работаем мы основательно. Когда человек не торопится, он вспоминает много занятных мелочей. Вот и давай - спокойно, не торопясь, восстанови всё в голове еще раз. Всё, что с тобой происходило вчера. Одно за другим, по порядку...
            Я уперся взглядом в часы на стене. С крайне тоскливым выражением на циферблате эти часы показывали десять минут шестого. И тут я вспомнил, что обещал позвонить Юки.
            - Могу я от вас позвонить? - спросил я у Рыбака. - Ровно в пять я обещал позвонить одному человеку. Это важно. Если не позвоню, будут проблемы.
            - Женский пол? - прищурился Рыбак.
            - Угу, - только и ответил я.
            Он кивнул, дотянулся до телефона и пододвинул его диском ко мне. Я достал блокнот, отыскал номер Юки и набрал его. На третьем гудке она сняла трубку.
            - У тебя важное дело, и ты не можешь приехать? - первой спросила Юки.
            - Происшествие, - поправил я. - Не по моей вине. То есть, я понимаю, что это ужасно, но ничего не могу поделать. Меня забрали в полицию и допрашивают. В участке на Акасака. В чем дело - долго объяснять, но, похоже, в ближайшее время меня отсюда не выпустят.
            - В полицию? Ты что натворил, признавайся?!
            - Ничего не натворил. Вызвали как свидетеля одного убийства. Вляпался случайно.
            - Чушь какая-то, - сказала Юки бесцветным голосом.
            - И не говори, - согласился я.
            - Эй, но это же не ты убил, правда?
            - Никого я не убивал. Я в своей жизни делаю много разных глупостей и ошибок, но людей я не убиваю. И вызвали меня как свидетеля. Сижу вот и отвечаю на всякие вопросы. Но перед тобой я, конечно, виноват. И постараюсь искупить свою вину в самое ближайшее время.
            - Ужасно дурацкая чушь! - сказала Юки. И старательно, как можно громче брякнула трубкой. Я тоже повесил трубку и вернул телефон Рыбаку. Оба следователя внимательно слушали мой разговор с Юки - но, похоже, так ничего для себя и не выудили. Знай они, что я назначал свидание тринадцатилетней девчонке - в чем бы меня только не заподозрили! Наверняка записали бы в маньяки-извращенцы или еще что похлестче. Что говорить - в нормальном мире нормальные тридцатичетырехлетние дяди не назначают тринадцатилетним пигалицам свиданий...
            Они расспросили меня подробнейшим образом, что я делал вчера, и запротоколировали каждое слово. Под каждый очередной лист белой, похожей на почтовую, бумаги подкладывая разлинованную картонку. И тоненькой шариковой ручкой выводя иероглиф за иероглифом. Идиотский, абсолютно никому не нужный протокол. Человеческие силы и время, переведенные на дерьмо. Очень добросовестно эти взрослые люди зафиксировали, куда я ходил и что ел. Я рассказал им всё - вплоть до хитростей приготовления жареного конняку, которым поужинал. И, уже шутки ради, объяснил, как лучше резать ломтиками сушеного тунца. Но эти люди не понимали шуток. Слово в слово, они старательно записывали всё, что я нес. В итоге получился толстенный документ. Очень солидный на вид - и лишенный всякого смысла.
            В половине седьмого они сходили в ближайшую лавку и принесли мне бэнто. Мягко скажем - не самое вкусное бэнто в моей жизни. Слишком похоже на пищевой мусор. Мясные фрикадельки, картофельный салат, жареные рыбные палочки. Ни приправы, ни ингредиенты этой еды не представляли никакого кулинарного интереса. Слишком резкий вкус масла, слишком крепкие соусы. А в соленья подмешаны искусственные красители. Но поскольку Рыбак с Гимназистом уплетали свои порции так, что за ушами трещало - я тоже умял всё до последней крошки. Не хватало еще, чтобы они решили, будто у меня с перепугу кусок в горло не лезет!
            Когда все поели, Гимназист принес откуда-то терпкого и горячего зеленого чая. За чаем они опять закурили. В тесном кабинетике было накурено - не продохнуть. В глазах у меня щипало, а пиджак насквозь провонял никотином. Кончился чай - и начались очередные вопросы. Нескончаемый поток концентрированной белиберды. С какого места и по какое я читал "Процесс". Во сколько переоделся в пижаму. Я рассказал Рыбаку общий сюжет "Процесса" - но его, по-моему, не зацепило. Наверное, для него эта история прозвучала слишком буднично. Я даже забеспокоился: а доживут ли, вообще, творения Франца Кафки до двадцать первого века? Как бы то ни было, сюжет "Процесса" в моём изложении был также занесен в протокол. Кому и за каким дьяволом нужно записывать всё подряд - у меня в голове не укладывалось. И правда, Кафка в чистом виде... Я ощутил себя полным идиотом и заскучал. Я устал. Голова не работала. Всё происходящее казалось слишком ничтожным и слишком бредовым. Тем не менее, эта парочка просто из кожи вон лезла, засовывая нос в каждую щелку того, что было со мной вчера, задавая вопрос за вопросом - и подробно записывая мои ответы один за другим. То и дело Рыбак забывал, как пишется очередной иероглиф, и спрашивал у Гимназиста. Эта странная работа, похоже, им совершенно не надоедала. Даже изрядно устав, они вкалывали, не покладая рук. Их уши, точно локаторы, улавливали тончайшие оттенки моих интонаций, а глаза горели страстным желанием выудить из услышанного хоть какую-нибудь неувязку. Время от времени то один, то другой выходил из комнаты и через пять или шесть минут возвращался. Совершенно несгибаемые ребята.
            В восемь часов они поменялись ролями, и вопросы стал задавать Гимназист. Вконец одеревеневший Рыбак встал и принялся расхаживать по кабинету, отводя назад плечи, вертя шеей и размахивая руками. Чуть погодя он опять закурил. Перед тем, как продолжить допрос, Гимназист тоже выкурил сигарету. В безобразно проветриваемой комнатушке белый дым клубился, как на сцене во время концерта "Weather Report". Только воняло при этом никотином и мусорной пищей. Ужасно хотелось выйти на улицу и глубоко вздохнуть.
            - Хочу в сортир, - сказал я.
            - Из двери направо, до упора и налево, - автоматически произнес Гимназист.
            Я сходил по указанному маршруту, не спеша освободился от лишней жидкости, несколько раз глубоко вздохнул и вернулся обратно. Странное чувство - наслаждаться глубоким дыханьем в сортире. Особенно когда состояние сортира к этому не располагает. Но я представил себе убитую Мэй - и моё положение показалось мне роскошью. По крайней мере, я жив. По крайней мере, я еще способен дышать...
            Я вернулся из сортира, и Гимназист продолжил допрос. Очень дотошно он принялся выпытывать у меня всё о клиенте, который звонил вчера. Что между нами за отношения? Какая работа нас связывает? Зачем он звонил? Почему я тут же не перезвонил ему? Для чего взял такой длинный отпуск? У меня настолько успешный бизнес, что я могу себе это позволить? А сдаю ли я отчеты о доходах в налоговую инспекцию? И куча других вопросов в том же духе. Как и Рыбак до него, каждый мой ответ он аккуратными иероглифами заносил на бумагу. Считают ли они сами, что такая работа имеет какой-то смысл, - этого я не знал. Возможно, они никогда о том не задумываются - просто выполняют свою обычную, повседневную рутину. Чистый Кафка. А может, они нарочно притащили меня в этот занюханный кабинетишко и выматывают жилы в надежде, что я выболтаю им всю правду? Если так - можно сказать, задачу свою они выполнили на все сто. Я был раздавлен, измучен, и на любые вопросы отвечал всё, что мог, совершенно автоматически. Всё что угодно - лишь бы закончить с этим безумием поскорее.
            Но и в одиннадцать допрос продолжался. Я не улавливал даже намека на скорый финал. В десять часов Рыбак вышел куда-то, в одиннадцать возвратился. Явно где-то прилег и поспал часок: глаза его покраснели. Вернувшись, он сразу стал проверять, что написали в его в его отсутствие. Затем сменил Гимназиста. Гимназист принес кофе. Растворимого. Сразу с сахаром и порошковыми сливками внутри. Мусорное пойло.
            Я был уже на пределе.
            В половине двенадцатого я заявил, что устал, хочу спать и больше не слова им не скажу.
            - Ч-черт! - ругнулся Гимназист и нервно забарабанил пальцами по столу. - Времени совсем нет, а ваши ответы крайне необходимы для дальнейшего расследования. Вы уж извините, но очень важно, чтобы вы потерпели еще немного и позволили нам довести дознание до конца.
            - Никакой важности в ваших вопросах я не наблюдаю, - сказал я. - По-моему, вы сидите и часами спрашиваете у меня всякую ерунду.
            - Любая ерунда может привести к неожиданным результатам. Есть много примеров того, когда благодаря незначительной, на первый взгляд, ерунде раскрывались серьезные преступления. Также немало случаев, когда на кажущееся ерундой не обратили внимания - а после горько о том жалели. Как бы там ни было, имеет место убийство. Погиб человек. И нам тут тоже, представьте себе, не до шуток. Поэтому, как ни трудно, извольте терпеть и оказывать помощь следствию. Если честно, нам ничего не стоит выписать ордер на арест и задержать вас как ключевого свидетеля в деле об убийстве. Но если мы так поступим - то осложним ситуацию и себе, и вам. Не так ли? Сразу понадобится целое море документов. Общаться станет труднее. Поэтому давайте-ка уладим наши дела потихоньку. Вы поможете нам, а мы не станем прибегать к столь суровым мерам.
            - Если хочешь спать - как насчет комнаты отдыха? - предложил Рыбак. - Ляжешь, выспишься - а там, может, и вспомнишь еще что-нибудь.
            Я молча кивнул. Всё равно. Где угодно - только не в этом провонявшем табаком кабинетишке.
            Он отвел меня в "комнату отдыха". Мы прошли по мрачному коридору, спустились по еще более мрачной лестнице и снова прошли по коридору. Угрюмый сырой полумрак, казалось, прилип к этим стенам навечно. "Комната отдыха", о которой он говорил, оказалась тюремной камерой.
            - Насколько я понимаю, это тюремная камера, - улыбнулся я самой напряженной улыбкой, какая мне когда-либо удавалась. - Если я, конечно, вообще что-нибудь понимаю...
            - Уж извини. Другого ничего нет, - ответил Рыбак.
            - Ни фига себе шуточки! Я пошел домой, - заявил я. - Завтра утром опять приду.
