Глава вторая
КОНЕЦ СВЕТА
Золотые звери
С наступлением осени их тела покрываются длинной золотой шерстью. По-настоящему золотой, без какой-либо примеси. Эта шерсть появляется на свет как золото и уже не меняет окраски - самого чистого из всех оттенков золота в Поднебесье.
Когда я впервые появился в Городе, в самом начале весны, звери были с короткой шерстью самых разных мастей. Черные, бурые, белые, рыжевато-коричневые. Одни сплошных тонов, другие с подпалинами. Бесшумно и бесцельно их пестрое стадо перекатывалось по огромной долине с едва народившейся зеленью, словно ветром гонимое над землей. Это были необычайно задумчивые и кроткие звери. С дыханием затаенным, как предрассветный туман. Без единого звука они щипали траву, а когда надоедало - ложились на землю, подогнув ноги, и погружались в короткий сон.
Прошла весна, закончилось лето, и когда солнечный свет стал немного скуднее, а первый осенний ветер погнал по реке беспокойную рябь, звери начали постепенно менять свой облик. Золотые волоски появлялись сперва разрозненными штрихами, словно в спящем саду - листья дерева, вдруг ожившего не по сезону; затем еще пару дней пробивались сквозь старую шерсть - и наконец укутали каждого зверя в чистое золото. Превращение заняло не больше недели. Все стадо линяло одновременно: через несколько дней не осталось ни одного, кто бы не сверкал с головы до копыт. Однажды утром, когда солнце уже обратило в золото все, что могло, на землю спустилась осень.
И только длинный рог, одиноко торчавший из каждого носа, оставался белым как снег. Своим хрупким изгибом он напоминал скорее осколок кости, что вспорол кожу, вылез наружу и в таком виде застыл навсегда. Кроме белого рога и голубых глаз, звери теперь были полностью золотыми. Привыкая к новой одежде, они мотали вверх-вниз головами, словно пытаясь кончиком рога проткнуть небосвод. А потом брели всем стадом к реке, погружали ноги в студеную воду и, вытянув шеи, лакомились красными ягодами с осенних деревьев.
Когда на Город опускаются синие сумерки, я отправляюсь к Западной стене, поднимаюсь на Обзорную Башню и наблюдаю, как Страж Ворот созывает зверей, трубя в свой охотничий рог. Один долгий сигнал, три коротких. Так положено. Всякий раз, услыхав его, я закрываю глаза - и меня заполняет низкий бархатный гул. Не похожий ни на какой другой звук на свете. Точно бледная рыба-призрак в океанской пучине, этот гул проплывает по засыпающему Городу, отдаваясь в булыжниках мостовой, стенах домов, каменном парапете вдоль набережной реки. И уже потом, будто вырвавшись из тисков растворенного в воздухе Времени, растекается медленно и спокойно до самых окраин.
При звуке рога каждый зверь, повинуясь вековому инстинкту, тотчас поднимает голову. Более тысячи голов вмиг поворачиваются туда, откуда пришел этот зов. Одни бросают жевать ракитник, другие - постукивать копытом о камни, лежа на мостовой; третьи просыпаются от предзакатной дремоты - и все дружно вытягивают морды к небу.
Все вокруг замирает. Только их золотая шерсть чуть колышется на ветру. Не знаю, о чем они думают в эти секунды, что пытаются разглядеть в небесах. Выгнув шеи - в одну сторону, под одним и тем же углом, - все звери застывают, как изваяния, и внемлют голосу рога. И лишь когда последний отзвук растворяется в бледных сумерках, трогаются с места.
Будто сбросив колдовское заклятье, Город наполняется рокотом тысяч копыт. Как всегда, этот рокот напоминает мне пену, что поднимается со дна моря, вскипая бесчисленными пузырьками. Живая, бурлящая пена затекает во все переулки, переползает через каменные ограды домов, затапливая даже Часовую Башню до самого шпиля...
Но это, конечно, всего лишь моя фантазия. Открываю глаза - никакой пены. Только рокот копыт над кварталами Города, который не меняется никогда. Поворот за поворотом, как вода по руслу реки, огромное стадо течет по булыжным мостовым петляющих улиц. Никто не обгоняет, никто не выбивается в вожаки. Глядя в землю, чуть покачиваясь на бегу, движутся они в полном молчании по заданному пути. Связанные друг с другом одной на всех памятью, которая не отражается в их глазах, но ощущается в каждом движении.
Их стадо приходит с севера, переходит через Старый Мост и на южном берегу Реки сливается со своими собратьями, вошедшими в Город с востока. Двигаясь дальше вдоль Канала, они минуют Фабричный Квартал, сворачивают на запад, спускаются в тоннель под Литейным Цехом и выныривают на поверхность у подножия Западного Холма. Дальше, чуть в стороне от холма их дожидаются старые звери и молодняк - те, кто не может уходить чересчур далеко от Ворот. Затем все стадо поворачивает на север, переходит через Западный Мост - и по длинной аллее наконец прибывает к Воротам.
Когда головная часть стада приближается к цели, Страж отворяет Ворота. Укрепленные поперек железными брусьями, их створки даже на вид невероятно тяжелы. По верхнему краю массивных пятиметровых ворот бежит частокол из острых шипов, способных остановить любого, кто попытается перелезть. Легко, почти без усилия Страж тянет ручищами створку Ворот на себя - и выпускает зверей наружу. Всегда только одну створку: левая половина Ворот остается наглухо заперта. Как только последний зверь стада оказывается снаружи, Страж затворяет Ворота и опускает тяжелый засов.