            - Но я же не буду запирать дверь! - остановил меня жестом Рыбак. - Не привередничай. Потерпи всего одну ночь. Если тюремную камеру не запирать - это всего лишь обычная комната, разве нет?
            Вступать в очередные словесные перепалки у меня уже не было сил. Всё, что угодно, подумал я. В конце концов, и правда: если камеру не запирать - это всего лишь обычная комната. Как бы то ни было - я нечеловечески вымотался и хотел спать. И больше ни с кем во Вселенной ни о чем не хотел разговаривать. Я кивнул, без единого слова вошел в камеру, лег и свернулся калачиком на жестких нарах. Дико тоскливое чувство. Отсыревший матрас, дешевое одеяло и вонь тюремной параши. Полная безнадега.
            - Я не запираю! - сказал Рыбак и затворил за собой. Дверь закрылась с холодным, душераздирающим лязгом. Тут уже запирай, не запирай - этот лязг всё равно приветливее не станет.
            Я вздохнул и закутался с головой в одеяло. Чей-то мощный храп доносился из-за стены. Этот храп то доплывал до меня откуда-то издалека, то раздавался где-то совсем рядом. Словно бы земной шар незаметно распался на несколько отдельных кусков, которые теперь беспомощно болтались, то сближаясь, то разбегаясь в пространстве - и где-то на соседнем куске Земли кто-то горестно, самозабвенно храпел. Недостижимый - и в то же время совершенно реальный.
            Мэй, подумал я. А ведь я вспоминал о тебе вчера. Была ты в ту минуту еще жива, или уже умерла - не знаю. Но как бы то ни было, я вспоминал о тебе. Как мы спали с тобой. Как ты медленно раздевалась перед моими глазами. Это странное чувство, словно на вечере выпускников. Как будто болты, что скрепляют мир, вдруг ослабли - и я наконец успокоился. Поверишь, я не испытывал этого уже целую вечность... Но знаешь, Мэй, я ничего не могу для тебя сейчас сделать. Прости, но совсем-совсем ничего. Ты ведь тоже, я думаю, понимаешь, как хрупка жизнь любого из нас, как легко ее поломать. Я не имею права втягивать Готанду в скандал. Он живет в мире имиджей. Если все узнают, что он спал с проституткой, а потом был вызван в полицию как свидетель убийства - мир его имиджей будет разрушен. Конец сериалам с его участием, конец рекламе. Ты скажешь, что всё это вздор, и будешь права. Вздорные имиджи для вздорного мира... Но он доверял мне как другу, когда приглашал меня в свой мир. И я должен обращаться с ним так же. Вопрос верности... Мэй, Козочка Мэй. Как же мне было здорово с тобой. Как здорово, что мне вообще довелось с тобой переспать. Это было как в сказке, ей-богу. Не знаю, станет тебе легче от этого или нет - но ты знай: я всё время помню тебя. Мы с тобой разгребали сугробы. Физиологические сугробы. Мы любили с тобой друг друга в мире имиджей и за чьи-то представительские расходы. Медвежонок Пух и Козочка Мэй. Как это, наверно, хреново, когда тебе перетягивают чулками горло. Как, наверное, хочется пожить еще. Представляю. Но сделать ничего не могу. Если честно, я и сам не знаю, правильно ли поступаю с тобой. Но ничего другого не остается. Таков мой способ жизни. Моя система. Поэтому я заткнусь и ничего не скажу. Спи спокойно, Козочка Мэй. По крайней мере, тебе уже не придется опять просыпаться. И не придется опять умирать.
            - Спи спокойно, - сказал я.
            - Спи спокойно... - повторило эхо в моей голове.
            - Ку-ку, - отозвалась Мэй.




22.

            На следующий день всё почти полностью повторилось. В том же кабинетике мы втроем молча выпили по дрянному кофе с булочкой. В отличие от кофе, булочка "круассан" оказалась совсем недурна. Гимназист одолжил мне электробритву. Я всегда недолюбливал электробритвы - но тут уже плюнул и побрился чем бог послал. Поскольку зубной щетки у них не нашлось, мне пришлось полоскать рот водой из-под крана. И затем опять начались вопросы. Вздорные и идиотские. Допрос с издевательствами в рамках закона. Весь этот бред, тягучий и медленный, как заводная улитка, продолжался до самого обеда. К полудню они выспросили у меня всё, что только могли. Как форма, так и содержание вопросов полностью себя исчерпали.
            - Ну, что ж. На этом пока закончим! - подытожил Рыбак и отложил авторучку.
            Оба следователя синхронно, как сговорившись, с шумом перевели дух. Я тоже вздохнул поглубже. Было ясно как день: эти двое держали меня здесь с единственной целью - выиграть время. Что там ни сочиняй, а паршивая визитка, найденная в сумочке убитой женщины - еще не основание для ареста. Даже при отсутствии у меня железного алиби. Вот почему им так важно было затянуть меня в свой безумный кафкианский лабиринт и держать здесь как можно дольше. До тех пор, пока не объявят результаты дактилоскопии, вскрытия - и не станет понятно, убийца я или нет. Бред в чистом виде...
            Но так или иначе - больше им спрашивать нечего. И сейчас я отправлюсь домой. Приму ванну, почищу зубы и побреюсь как следует, по-человечески. Выпью человеческий кофе. И по-человечески поем.
            - Ну, что, - произнес Рыбак, потягиваясь и смачно хрустя позвонками. - Не пора ли нам пообедать?
            - Ваши вопросы, как я понимаю, закончились. Я ухожу домой, - сказал я.
            - Э-э... Не так сразу, - уже с явным усилием возразил Рыбак.
            - Это еще почему? - спросил я.
            - Нужна твоя подпись под тем, что ты здесь наболтал.
            - Ну, так давайте, я подпишу.
            - Но сначала ты должен убедиться, что с твоих слов всё записано верно. Садись и читай. Строчку за строчкой. Это очень важно.
            Толстенную кипу из тридцати или сорока листов писчей бумаги, испещренных убористыми иероглифами, я прочел медленно и старательно от начала и до конца. Перелистывая страницы, я думал о том, что, может быть, лет через двести этот документ будет цениться как уникальный источник знаний о быте минувшей эпохи. Подробный до патологичности, достоверный до маниакальности. Историки просто с ума сойдут от восторга. Жизнь горожанина, одинокого мужчины тридцати четырех лет, проступит как на ладони. Конечно, среднестатистическим этого человека назвать нельзя. Но тоже дитя своей эпохи... И всё-таки здесь, в "кабинете дознаний" полицейского околотка, читать такое было скучно до зубной боли. Чтобы всё прочитать, мне потребовалось минут пятнадцать, не меньше. Но это - последний рывок, подбадривал я себя. Прочитаю до конца - и домой!
            Дочитав, я шмякнул стопкой бумаги по столу.
            - Всё в порядке, - сказал я. - Возражений нет. С моих слов записано верно. Могу подписать. Где тут нужно подписывать?
            Рыбак стиснул пальцами авторучку и, вертя ее туда-сюда, воззрился на Гимназиста. Гимназист подошел к батарее, взял оставленную на ней пачку короткого "Хоупа", достал сигарету, закурил, выпустил струйку дыма и принялся разглядывать этот дым с угрюмым выражением на лице. У меня отвратительно засосало под ложечкой. Лошадь моя подыхала, а по всей прерии уже грохотали тамтамы врага.
            - Всё не так просто, - очень медленно произнес Гимназист. Делая упор на каждом слове, как профессионал, объясняющий сложное задание новичку. - Этот документ должен быть написан собственноручно.
            - Собственноручно?
            - Иными словами, вам придется еще раз всё это написать. Своей рукой. Своим почерком. В противном случае документ не будет иметь никакой юридической силы.
            Я уставился на стопку бумаги перед собой. У меня даже не было сил разозлиться. А очень хотелось. Вскочить и заорать, что всё это - дикая, нелепая чушь. Шарахнуть кулаком по столу. Со словами "не имеете права, я гражданин, и меня защищает закон". А потом хлопнуть дверью и, черт меня побери, вернуться-таки домой. Я отлично понимал, что они не имеют никакого права остановить меня. Но я слишком устал. Слишком устал, чтобы стоять на своем и чего-либо добиваться. Мне уже казалось, будто лучший способ добиться своего - это тупо выполнять что угодно. Так гораздо комфортнее... Слабею, подумал я. Слабею и распускаю нюни. Раньше я таким не был. Раньше я бы рассвирепел так, что мало бы не показалось. А сейчас даже разозлиться ни на что не способен. Ни на мусорную жратву, ни на табачный дым, ни на электробритву. Старый тюфяк. Сопливая размазня...
            - Не буду! - сказал я. - Я устал. И иду домой. Имею полное право. Никто не может меня остановить.
            Гимназист издал горлом неопределенный звук - то ли застонал, то ли поперхнулся. Рыбак задрал голову и, разглядывая потолок, выбил концом авторучки  по железной столешнице странный ломаный ритм. Тототон - тон, тотон-тотон - тон.
            - В таком случае наш разговор затягивается, - проговорил он сухо. - Прекрасно. Мы выписываем ордер. Задерживаем тебя насильно и проводим официальный допрос. И тогда уже не будем такими добренькими. Черт с тобой, нам и самим так будет проще. Верно я говорю? - повернулся он к Гимназисту.
            - Да, в самом деле. Так мы и правда скорее управимся. Что ж, давай так, - кивнул Гимназист.
            - Как хотите, - сказал я. - Только пока вы ордер не выпишете - я свободен. Буду дома сидеть, приходите с ордером и забирайте. А сейчас - что угодно делайте, но я пошел домой. Иначе я тут с вами просто с ума сойду.
            - В принципе, мы можем задержать вас и предварительно, до момента получения  ордера, - сказал Гимназист. - Такой закон существует, не сомневайтесь.
             "Принесите Свод законов Японии и покажите, где это написано!" - хотел было потребовать я - но тут моя жизненная энергия угасла окончательно. Я прекрасно понимал, что эти люди блефуют - но был слишком вымотан, чтобы с ними бороться.
            - Ладно, - не выдержал я. - Я напишу всё, как вы сказали. А вы за это дайте мне позвонить.
            Рыбак пододвинул ко мне телефон. Я снова набрал номер Юки.
            - Я всё еще в полиции, - сказал я ей. - И, похоже, до ночи тут просижу. Так что сегодня тоже приехать не смогу. Извини.
            - Ты всё еще там?! - изумилась она.
            - Ужасно дурацкая чушь, - сказал я сам, пока того же не сказала она.
            - Как ребенок, честное слово! - сказала Юки. Вот уж действительно - на свете есть много названий для одного и того же явления.
            - Что сейчас делаешь? - спросил я.
            - Да ничего, - ответила она. - Ерунду всякую. Лежу на кровати, музыку слушаю. Журналы листаю. Печенюшки жую. Примерно так.
            - Хм-м, - протянул я. - Ладно. Выберусь отсюда - сразу позвоню, хорошо?
            - Хорошо, если выберешься, - бесстрастно сказала Юки.
            Оба следователя из кожи вон лезли, стараясь вникнуть в наш диалог. Но, похоже, как и в прошлый раз, ни черта отуда не выудили.
            - Ну, что ж... Ладно. Пообедаем, что ли, - сказал Рыбак.
            На обед была соба. Скользкая и размякшая, еле палочками подцепишь, а попробуешь ко рту поднести - разваливается на полдороге. Эта еда напоминала жидкое питание из больничного рациона. И даже пахла какой-то неизлечимой болезнью. Но оба следователя уписывали ее с большим аппетитом, и мне пришлось изобразить то же самое. Когда все поели, Гимназист снова сходил куда-то и принес горячего зеленого чая.
            День протекал тихо, как глубокая река в пору паводка. Тишину нарушало лишь тиканье часов на стене. Да время от времени где-то в соседней комнате звонил телефон. Я сидел за столом и рисовал на  листах конторской бумаги иероглиф за иероглифом. Пока я писал, следователи то и дело по очереди отлучались. А также иногда выходили вдвоем в коридор и о чем-то шушукались. А я всё сидел за столом и молча гонял по бумаге казенную авторучку. Переписывая - слева направо, строку за строкой - здоровенный бессмысленный текст. "В шесть пятнадцать я решил поужинать, достал из холодильника конняку...". Тупое и методичное стирание собственного "я". Совсем слабый стал, - сказал я себе. - Вконец расклеился. Выполняешь всё, что тебе прикажут, и даже не пикнешь...
            И если бы только это, тут же подумал я. Да, я действительно слабею с годами. Но главное всё же в другом. Моя главная проблема - в том, что я больше не уверен в себе. Такое чувство, будто не во что упереться. Разве я верно сейчас поступаю? Чем прикрывать зад Готанде - не лучше ли рассказать всё, как было, и хоть как-то помочь полиции? Сейчас я вру. Врать - ради чего бы то ни было - удовольствие весьма сомнительное. Даже если этим враньем помогаешь другу. Для самого себя всегда найдутся убедительные аргументы. Например, что бедняжку Мэй всё равно уже не воскресить. Таких оправданий для себя можно насочинять сколько душе угодно. Только не во что упереться, хоть тресни. Поэтому я молчал и продолжал переписывать протокол. И до вечера успел переписать страниц двадцать. Если очень долго писать мелкие буквы шариковой ручкой, во всем теле начинает ломить суставы. Наливаются свинцом голова и шея. Тяжелеют локти. Сводит болью средний палец на правой руке. Отключаются мозги, и в тексте появляется всё больше и больше ошибок. Если в тексте появляется ошибка, нужно аккуратно зачеркнуть и оставить на ее месте оттиск большого пальца. Тихое помешательство.
            На ужин опять принесли бэнто. Есть почти совсем не хотелось. Я выпил зеленого чая, и меня потянуло блевать. Выходя из сортира, я взглянул на свое лицо в зеркале - и ужаснулся тому, что увидел.
            - Ну, что - пока никаких результатов? - спросил я у Рыбака. - Отпечатки пальцев, показания экспертизы, результаты вскрытия? Всё еще нет ничего?
            - Пока нет, - ответил он. - Придется подождать еще немного.
            К десяти вечера я переписал кое-как еще пять страниц - и мои физические возможности достигли предела. Я понял, что больше не в состоянии написать ни буквы. И сказал об этом. Рыбак отвел меня в камеру. Я лег на нары и провалился в сон. С нечищенными зубами, в одежде трехдневной свежести - мне было уже всё равно.
            Утром я снова побрился электробритвой, выпил кофе, сжевал "круассан". И подумал: еще пять страниц. Часа через два я добил эти пять страниц. Затем поставил на каждом листе свою подпись и отпечаток большого пальца. Гимназист забрал это на проверку.
            - Ну, теперь вы меня отпустите? - спросил я.
            - Сейчас я задам вам еще несколько вопросов - и можете идти, - сказал Гимназист. - Не волнуйтесь, это очень простые вопросы. Мы вспомнили, тут как раз кое-чего не хватает.
            У меня перехватило дыхание.
            - И это, конечно же, снова придется документировать?
            - Разумеется, - кивнул Гимназист. - Как ни жаль, контора есть контора. Бумага - это всё. Нет бумаги с печатью - считай, ничего и не было.
            Я потер пальцами веки. В глаза будто что-то попало. Твердое и колючее, залетело неизвестно откуда, просочилось в голову и там распухло. Так, что уже не вытащить. Поздно, дружище. Спохватись ты чуть раньше - может, и вытащил бы. Но теперь - увы. Принимай соболезнования.
            - Да вы не беспокойтесь. Это не займет много времени. Всё закончится очень быстро.
            Вяло и нудно я принялся отвечать на очередные бессмысленные вопросы - но тут в кабинет вернулся Рыбак, вызвал Гимназиста в коридор, и они принялись долго шушукаться о чем-то за дверью. Я откинулся на спинку стула, задрал голову и стал разглядывать черную плесень, скопившуюся в углах между стенами и потолком. Эта плесень напоминала лобковые волосы у трупа на фотографии. Из мрачных углов она сбегала пятнами вниз по стенам и заполняла все трещины, как на старинных фресках. Я почувствовал, что эта плесень вобрала в себя запахи тела несметного числа людей, которых когда-либо заносило сюда. Десятки лет их дыхание и капельки пота оседали на стенах - и образовали эту угрюмую плесень. Я вдруг подумал, что уже страшно долго не видел солнечного света. Не слушал музыки. Ну и местечко... Комната, где всеми средствами подавляют самолюбие, сентиментальность, гордость и убеждения людей. Не оставляя заметных глазу увечий, людям здесь выворачивают души, заманивают их в бюрократические лабиринты позаковыристей любого муравейника и эксплуатируют на всю катушку их страхи и слабости. Людей изолируют от солнечного света и пичкают мусорной пищей. И заставляют потеть. Вот так и рождается плесень...
            Я положил руки на стол, закрыл глаза и подумал о заснеженном городе Саппоро. О громадном отеле "Дельфин" и девчонке за стойкой регистрации. Как там она сейчас? Всё так же стоит за своей стойкой и излучает производственную улыбку? Мне вдруг захотелось позвонить ей прямо отсюда и о чем-нибудь поболтать. Наговорить ей очередных глупых шуток. Но я не знал ее имени. Я даже не знал ее имени! Какие тут к черту звонки... Просто прелесть девчонка, подумал я. Особенно на работе. Дух отеля. Любит свою работу в отеле. Не то, что я. Чем бы я в жизни ни занимался - свою работу я не любил никогда. Я очень тщательно и добросовестно выполняю свою работу. Но полюбить ее ни разу не удавалось. Она же любит свою работу именно как работу. А вне работы сразу выглядит такой хрупкой и незащищенной. Такой неуверенной и легкоранимой. Я мог бы тогда переспать с ней, если бы захотел. Но не переспал.
            Я так хотел поболтать с ней еще раз.
            Пока никто не убил ее.
            Пока она куда-нибудь не исчезла.




23.

            Наконец оба следователи вернулись в комнату, но садиться не стали. Я продолжал с рассеянным видом разглядывать плесень.
            - Всё. Можешь идти, - сказал мне Рыбак бесцветным голосом.
            - Могу идти?! - переспросил я ошеломленно.
            - Вопросы закончились. Финиш, - подтвердил Гимназист.
            - Ситуация несколько изменилась, - добавил Рыбак. - Мы больше не можем тебя задерживать. Можешь идти домой. Спасибо за помощь.
            Я натянул провонявшую никотином куртку и поднялся со стула. Непонятно с чего, но я чувствовал, что лучше скорей убраться отсюда ко всем чертям, пока эти двое не передумали. Гимназист проводил меня до выхода.
            - То, что ты невиновен, мы поняли еще вчера вечером, - сказал он. - Результаты экспертизы и вскрытия никакой связи с тобой не выявили. Сперма и группа крови - не твои. Отпечатков твоих пальцев нигде не найдено. Но ты всё равно что-то скрываешь, не так ли? Вот потому мы тебя и держали. Думали, помурыжим тебя еще немного - может, и проболтаешься. Когда от нас что-то скрывают, мы понимаем сразу. Чутье. Профессиональное чутье. Ты ведь знаешь, хотя бы примерно, кто эта женщина, так? Но по какой-то причине это скрываешь. Нехорошо, очень нехорошо. Не стоит нас недооценивать. Мы в своем деле - профи. И речь идет об убийстве человека.
            - Извините, но я не понимаю, о чем вы, - сказал я.
            - Возможно, тебе еще придется прийти сюда, - он достал из кармана спичечный коробок, вытащил спичку и принялся счищать ей лишнюю кожу вокруг ногтей. - И если это случится, так просто ты уже не отделаешься. Даже если у тебя из-за спины будет то и дело выскакивать адвокат, мы и бровью не поведем. И уж подготовим тебе встречу, что называется, на высшем уровне.
            - Адвокат? - переспросил я.
            Но он уже растворился в дверях заведения. Я поймал такси и вернулся домой. Дома набрал полную ванну горячей воды и медленно-медленно погрузил туда тело. Почистил зубы, побрился и тщательно вымыл голову. Казалось, я весь пропитался никотиновой вонью. Ну и местечко, снова подумал я. Настоящее змеиное логово.
            Выбравшись из ванны, я сварил себе цветной капусты и принялся поедать ее, запивая пивом, под пластинку Артура Прайсока с оркестром Каунта Бэйси. Безупречно стильный, красивый альбом. Я купил его шестнадцать лет назад. В шестьдесят седьмом. Шестнадцать лет уже слушаю. И не надоедает.