Насколько я знаю, эти Западные Ворота - единственное место, через которое можно попасть в Город или покинуть его. Глухая восьмиметровая Стена окружает его со всех сторон, и только птицы могут появляться здесь или улетать когда им вздумается.
Наутро Страж опять открывает Ворота, трубит в свой горн, впускает зверей обратно. И снова запирает двери на засов.
- На самом деле, в засове никакой нужды нет, - объясняет мне Страж. - Все равно никому, кроме меня, открыть Ворота не под силу. Даже если возьмется сразу несколько человек. Но правила есть правила, и я их выполняю.
Он надвигает шерстяную шапку до самых бровей и замолкает. Из всех людей, каких я встречал, Страж Ворот - самый огромный. Не человек, а гора мускулов, на которых вот-вот расползутся по швам и рубашка, и куртка. Однако время от времени он вдруг закрывает глаза и погружается в свое исполинское молчание. Проявляется ли таким образом его ипохондрия, или на время отказывает какая-то функция организма - этого я разобрать не могу. Но всякий раз, когда он замолкает, мне приходится терпеливо ждать, пока сознание опять не вернется к нему. Придя в себя, он медленно открывает глаза, долго смотрит на меня отрешенным взглядом и, поглаживая пальцами колени, пытается сообразить, кто я и как здесь очутился.
- Зачем это нужно - вечером выпускать зверей из Города, а поутру загонять обратно? - спрашиваю я, когда он приходит в себя.
Еще с минуту он бесстрастно глядит на меня.
- Так положено, - отвечает он наконец. - Я просто делаю, что мне положено. Так же, как солнце садится на западе, а встает на востоке.
Почти все время, свободное от службы у Ворот, Страж точит инструменты. Стены в его Сторожке до самого потолка увешаны топорами, ножами, косами разной величины, и когда больше нечем заняться, он любовно проходится по их лезвиям точильным камнем. Свежезаточенные лезвия всегда излучают бледное ледяное сияние - будто не солнечные лучи отражаются на их поверхности, но сам металл тускло светится изнутри.
Я разглядываю ряды инструментов на стенах, и Страж неотрывно следит за мной, пряча довольную усмешку в уголках рта.
- Поберегись! Не туда руку сунешь - мигом без пальца останешься!
Заскорузлым, как корешок дерева, пальцем он обводит свой арсенал.
- Здесь тебе не игрушки, которые любой дурак изготовит. Все эти лезвия я сам ковал, одно за другим. Я ведь раньше был кузнецом. И все это - моих рук дело. Металл ухоженный, баланс отличный. Подобрать рукоятку к лезвию - это, скажу тебе, отдельное искусство! Вот, возьми что угодно, поверти в руках... Только за лезвие не хватайся.
Из разложенных на столе инструментов я выбираю самый маленький топорик, сжимаю покрепче и несколько раз легонько взмахиваю им в воздухе. И действительно: инструмент с легким свистом рассекает пространство, реагируя на малейшее усилие плеча - а может, и на саму мысль о таком усилии - мгновенно и чутко, словно вышколенная борзая. Что говорить - у Стража есть все основания гордиться собой.
- А к этому топорику я даже рукоятку сам выстрогал. Из десятилетнего ясеня. Не знаю, кто из чего рукоятки любит, - а я люблю из десятилетнего ясеня. Моложе нельзя, старше не годится. Десять лет - идеальный возраст. Дерево крепкое, чуть сырое, удар держит отлично. Здесь в Восточном Лесу хороший ясень растет...
- А для чего вам столько инструментов?
- Много для чего, - отвечает Страж. - Зимой для каждого дело найдется. Да вот, придет зима - сам увидишь. Зимы здесь долгие...
За Воротами для зверей есть отдельное место. Окруженное оградой небольшое пастбище, где они спят по ночам. Через Пастбище протекает Ручей, из которого звери могут напиться, когда захотят. А дальше, за Пастбищем, раскинулся Яблоневый Лес. Бескрайнее море яблонь тянется докуда хватает глаз и растворяется в дымке у горизонта.
Над Западной Стеной высятся три Обзорные Башни со смотровыми площадками, на которые можно взобраться по самой обычной стремянке. Простенькие крыши защищают площадки от дождя, и через железные прутья на окнах удобно наблюдать за зверями в любую погоду.
- Никто, кроме тебя, не ходит на них смотреть, - говорит мне Страж. - Впрочем, ты здесь недавно, что с тебя взять. Поживешь, оботрешься - и потеряешь к зверюгам всякий интерес. Как и все потеряли. Ну, разве что в первую половину весны...
С приходом весны, рассказывает Страж, наступает единственная неделя в году, когда люди поднимаются на Обзорные Башни смотреть, как звери дерутся. Лишь на этот короткий период - когда шкуры самцов линяют, а у самок вот-вот родится приплод - в этих кротких, миролюбивых существах вскипает дремучий инстинкт, и самцы принимаются с невообразимой жестокостью калечить друг друга. И тогда земля омывается кровью, из которой рождаются новый порядок и новая жизнь.
Без единого звука они лежат, подогнув ноги, в пожухлой осенней траве, и их длинная золотая шерсть пылает в лучах заката. Вытянув шеи и застыв, точно вросшие в землю скульптуры, смотрят, как последние лучи растворяются в яблоневой листве. И лишь когда солнце совсем заходит и синяя мгла накрывает их с головой, каждый зверь расслабляет шею, опускает к земле белоснежный рог и закрывает глаза.
Так заканчивается еще один день в жизни Города.
Глава первая
Глава третья
Карта