            Потом я немного поспал. Совсем коротким сном - будто ненадолго вышел куда-то, повернул назад и пришел обратно. Погуляв с полчаса, не больше. Когда открыл глаза, времени было всего час дня. Я бросил в сумку плавки и полотенце, сел за руль старушки "субару", поехал в крытый бассейн на Сэтагая и целый час плавал там до полного изнеможения. И только тогда наконец почувствовал себя человеком. Даже захотел чего-нибудь съесть. Я позвонил Юки. Она была дома. Я сообщил ей, что меня отпустила полиция. "Замечательно", - отозвалась она в своей стильно-бесстрастной манере. Я спросил ее, обедала ли она сегодня. Еще нет, сказала она. Только с утра съела пару пирожных с кремом. Очередной мусор, понял я. Давай-ка я за тобой заеду, и мы пообедаем где-нибудь по-человечески, предложил я. Угу, сказала она.
            Я снова сел в "субару", обогнул сады храма Мэйдзи, проехал по аллее Музея искусств и с поворота на Аояма вырулил к храму Ноги. Весна с каждым днем заявляла о себе всё отчетливее. За те двое суток, что я провел в полицейском участке Акасака, ветер задул поприветливее, из почек на деревьях повылезала листва, а солнечный свет помягчел и будто скруглил все углы у предметов вокруг. Даже шум и гвалт огромного города звучали ласково, как флюгельгорн Арта Фармера. Мир был прекрасен, желудок - космически пуст. Проклятая песчинка, свербившая глаз до сих пор, исчезла сама по себе.
            Я нажал на кнопку звонка у подъезда, и Юки сразу спустилась. В этот раз на ней была майка с Дэвидом Боуи, поверх майки - коричневый жакетик из мягкой кожи. С плеча свисала холщовая сумка. На сумке болтались значки "Стрэй Кэтс", "Стили Дэн" и "Калче Клаб". Ну и сочетаньице, подумал я. Впрочем, мне-то какая разница...
            - Ну, как полиция? Весело было? - спросила Юки.
            - Ужасно, - ответил я. - Примерно как песенки Боя Джорджа.
            - Хм-м, - протянула она без выражения.
            - Я куплю тебе Элвиса Пресли. Вместо вот этого, ладно? - предложил я, ткнув пальцем в "Калче Клаб" у нее на сумке.
            - Псих! - прошипела она. Богатейший лексикон у девчонки, что говорить.
            Первым делом я отвез ее в приличный ресторан, накормил сэндвичами из настоящего пшеничного хлеба с ветчиной, овощным салатом и напоил свежайшим молоком. Сам съел то же самое и выпил кофе. Сэндвичи были отменные. Тонкий соус, нежное мясо, добавка из горчицы с хреном. Во вкусе - энергия жизни. Вот что я называю едой.
            - Итак, - спросил я Юки. - Куда мы сегодня поедем?
            - В Цудзидо, - сказала она.
            - Годится, - согласился я. - Можно и в Цудзидо. А почему Цудзидо?
            - Потому что там папа живет, - ответила Юки. - Он сказал, что хочет с тобой повидаться.
            - Со мной?
            - Не бойся, не такой уж он и мерзавец.
            Я отхлебнул второго по счету кофе и покачал головой.
            - Я и не говорил, что он мерзавец. Но с чего это твой отец вдруг хочет со мной повидаться? Ты ему про меня говорила?
            - Ага. Я ему позвонила. Рассказала, как ты меня с Хоккайдо привез, а теперь тебя забрала полиция и обратно не отдает. Тогда папа позвонил своему знакомому адвокату и попросил разобраться. У него вообще много таких знакомых. Потому что он очень практичный.
            - Понятно, - сказал я. - Вот, значит, в чем дело...
            - Ну, тебе же пригодилось?
            - Пригодилось, это правда.
            - Папа сказал, что полиция не имела права тебя задерживать. И что ты запросто мог оттуда уйти, когда тебе вздумается.
            - Да я и сам это знал, - сказал я.
            - Ну, тогда чего же ты там сидел? Встал бы и сказал: "Я иду домой".
            - Сложно сказать...  - ответил я, немного подумав. - Возможно, я себя так наказывал.
            - Псих ненормальный, - сказала она, подпирая щеки ладонями. Мощнейший словарный запас.


*

            Мы сели в "субару" и взяли курс на Цудзидо. День клонился к закату, и на шоссе было пусто. Всю дорогу она доставала из сумки кассеты и ставила одну за другой. Чего только не прозвучало в моём драндулете, пока мы ехали! От "Exodus" Боба Марли до "Mister Roboto" группы "Стикс". От действительно интересной музыки до полной белиберды. Впрочем, подобные вещи - всё равно что пейзаж за окном. Тянется справа налево и пропадает, сменяясь другим. Юки почти всё время молчала и, развалясь на подушках сиденья, слушала музыку. Увидав на приборной панели мои темные очки, она тут же их нацепила, а в пути даже выкурила штучку "Вирджинья Слимз". Я тоже молчал, сосредоточив внимание на дороге. Старательно переключая передачу за передачей. Не спуская глаз с полотна шоссе. Отслеживая каждый указатель и каждый дорожный знак на пути.
            Иногда я ловил себя на том, что завидую Юки. Сейчас ей всего тринадцать. С какой, наверное, свежестью воспринимают ее глаза всё вокруг - пейзажи, музыку, людей. И видят совсем не то, что видится мне. А ведь когда-то я и сам был таким же. Когда мне было тринадцать лет, мир был гораздо проще. Затраченные усилия непременно вознаграждались, слова обладали незыблемым смыслом, а красота оставалась там, где ее нашли. И всё же в свои тринадцать я не был таким счастливым. Я любил одиночество, больше верил в себя, когда был один, - но, понятное дело, одного меня практически не оставляли. Запертый в жесткие рамки двух систем - в школе и дома, я жутко нервничал и комплексовал. Такой уж нервный был возраст. И когда я впервые влюбился в девчонку, конечно же, ничего хорошего у меня с ней не вышло. Потому что я понятия не имел, что такое любовь и как с ней следует обращаться. Да что там - я двух слов связать не мог в разговоре с девчонкой. Застенчивый, неловкий подросток. Учителям и родителям, что вбивали в меня какие-то ценности, я пробовал возражать - но никогда не умел сформулировать свои возражения. Что б я ни делал - ничего не получалось как надо. Полная противоположность Готанде, у которого всё всегда получалось как надо. Но свежесть взгляда на мир вокруг я сохранял. И это было колоссально. Запахи и впрямь будоражили ноздри, слезы были по-настоящему горячи, девчонки - красивы, как в сказке, а рок-н-ролл - действительно навсегда. Темнота кинозалов ласкала интимностью тайны, а летние ночи просто душу выворачивали своей глубиной и бескрайностью. Я проводил свое нервное детство среди музыки, фильмов и книг. Заучивая наизусть тексты песен Сэма Кука и Рики Нельсона. Я построил мир для себя одного и замечательно жил в нем. В свои тринадцать. И только опыты по естествознанию проводил в одной паре с Готандой. Это он, а не я, чиркал спичкой и, приковывая к себе страстные взгляды девчонок, элегантно подносил к горелке огонь. Пых!..
            Какого же дьявола он теперь завидует мне?
            Хоть убей, не пойму.
            - Эй, - окликнул я Юки. - Может, всё-таки расскажешь про человека в овечьей шкуре? Где ты встречалась с ним? И откуда тебе известно, что с ним встречался я?
            Она повернулась ко мне лицом, сняла темные очки, вернула их на приборную панель. И слегка пожала плечами.
            - Но сначала ты ответишь на мои вопросы, идет?
            - Идет, - согласился я.
            С полминуты Юки похмыкала в унисон мрачному и тяжкому, как утреннее похмелье, Филу Коллинзу, потом снова стянула с приборной панели очки и принялась теребить их за дужки.
            - Помнишь, тогда на Хоккайдо ты мне сказал... Что из всех девчонок, которых ты выманил на свидание, я самая красивая?
            - Помню. Сказал, - кивнул я.
            - И что, это правда? Или ты просто так сказал, чтоб я перестала дуться? Только честно говори.
            - Это правда. Я не врал, - сказал я.
            - А сколько девчонок ты выманил на свидание до сих пор?
            - Ну, я не считал...
            - Двести?
            - Да ну тебя! - засмеялся я. - Не такой уж я у вашей сестры популярный. Ну, то есть, популярный, но не настолько. Я, как бы тебе сказать... весьма локального применения. Узкий какой-то. Широких масс не охватываю... Но человек пятнадцать точно выманил.
            - Так мало?!
            - Такая вот несчастная жизнь, - вздохнул я. - Мрачная, стылая, тесная...
            - Локального применения? - уточнила Юки.
            Я кивнул.
            Она ненадолго задумалась - наверно, о том, как можно жить такой жизнью. Но, похоже, так  ничего и не поняла. Что поделаешь. Молодо-зелено...
            - Значит, пятнадцать, - сказала она.
            - Ну, приблизительно, - поправился я. И еще раз прокрутил в голове тридцать четыре года своей несчастной жизни. - Примерно так. Ну, самое большее - двадцать.
            - Двадцать... - повторила Юки разочарованно. - И что, из этих двадцати я была самая красивая?
            - Да, - ответил я.
            - А может, тебе просто красивые не попадались? - спросила она. И закурила вторую сигарету. У перекрестка впереди замаячила фигура полицейского, поэтому я отобрал у нее сигарету и выкинул в окно.
            - Попадались даже очень красивые, - ответил я. - Но ты красивее всех. Серьезно, я не вру. Не знаю, поймешь ты или нет, но твоя красота как бы существует сама по себе, независимо о тебя. Совсем не так, как у других. Но я тебя умоляю: давай-ка в машине не курить. Во-первых, снаружи всё видно, во-вторых, салон провоняет. И потом, я тебе уже говорил: если девочки с малых лет курят, у них с возрастом начинают плясать менструальные циклы.
            - Иди к черту! - надулась Юки.
            - Расскажи про человека в овечьей шкуре, - попросил я.
            - Про Человека-Овцу?
            - Откуда ты знаешь, что его так зовут?
            - Ты же сам сказал в прошлый раз. По телефону. "Человек-Овца".
            - Что, серьезно?
            - Ага, - кивнула Юки.
            На дороге начались пробки, и перед каждым светофором приходилось ждать, пока зеленый не сменится как минимум дважды.
            - Расскажи мне про него. Где ты с ним встретилась?
            Юки пожала плечами.
            - Да не встречалась я. Просто... вдруг подумала о нем. Когда на тебя посмотрела, - сказала она и накрутила на палец тонкую прядь волос. - Он мне сам и почудился. Человек в овечьей шкуре. Как видение какое-то. И каждый раз, когда встречала тебя там, в отеле, - он у меня в голове появлялся. Поэтому я у тебя и спросила. А вовсе не потому, что я что-нибудь знаю...
            Притормозив у очередного светофора, я попытался осмыслить услышанное. Я должен это осмыслить, во что бы то ни стало. Повернуть нужный винт и завести пружину в голове. Раз, два...
            - Ты говоришь, "вдруг подумала о нем", - сказал я Юки. - То есть, у тебя перед глазами возникла фигура Человека-Овцы, так?
            - Я не могу точно объяснить, - ответила она. - Как бы сказать получше... Не то чтобы прямо фигура этого самого Человека-Овцы перед глазами появилась, нет. Просто, понимаешь... Чувства того, кто всё это видел, передаются мне, как воздух. Но глазам их не видно. Глазам не видно, но я их воспринимаю - и могу переделать в картинку. Только это не совсем картинка. Ну, как бы картинка. Если б я даже могла ее кому-нибудь показать, никто бы не понял, что это. То есть, это картинка, которую только я сама понимаю, и всё... Тьфу. Не могу объяснить нормально! Дура какая-то. Вот ты понимаешь, о чем я говорю?
            - Очень смутно, - честно признался я.
            Юки насупилась и закусила дужку очков.
            - То есть, что получается...  - попробовал я наугад. - Ты можешь уловить то, что я ощущаю внутри, или то, что пристало ко мне снаружи - какую-то эмоцию или сверхидею - и преобразовать это в некое видение, вроде символического сна, так что ли?
            - Сверхидею?
            - Мысль, которую думаешь очень сильно.
            - Ну, может быть... То, что думаешь очень сильно - да, но не только это. Есть еще то, что сделало эту мысль. Что-то ужасно мощное... Сила, которая делает мысли. Если она есть, то я ее чувствую. Пропускаю сквозь себя, как электрический ток. И тогда - своим зрением - вижу. Только не как обычный сон. Скорее, как пустой сон... Вот, именно так! Пустой сон. Там нет никого. Ни фигур, ни предметов. Ну вот, как если у телевизора контраст до предела вывернуть - чтобы стало или совсем темно, или совсем светло, да? То же самое. Ничего не видать. Но кто-то там есть всё равно! Надо просто вглядеться очень внимательно. И вот я вглядываюсь - и чувствую. Что там сидит человек в овечьей шкуре. Что он не злой человек. И даже вообще не человек. Глазам не видно, но понятно. Просто он выглядит, как невидимка. Его как бы нет - но он есть... - Юки с досады прищелкнула языком. - Ужасно объясняю!
            - Почему же. Ты отлично объясняешь.
            - Что, правда хорошо?
            - Очень, - кивнул я. - По-моему, я понимаю всё, что ты хочешь сказать. Просто мне нужно время, чтобы это переварить...
            Уже перед самым Цудзидо я вырулил к морю и, обогнув сосновую рощицу, припарковался меж двух белых линий на автостоянке. Машин вокруг почти не было.
            - Пойдем прогуляемся, - предложил я Юки.
            Стоял чудный апрельский день. Ветер дул так, что о нем и не думалось,  море было спокойным. Лишь у самого берега то подымалась, то исчезала волна - как если бы кто-то стоял у кромки воды и неторопливо размахивал простыней. Мягкая, размеренная волна. Серферы, оставив всякие попытки прокатиться, повытаскивали свои доски на берег и курили, сидя на песке в мокрых гидрокостюмах. Дым от горящей мусорной свалки поднимался к небу столбом, а по левую руку в далекой дымке розовел цветущей сакурой остров Эно. Огромная черная псина с крайне сосредоточенной мордой то бежала трусцой, то неспешно вышагивала по волнорезу слева направо. Пять или шесть рыболовных шхун дрейфовали в море у горизонта, а над ними, словно водовороты белой пены, беззвучно кружили стаями чайки. Даже море дышало весной.
            Мы пошли по пешеходной дорожке вдоль берега. Встречая по пути то любителей бега трусцой, то школьниц на велосипедах, мы прошагали немного в сторону Фудзисавы, отыскали подходящее местечко на пляже, сели на песок и стали разглядывать море.
            - И часто ты это чувствуешь? - спросил я Юки.
            - Да не то чтобы постоянно, - ответила она. - Бывает. Иногда чувствую. Таких людей, через которых я это чувствую, не очень много. Совсем чуть-чуть. Но я и сама стараюсь защищаться. Когда это чувство приходит, стараюсь как можно меньше думать о нем. Только оно начинается, я сразу - раз! - и захлопываюсь. Потому что заранее знаю: сейчас начнется. А когда захлопнусь, то и чувствую уже не так глубоко. Всё равно, что глаза зажмурить, очень похоже. Зажмуриваю свои чувства. И тогда просто ничего не видно, и всё. Вот, когда в кино что-нибудь страшное происходит - закрываешь глаза, да? Вот и здесь так же. И пока оно не пройдет, так и сидишь, закрывшись. Как можно крепче...
            - А зачем закрываться?
            - А не люблю, - ответила она резко. - Раньше, когда маленькая была, не закрывалась. В школе, бывало, как почувствую что-нибудь - сразу вслух говорю. Но от этого всем только хуже делалось. То есть, чувствую, например, что сейчас кто-нибудь покалечится. И говорю в компании: "вот этот парень скоро покалечится". И очень скоро тот человек ломает ногу. Много раз так было. И постепенно меня стали принимать за какую-то ведьму. Даже дразнили так - "ведьма". Вот какую репутацию себе заработала... А меня это всё обижало страшно. И однажды я обещала себе: больше ничего не рассказываю. Никому. Как только почувствую, что сейчас что-нибудь увижу, сразу - раз! - и захлопываю все чувства намертво.
            - Только со мной почему-то не захлопнула, так?
            Она пожала плечами.
            - Это как-то неожиданно получилось, врасплох. Не успела заранее защититься. Как-то вдруг - бац! - и эта как бы картинка в меня вселилась. Это когда мы с тобой в первый раз увидались. В баре отеля. Я еще музыку слушала, рок какой-то... То ли "Дюран Дюран", то ли Дэвида Боуи... Когда музыку внимательно слушаешь, так всегда получается, правда же? Защититься не успеваешь. Расслабляешься потому что. За что я музыку и люблю...
            - То есть, что получается, у тебя - дар ясновидения? - спросил я. - Раз ты можешь предсказывать, кто когда ногу сломает, и всё такое.
            - Ну, как сказать... Пожалуй, тут всё-таки что-то другое. Я же не предсказываю, что будет, а просто чувствую, что там происходит сейчас. Но там есть и какая-то атмосфера, что ли, для того, что случится потом. Понимаешь? Ну, например, кто-то выполняет упражнения на перекладине и скоро повредит себе что-нибудь. Но в нем уже прямо сейчас есть небрежность, какая-то самоуверенность лишняя, так ведь? Или, скажем, явно дурачится человек. Вот в такие секунды меня это чувство как волной накрывает. То есть, буквально волной - сам воздух ужасно плотный становится. И я уже понимаю: ну вот, сейчас случится что-то плохое. И сразу вслед за этим выскакивает "пустой сон". А потом... То же самое происходит на самом деле. Это не ясновидение. Это что-то ужасно размытое. Но оно бывает, я вижу такие штуки. Только больше никому ничего не рассказываю. А то опять станут ведьмой дразнить... Но я-то просто вижу, и больше ничего! Вижу, что вот, сейчас этот парень обожжется. И он обжигается. Но обвинить меня ни в чем не может. Ужас, правда? Я сама себя за это ненавижу. И поэтому закрываюсь. Если я закрываюсь, мне не нужно себя ненавидеть.
            Она набрала пригоршню песка и долго смотрела, как он высыпается из ладони.
            - А Человек-Овца действительно существует?
            - Да, существует, - сказал я. - В отеле есть место, где он живет. Там, внутри этого отеля, есть еще один, совсем другой отель. Где это - обычным глазом не видно. Но старый отель никуда не убрали. Его оставили для меня. Потому что там было место для меня. Человек-Овца там живет и подключает ко мне всякие вещи, людей и события. Это место для меня, и он на меня там работает. Без него я ни к чему как следует не подключусь. Он заведует всем этим. Как оператор на телефонной станции.
            - Подключает?
            - Ну да. Понадобится мне что-нибудь. Я хочу к этому подключиться. И он подключает.
            - Не понимаю.
            Точно так же, как Юки, я набрал в ладонь песку и понаблюдал, как он высыпается между пальцев.
            - Я и сам пока толком не понимаю. Но так мне рассказал Человек-Овца.
            - И давно он с тобой, Человек-Овца?
            Я кивнул.
            - Да, очень давно. С самого детства. Я всю жизнь это чувствовал. Что кто-то там есть. Вот только форму Человека-Овцы он принял недавно. Сначала у него не было формы, и лишь постепенно - чем дальше, тем больше - он приобретал форму для того мира, в котором теперь живет. Чем старше я становился. Зачем? Не знаю. Наверно, так было нужно. Наверно, я вырос, много всего потерял - и потому возникла такая необходимость. Чтобы лучше помогать мне выжить. Но я не знаю наверняка. Возможно, здесь какая-то другая причина. Как раз об этом я всё время думаю. Но сообразить никак не могу. Дурак, наверное...
            - Ты кому-то еще об этом рассказывал?
            - Нет, никому. Чего рассказывать, всё равно никто не поверит. Никто не поймет. Да и я не смогу объяснить как следует. Вот, тебе первой рассказываю. Такое чувство, будто тебе рассказать могу.
            - Я тоже еще никому об этом так подробно не рассказывала. Тебе первому. А так всё время молчала. Папа и мама знают немножко, но не из моих рассказов. Мне всё время, с самого раннего детства казалось, что лучше вообще никому об этом не говорить. Прямо инстинкт какой-то...
            - Здорово, что мы поговорили, - сказал я.
            - Значит, ты тоже ведьмак...  - сказала Юки, перебирая пальцами песок.

            Всю дорогу обратно к машине Юки рассказывала о школе. О том, как это ужасно - средние классы общеобразовательной школы.
            - Я с самых летних каникул в школу не хожу, - сообщила она мне. - И не потому, что учиться лень. А потому, что само это место не выношу. Просто физически. Как приду в школу, так плохо делается, что сразу тошнить начинает. Кадый день меня там тошнило. Только стошнит - меня сразу дразнят. Все дразнят. Даже учителя...
            - Будь я твоим одноклассником - я такую красивую девчонку никогда не дразнил бы, - сказал я.
            С полминуты Юки шагала, молча глядя на море.
            - Ну, бывает ведь наоборот: потому и дразнят, что красивая, так же? Да еще и дочка знаменитости. А таких или жутко ценят - или жутко дразнят, одно из двух. Так вот я - второе. Ни с кем у меня дружить не получается. Хожу в постоянном напряжении. Мне же надо чувства постоянно закрытыми держать, верно же? А никто не понимает, чего это я. Почему я всё время дрожу. А я дрожу иногда, и выгляжу, наверно, как мокрая утка. И они сразу измываются. Так гадко! Ты даже не представляешь, как гадко. Не знаю, куда от стыда потом прятаться. Просто не верится, что человек вообще на такое способен. Они ведь, представь себе...
            Я стиснул ее руку в своей.
            - Всё в порядке, - сказал я. - Не забивай себе голову ерундой. Школа - не то место, куда нужно ходить через силу. И если не хочешь, то лучше не ходить. Про школу я сам прекрасно всё знаю. Ужасное местечко. Всякие придурки задирают носы выше крыши. Бездарные учителя из себя гениев корчат. Строго говоря, процентов восемьдесят из этих учителей - либо идиоты безмозглые, либо садисты. А некоторые - и то, и другое сразу. Доходят до ручки от стресса, а потом самыми сволочными способами на учениках отыгрываюся. Вечно какие-то правила, мелкие и совершенно бессмысленные. Вся учеба строится по принципу "не высовывайся", и хорошие отметки достаются только кретинам без капли воображения... И раньше так было. И теперь точно так же. Это дерьмо не изменится никогда.
            - Ты что, серьезно так думаешь?!
            - Конечно. Насчет дерьма в средней школе я могу трепаться хоть целый час.
            - Но всё-таки...  Это же всё-таки обязательное образование. Средняя школа.
            - А вот об этом пускай болит голова у других, но не у тебя. Никто не обязан ходить туда, где над ним издеваются. Ни перед кем не обязан! У тебя всегда есть право сказать "не хочу". Встать и заявить во весь голос: "не желаю - и всё!".
            - Да, но что со мной будет потом? Если всё время так говорить?
            - Когда мне было тринадцать, я тоже этого боялся, - сказал я. - Что всю жизнь у меня так и будет. Но так не будет. Всё как-нибудь наладится. А не захочет налаживаться - тогда и подумаешь, что делать, еще раз. Пройдет еще немного времени, ты подрастешь, влюбишься. Тебе купят лифчик. И весь мир вокруг будет выглядеть по-другому.
            - Ты идиот! - рассвирепела Юки. - Уж лифчик-то у любой тринадцатилетней девчонки сегодня есть обязательно! Ты на полвека от жизни отстал.
            - Ого, - удивился я.
            - Ага, - отрезала она. И подтвердила свой вывод: - Полный идиот!
            - Очень может быть... - почесал я в затылке.
            Она обогнала меня и, ни слова не говоря, зашагала к машине.

24.

            Усадьба ее отца располагалась у самого моря. Когда мы прибыли, уже почти смеркалось. Старый, просторный дом утопал в саду с невообразимым количеством деревьев. Одна сторона здания еще сохраняла стиль забытых времен, когда пляж Сёнан считался зоной роскошных прибрежных вилл. В мягких весенних сумерках не дрожало ни ветки, ни листика. На ветках сакуры вокруг набухали почки. Отцветет сакура - раскроет бутоны магнолия. Этот сад был явно устроен так, чтобы по сочетаниям цветов и запахов отслеживать, как день за днем понемногу меняются времена года. Просто не верилось, что сегодня где-то еще остались такие места.
            Особняк Макимуры был обнесен высоким забором, а ворота касались крыши - так строили дома в старину. На воротах белела неестественно новенькая табличка с двумя отчетливыми иероглифами: "Макимура". Мы позвонили. Полминуты спустя высокий молодой человек лет двадцати пяти, коротко стриженный и приветливый на вид, отворил ворота и провел нас в дом. Радушно улыбаясь то мне, то Юки. С Юки, похоже, он встречался уже не раз. Мягкой приветливостью улыбки он напоминал Готанду. Хотя у Готанды, что говорить, получалось бы куда лучше. Молодой человек повел нас по тропинке куда-то за дом и по дороге успел сообщить мне, что "помогает Макимуре-сэнсэю во всем".
            - Вожу автомобиль, доставляю рукописи, собираю материал для работы, играю с сэнсэем в гольф и мадзян, езжу по делам за границу - в общем, выполняю всё, что потребуется! - разъяснил он мне жизнерадостно, хотя я ни о чем не спрашивал. - Как говорили раньше, "ученик Мастера"...
            - А... - только и сказал я.
            "Псих ненормальный", - было написано на физиономии Юки, но она ничего не сказала. Хотя я уже понял: если нужно, этот ребенок за словом в карман не полезет.
            Макимура-сэнсэй забавлялся гольфом в саду за домом. От сосны до сосны перед ним тянулась зеленая сеть с белой мишенью посередине, куда он изо всех сил отсылал мячи. Раз за разом его клюшка взмывала вверх и падала, с резким присвистом - фью-у-у! - будто рассекая небо напополам. Один из самых ненавистных для меня звуков на белом свете. Всякий раз, когда он раздается, мне слышатся в нем ужасные тоска и печаль. С чего бы? Наверно, всё дело в предубеждении. Просто я без всякой причины терпеть не могу гольф как спорт, вот и всё.
            Заметив гостей, Макимура-сэнсэй повернулся и опустил клюшку. Потом взял полотенце, тщательно вытер пот с лица и сказал, обращаясь к Юки:
            - Приехала? Хорошо...
            Юки сделала вид, что ничего не услышала. Глядя куда-то в сторону, она достала из кармана жевательную резинку, развернула, сунула в рот и принялась оглушительно чавкать. Фантик от жвачки она скатала в шарик и зашвырнула в ближайшую кадку с фикусом.
            - Может, хоть поздороваешься? - сказал Макимура-сэнсэй.
            - Здрас-сьте...  - процедила Юки, скорчив гримасу. И, сунув кулачки в карманы жакетика, утопала неизвестно куда.
            - Эй! Тащи пива! - рявкнул Макимура-сэнсэй ученику.
            - Слушаюсь! - дрессированным голосом отозвался тот и ринулся из сада в дом. Макимура-сэнсэй громко откашлялся, смачно сплюнул на землю и снова вытер лицо полотенцем. С полминуты он стоял, напрочь игнорируя факт моего существования, и таращился на сеть с мишенью. Я же, пока суд да дело, созерцал замшелые камни.
            Чем дальше, тем искусственней, натянутей и нелепее казалась мне ситуация. Вроде и плохого ничего не происходило. И ошибки ни в чем я не наблюдал. Просто всё это сильно смахивало на какую-то пародию. Будто все старательно разыгрывали заданные им роли. Учитель и ученик... Ей-богу, Готанда в роли помощника смотрелся бы куда элегантнее. Пусть даже и не с такими длинными ногами.
            - Я слышал, ты помог Юки? - вдруг обратился ко мне сэнсэй.
            - Да так, ерунда, - пожал я плечами. - Вместе сели в самолет, вместе вернулись  домой, вот и всё. Ничего особенного. А вот вам большое спасибо, что с полицией выручили. Очень вам обязан...
            - А-а, это... Да, пустяки. Считай, что мы квиты. Не забивай себе голову. Дочь попросила, я сделал - всё равно, что сам захотел. Так что расслабься. А полицию я и сам с давних пор терпеть не могу. В свое время я тоже от нее натерпелся. Я ведь был там, у Парламента в шестидесятом, когда погибла Митико Камба... Давно это было. Давным-давно...
            На этих словах он нагнулся, подобрал с земли клюшку и, легонько постукивая ею себя по ноге, принялся изучать меня взглядом: сначала лицо, потом ноги, потом снова лицо. Словно хотел понять, как моё лицо взаимодействует с ногами.
            - Когда-то давно люди хорошо понимали, что на свете справедливо, что нет, - произнес Хираку Макимура.
            Я вяло кивнул.
            - В гольф играешь? - спросил он.
            - Нет, - ответил я.
            - Не любишь гольф?
            - Люблю, не люблю - не знаю, не пробовал никогда.
            Он засмеялся.
            - Так не бывает, чтоб люди не знали, любят они гольф или нет. Большинство тех, кто в гольф не играл, его не любят. По определению. Так что можешь говорить честно. Я хочу знать твое мнение.
            - Если честно - то не люблю, - сказал я честно.
            - А почему?
            - Ну...  Так и кажется, будто всё это сделано, чтобы дурачить окружающих, - ответил я. - Все эти помпезные клюшки, тележки, флажки. Расфуфыренные костюмчики, обувь. Все эти приседания с прищуриваниями над травкой, уши торчком... Вот за это и не люблю.
            - Уши торчком? - переспросил он удивленно.
            - Ну, это я образно выразился. Без конкретного смысла. Я только хочу сказать, что весь антураж игры в гольф действует мне на нервы. А "уши торчком" - просто шутка, - пояснил я.
            Хираку Макимура снова воззрился на меня пустыми глазами.
            - Ты немного странный, да? - спросил он меня.
            - Да нет, не странный, - ответил я. - Самый обычный человек. Только шучу неудачно.
            Наконец ученик притащил на подносе две бутылки пива и пару бокалов. Примостил поднос на ступеньку веранды, откупорил бутылки, разлил по бокалам пиво. И затем убежал - так же быстро, как и в прошлый раз.
            - Ладно. Пей давай, - сказал Хираку Макимура, присаживаясь на ступеньку.
            - Ваше здоровье, - сказал я и отхлебнул пива. В горле у меня пересохло, и пиво казалось на удивление вкусным. Но я был за рулем, и про себя решил много не пить. Одного бокала достаточно.
            Точного возраста Хираку Макимуры я не знал, но выглядел он лет на сорок пять, не меньше. Роста он был невысокого, но из-за крепкого телосложения смотрелся крупнее, чем на самом деле. Широкие плечи, толстые руки и шея. Шея, пожалуй, даже слишком толста. Будь эта шея чуть тоньше, он мог бы сойти за мужчину спортивного типа; однако двойной подбородок и роковые складки на шее ясно говорили о нездоровом образе жизни, который долгие годы вел этот человек. И сколько тут ни размахивай клюшкой для гольфа - от этого уже не избавиться. Годы берут свое. На фотографиях, что я видел когда-то давно, Хираку Макимура был стройным молодым человеком с проницательными глазами. Не то чтобы красавцем-мужчиной - но что-то в нем притягивало взгляды людей. Нечто, сулящее миру прогрессивного автора, которым он станет когда-нибудь очень скоро. Сколько лет назад это было? Пятнадцать, шестнадцать? В его глазах еще теплилась былая проницательность. Иногда эти глаза даже казались красивыми - в зависимости от того, как на них падал свет, и под каким углом я их видел. Волосы короткие, с проседью. Плотный загар - надо думать, от частой игры в гольф - приятно сочетался с футболкой "LaСoste" цвета красного вина. Все четыре пуговицы под горлом, понятно, расстегнуты. Слишком уж толстая шея. Футболки "LaCoste" вообще очень редко бывают кому-нибудь впору. Люди с тонкими шеями смотрятся в них как ощипанные цыплята. А толстые шеи они перетягивают так, словно хотят задушить. Мало кому удается совпасть с идеалом. Хотя дружище Готанда, конечно, и тут бы совпал на все сто... Эй. Прекрати. Больше ни мысли о Готанде!
            - Я слышал, ты что-то пишешь? - спросил меня Хираку Макимура.
            - Ну... Писательством я бы это не называл, - ответил я. - Сочиняю тексты, заполняю рекламные паузы. О чем угодно. Были бы буквы - а смысл не важен. Кому-то ведь надо и такое писать. Вот я и пишу. Всё равно что разгребаю сугробы в пургу. Культурологические сугробы...
            - Разгребаешь сугробы? - повторил Хираку Макимура. И покосился на клюшку для гольфа у себя под ногами. - Забавное выражение...
            - Спасибо, - сказал я.
            - Любишь писать тексты?
            - То, что я пишу сейчас, невозможно любить или не любить. Не того уровня работа. Но у меня, конечно, есть свои способы эффективного разгребанья сугробов. Свои маленькие хитрости, свое ноухау, свой стиль... Своя манера напрягаться, если угодно. К подобным вещам, скажем так, неприязни я не испытываю.
            - Что ж, очень точный ответ! - похвалил он с каким-то даже интересом.
            - На таком примитивным уровне это не сложно.
            - Хм-м...  - протянул он. И замолчал секунд на пятнадцать. - А это выражение - "разгребать сугробы" - ты сам придумал?
            - Да...  По-моему, сам, - пожал я плечами.
            - Не возражаешь, если я это где-нибудь употреблю? "Разгребаю сугробы", хм... Забавное выражение. "Разгребаю культурологические сугробы"...
            - Да ради бога. Я не буду драться за копирайт.
            - Я ведь понимаю, о чем ты, - сказал Хираку Макимура, пощипывая мочку уха. - Я и сам порой это чувствую. Как мало смысла в том, что я иногда пишу. Иногда... А раньше было не так. Раньше мир был гораздо меньше. Всё можно было удержать в руках. Четко понимать, чем конкретно ты занимаешься. И что нужно людям вокруг. Масс-медиа не была такой гигантской клоакой. Это была маленькая деревня. Все знали друг друга в лицо...
            Осушив свой бокал, он подлил пива и мне, и себе. Я начал было отнекиваться, но он даже не обратил на это внимания.
            - А теперь всё иначе! Нет больше понятий добра и зла. Никто и понятия не имеет, что хорошо, а что плохо. Вообще никто! Все только ковыряются в том, что видят у себя перед носом. Разгребают сугробы в пургу... Вот именно. Точнее не скажешь.
            Он снова уперся взглядом в зеленую сеть между сосен. В траве там и сям белели разбросанные мячи, штук тридцать по крайней мере.
            Я отхлебнул еще пива.
            Хираку Макимура молчал, обдумывая, что бы еще сказать. Я всё ждал, а время текло. Но его это никак не смущало. Он привык к тому, чтобы все заглядывали ему в рот и ловили каждое слово. Делать нечего - я тоже решил подождать, пока он скажет еще что-нибудь. А он всё пощипывал мочку уха - так, словно перебирал новенькую колоду карт.
            - К тебе очень привязалась моя дочь, - сказал наконец Хираку Макимура. - А она к кому попало не привязывается. Точнее, вообще ни к кому не привязывается. Когда она со мной, из нее слова не вытянешь. С матерью тоже молчит, как рыба, - но мать она хоть уважает. А меня не уважает. Совсем. Ни во что не ставит. Друзей у нее нет. В школу уже несколько месяцев не ходит. Целыми днями сидит дома и слушает музыку, от которой стены трясутся. Трудный подросток, можно сказать... Да, в общем, ее домашний учитель так и говорит. Ни с кем из окружающих она не ладит. А к тебе привязалась. Почему?
            - И действительно, почему? - повторил я.
            - Сошлись характерами?
            - Может, и так...
            - Что ты думаешь о моей дочери?
            Перед тем как ответить, я ненадолго задумался. Было странное чувство, будто меня проверяют на вшивость. Пожалуй, здесь лучше говорить откровенно.
            - Трудный возраст. То есть, он сам по себе трудный, а тут еще и обстановка в семье ужасная. В итоге всё трудно настолько, что исправить почти невозможно. Тем более, что об этом никто не заботится. Никто не хочет брать ответственность на себя. Поговорить ей не с кем. Некому высказать всё, что в душе накопилось. Ей очень обидно и больно. Но нет никого, кто бы эту боль развеял. Слишком знаменитые родители. Слишком красивая внешность. Слишком много проблем на такие хрупкие плечи. Плюс некоторые особенности ее психики... Сверхчувствительность, скажем так. В общем, она отличается от других кое в чем. Но ребенок очень искренний. Я думаю, если бы кому-то было до нее дело, она бы выросла очень неплохим человеком.
            - Но никому до нее дела нет...
            - Выходит, что так.
            Он глубоко вздохнул. Потом наконец оторвал руку от мочки уха и принялся разглядывать кончики пальцев.
            - Да, всё так. Всё ты верно говоришь... Я и сам это вижу - но поделать ничего не могу. У меня связаны руки. Во-первых, когда мы с женой разводились, она условие выставила. Чтобы отец не вмешивался в жизнь дочери. И в разводных документах теперь так написано. Я и пикнуть не мог. Я в то время по девкам бегал. Когда у самого рыльце в пушку - как тут возразишь? Представь себе, даже для того, чтобы Юки сегодня приехала, Амэ должна была дать разрешение... Черт-те что за имена - Амэ, Юки... Ну, в общем, вот так получилось. Во-вторых, я уже говорил: Юки ко мне совсем не привязана. Что бы я ей ни сказал - даже ухом не поведет. И в целом как отец я оказался не у дел. Хотя дочь свою я люблю. Единственный ребенок, что говорить. Только помочь ей ничем не могу. Руки связаны. Не дотянуться...
            И он снова уставился на зеленую сетку меж сосен. Сумерки совсем сгустились. Лишь мячи для гольфа всё белели в траве там и сям. Словно кто-то рассыпал по всей лужайке корзину берцовых костей.
            - Но вы же понимаете, что дальше так продолжаться не может! - сказал я. - Мать ее по уши в работе, носится по всему свету, о ребенке подумать некогда. Да и самого ребенка забывает где ни попадя. Бросает без денег в отеле на Хоккайдо - и вспоминает об этом только через три дня. Три дня! Ребенок кое-как возвращается в Токио, сидит один в квартире безвылазно, с утра до вечера слушает рок и питается пирожными да всяким мусором из Макдональдса. В школу не ходит. Друзей нет. Такую ситуацию, как ни крути, нормальной назвать нельзя. Не знаю... Вы, конечно, вправе сказать: мол, не лезь в чужую семью, без твоих советов обойдемся. Только ей от этого легче не станет. Может, я рассуждаю слишком прагматично, или слишком рационально, или с позиции "упертого" среднего класса?
            - Да нет, ты прав на все сто, - произнес Хираку Макимура. И медленно кивнул. - Всё так. Мне нечего тебе возразить. Ты прав даже на двести процентов. Именно потому я хотел с тобой посоветоваться. И потому же тебя сюда пригласил.
            Нехорошее предчувствие охватило меня. Лошадь пала. Индейцы больше не били в свои тамтамы. Слишком тихо... Я потер пальцами виски.
            - Я вот о чем. Ты бы, парень, присмотрел за Юки в ближайшее время, - сказал он. - Да, в общем, и присматривать особо не требуется. Просто встречайся с ней понемногу - и всё. Каждый день по два-три часа. Ходите куда-нибудь, ешьте вместе что-нибудь нормальное. И этого достаточно. А я тебе за это буду платить. Как домашнему репетитору - с той лишь разницей, что учить никого не нужно. Я не знаю, сколько ты зарабатываешь - но, думаю, примерно столько же платить смогу. Всё остальное время делай что хочешь. Только два часа в сутки общайся с ней. Ну, как - интересное предложение? Я и с Амэ по телефону уже всё обсудил. Она сейчас на Гавайях. Фотографирует. Я ей только идею подкинул - она сразу согласилась: мол, и правда, нужно тебя попросить... Она ведь тоже, хотя и по-своему, за Юки всерьез беспокоится. Просто человек не в себе немного. С нервами не всё в порядке. Но талантлива страшно! И потому у нее мозги иногда срывает. Как крышку у парового котла. И тогда она забывает про всё на свете. Ни одной реальной проблемы решить не способна. С банальной таблицей умножения - и то не справляется...
            - Я не понимаю, - сказал я, вяло улыбаясь. - Вы что, ничего не видите? Девочке нужна родительская любовь. Уверенность в том, что кто-то любит ее от всего сердца, совершенно бескорыстно. Этого я ей дать не смогу никогда. Такое могут только родители. Вот что нужно осознать очень четко и вам, и вашей супруге. Это во-первых. Во-вторых, девочкам ее возраста во что бы то ни стало нужны друзья одного с ними возраста и пола. Будь у нее именно такой собеседник, ей уже было бы гораздо легче. А я - мужчина, и несравнимо старше ее. Кроме того, ни вы, ни ваша супруга меня совершенно не знаете. Тринадцатилетняя девочка - уже в каком-то смысле женщина. Очень красивая, да еще и психика нестабильна. Как можно доверить такого ребенка абсолютно незнакомому мужчине? Что вы знаете обо мне, скажите честно? Да меня только что полиция задерживала по подозрению в убийстве! А если я человека убил, что тогда?
            - Так это ты убил?
            - Конечно, нет! - возмутился я. Черт знает что: и папаша, и дочь задают один и тот же вопрос... - Никого я не убивал.
            - Ну, вот и хорошо. Я тебе верю. Раз ты говоришь, что не убивал - значит, не убивал.
            - А с чего это вы мне верите?
            - У тебя не тот тип. Ты не способен убить человека. И ребенка изнасиловать не способен. Уж это по тебе сразу видно, - сказал Хираку Макимура. - К тому же, я доверяю чутью своей дочери. У Юки, видишь ли, с раннего детства обостренная интуиция. Не такая, как у всех. Как бы лучше сказать... Иногда даже страшно становится. Такая способность, вроде медиума. Иногда кажется, будто она видит то, что другим не видно. Знакомо тебе такое?
            - В каком-то смысле, - ответил я.
            - Думаю, это у нее от матери. Эксцентричность. Только мать направила это в искусство. И получилось то, что называют талантом. А у Юки это направить пока еще некуда. Вот оно и копится без всякой цели, и переливается через край. Как вода из кадки... Нечто вроде медиума. Материнская кровь, я же вижу. Во мне, например, ничего подобного нет. Совершенно. Всей этой эксцентричности. И потому ни жена, ни дочь не принимают меня за своего. Да я и сам от такой жизни вымотался - хуже некуда. На женщин до сих пор смотреть не могу. Ты не представляешь, чего мне стоило жить с этой парочкой под одной крышей! Амэ и Юки, будь всё проклято. То дождь, то снег. Как прогноз паршивой погоды на завтра... Я, конечно, их обеих люблю. И сейчас еще звоню Амэ, болтаем с ней то и дело. Но жить с ними двумя больше никогда не хочу. Настоящий ад. Если у меня когда-то и был писательский талант - а он был! - эта жизнь сожрала его подчистую. Честное слово. Хотя, должен сказать, какую-то часть времени я держался неплохо. Разгребая сугробы. Качественно разгребая сугробы, как ты верно заметил. Отличное выражение... Да, так о чем это я?
            - О том, почему вы решили, что мне можно верить.
            - Да... Я верю интуиции Юки. Юки верит тебе. Поэтому я верю тебе. И ты можешь верить мне. Я не мерзавец. Иногда, бывает, пишу всякую ахинею, но мерзавцем никогда не был... - Он снова откашлялся и сплюнул на землю. - Ну, как - ты согласен? Присмотреть за Юки, я имею в виду. Всё, что ты говоришь, я понимаю прекрасно. Конечно, в обычной ситуации это должны делать сами родители. Только эта ситуация - необычная. Как я уже сказал, у меня связаны руки. И, кроме тебя, мне совершенно некого попросить.
            Я долго сидел и смотрел, как тает пена в моём бокале. Совершенно не представляя, что делать. Ну и семейка... Три шизофреника и их помощник Пятница. Тоже мне, Космические Робинзоны ...
            - Я вовсе не против того, чтобы с ней встречаться, - сказал я. - Но только не каждый день. Во-первых, у меня своих дел хватает, а кроме того, я ненавижу встречаться с людьми по обязанности. Когда захотим, тогда и увидимся. Денег мне ваших не нужно. Я сейчас не бедствую, да и с Юки мы встречаемся, потому что друзья. А своих друзей я всегда угощаю сам. Вот только на таких условиях мы с вами и договоримся. Мне тоже нравится Юки. Иногда мы с ней очень весело проводим время. Но полностью отвечать за нее я не могу. Надеюсь, это вы понимаете. Что бы с ней ни произошло - в конечном итоге отвечать за это будете вы. Еще и поэтому я не хочу от вас никаких денег.
            Хираку Макимура слушал меня и кивал головой. С каждым кивком складки под его ушами слегка дрожали. Сколько ни играй в гольф - от этих складок уже не избавиться. Здесь помогла бы лишь кардинальная смена образа жизни. Но это ему уже не под силу. Если когда-то и было под силу, то уже очень давно.
            - Я понимаю тебя. И уважаю твои принципы, - сказал он. - Но я вовсе не собираюсь взваливать на тебя никакую ответственность. Не думай об ответственности. Считай, что мы пришли к тебе на поклон и просим это сделать, потому что иного выбора у нас нет. Заметь, я с самого начала ни слова не сказал об ответственности. А вопрос денег можно обсудить и потом. Я всегда возвращаю свои долги. Запомни это на будущее. А на данный момент - может быть, ты и прав. Я доверяю тебе. Делай как хочешь. И если вдруг деньги понадобятся - сразу свяжись или со мной, или с Амэ. Неважно. Ни я, ни она в средствах не ограничены. Так что не стесняйся.
            Я не ответил на это ни слова.
            - Я сразу понял, что ты человек упрямый, - добавил он тогда.
            - Да нет, не упрямый. Просто я действую в рамках своей системы, и всё.
            - Своя система... - повторил он. И снова ущипнул себя за ухо. - Сегодня такая штука уже не имеет смысла! Всё равно что ламповый усилитель собственной сборки. Чем тратить силы и время на то, чтобы это собрать, проще пойти в аудиомагазин и купить себе новенький на транзисторах. И дешевле, и звучит получше. И если сломается, сразу домой к тебе придут и починят. А будешь новый покупать - они у тебя и старый заберут по дешевке... В наше время нет места для индивидуальных систем. Согласен, было время, когда это представляло некую ценность. Но сейчас - не так. Сейчас всё можно купить за деньги. В том числе и человеческое мышление. Сходил купил, что нужно - и подключаешь к своей жизни. Очень просто. И сразу используешь в свое удовольствие. Компонент "А" подключаешь к компоненту "В". Щёлк - и готово. Устарело что-нибудь - сходил да заменил. Так удобнее. А будешь цепляться за "свою систему" - жизнь тебя выкинет на обочину. По принципу: кто любит срезать углы, тот мешает уличному движению...
            - Общество продвинутого капитализма? - уточнил я.
            - Вот именно, - кивнул Хираку Макимура. И вновь погрузился в молчание.
            Стало совсем темно. Где-то по соседству нервно выла собака. Кто-то, нещадно запинаясь, наигрывал на пианино сонату Моцарта. Хираку Макимура сидел на ступеньках веранды, глубоко о чем-то задумавшись, и потягивал пиво. Я же подумал о том, что со дня моего возвращения в Токио встречаю исключительно странных людей. Готанда, две первоклассные шлюхи (одна из них умерла), два крутых полицейских инспектора, Хираки Макимура с его помощником-Пятницей... Чем дольше я всматривался в темноту сада под трели пианино с собачьим воем напополам, тем сильней мне казалось, что реальность вокруг меня тает и растворяется в кромешной тьме. Вещи и предметы плавились, перемешивались друг с другом и, утратив какой-либо смысл, сливались в один общий Хаос. Элегантные пальцы Готанды на спине Кики; нескончаемый снег на улицах Саппоро; Козочка Мэй, говорящая мне "ку-ку"; пластмассовая линейка, шлепающая по раскрытой ладони полицейского инспектора; Человек-Овца, поджидающий меня во мраке гостиничных коридоров - всё теперь сливалось в единое целое... Может, я просто устал? - подумал я. Но я не устал. Просто реальность вокруг меня вдруг растаяла. Растаяла и собралась в один хаотический шар. Нечто вроде космической сферы. При этом пианино всё тренькало, а собака всё выла. И кто-то пытался мне что-то сказать. Кто-то пытался мне что-то...
            - Эй, - позвал меня Хираку Макимура.
            Я поднял голову и посмотрел на него.
            - А ведь ты знал эту женщину, верно? - сказал он. - Ту, которую задушили...  Я в газете прочел. Это же в отеле случилось? Ну вот. Написали, что ее личность не установлена. Что в ее сумочке только чужую визитку нашли, и что с хозяином визитки проводится дознание. Фамилии твоей не указано. Как мне сказал адвокат, полиции ты заявил, что ничего не знаешь... Но ведь ты что-то знаешь, правда?
            - Почему вы так думаете?
            - Да так... - Он подобрал с земли клюшку для гольфа, выставил ее перед собой, словно меч, и продолжал говорить, пристально глядя на острие воображаемого клинка. - Показалось. Будто ты кого-то покрываешь, чего-то недоговариваешь. Интуиция, если хочешь. И чем дольше я с тобой говорю, тем больше мне так кажется. Ты весьма привередлив по мелочам - но небрежен в обобщениях. Есть у тебя такая манера, словно мыслишь по заданному образцу. Любопытный характер. Чем-то на Юки похож. По жизни с трудом пробираешься. Окружающим понять тебя трудно. Оступился, упал - вся жизнь под откос, и никто тебе не поможет. В этом вы с Юки два сапога пара. Вот и на этот раз - считай, тебе крупно повезло. Гиблое это дело - полицию за нос водить. Сегодня ты выкрутился, но нет никаких гарантий, что выкрутишься и завтра. "Своя система мышления" - вещь неплохая, но если за нее всё время цепляться, можно и лоб расшибить. Не те сейчас времена...
            - Я-то как раз не цепляюсь, - сказал я. - Скорее, это как движения в танце. Рефлекторные. Голова не думает, а тело помнит. И когда звучит музыка, тело само начинает двигаться, очень естественно. И даже когда вокруг всё меняется - не важно. Танец очень сложный. Нельзя отвлекаться на то, что вокруг происходит. Начнешь отвлекаться - собьешься с ритма. И будешь просто бездарностью. "Не в струю"...
            Хираку Макимура помолчал, глядя на кончик клюшки в вытянутой руке.
            - Странный ты, - сказал он наконец. - Что-то ты мне напоминаешь...  Но что?
            - И действительно - что? - пожал я плечами. Ну, в самом деле, что я мог ему напоминать? Картину Пикассо "Голландская ваза и три бородатых всадника"?
            - Но в целом, не скрою: ты мне понравился, и я тебе доверяю. Так что уж сделай милость, присмотри за Юки. А придет время - я тебя отблагодарю. Свои долги я возвращаю всегда. Это я, по-моему, уже сказал?
            - Да, я слышал...
            - Ну, вот и хорошо, - подытожил Хираку Макимура. И небрежным жестом прислонил клюшку к перилам веранды. - Вот и поговорили.
            - А что еще написали в газете? - спросил я.
            - Да больше почти ничего. Что задушили чулком. Что отели высшей категории в городе - самое сложное место для расследования. Ни имен, ни свидетелей не найти. Что личность убитой устанавливается. И всё... Такие происшествия часто случаются. Очень скоро об этом забудут.
            - Наверное, - сказал я.
            - Хотя кое-кто, я думаю, не забудет, - добавил он.
            - Похоже на то, - согласился я.

---

Продолжение (Том II)