Глава 2 Японские божества Ками

    Теперь, познакомившись с основными сюжетами японской мифологии, к которым мы будем возвращаться на протяжении всей книги, поговорим о действующих лицах этих противоречивых, но тем не менее увлекательных историй — о «божественных сущностях», называемых в синто ками.
    Сразу отметим, что в изложенных в первой главе мифах мы познакомились лишь с частью японских ками. Вне сферы нашего внимания остались не только второстепенные персонажи, но порою и гораздо более популярные, чем упомянутые в мифологических сводах «Кодзики» и «Нихонги» божества. Рассказу о них и будет в основном посвящена эта глава.
    Мы также попытаемся разобраться, что подразумевали японцы под понятием ками, насколько оно отличается от представлений о божественном в других религиях и что составляет истинные и мнимые особенности японских божеств.

• Мнимые и истинные
  особенности японских
  ками

    Вернувшись к теории, определим, что синто является по своему субъекту религией общинной, по количеству почитаемых богов — политеизмом («многобожием»), а по типу отношений между людьми и божествами — религией теантропической («человекобожной»).
    Все эти черты объединяют множество религий, существовавших и существующих в разных уголках земного шара в разных культурах. Их часто совокупно именуют религиями «природными» («натуральными») или «примитивными». Я бы не принял эти термины, так как в первом случае мы должны признать, что противоположностью «природных» («натуральных») религий будут религии «искусственные» («ненатуральные» или «сверхъестественные»?), а второй явно имеет уничижительный оттенок, которого я предпочел бы избежать.

• Представления о ками
  в синто как общинной
  религии

    Особенностью общинных религий, как мы говорили в предисловии, является то, что в них нет официально утвержденного и сведенного воедино подобия катехизиса («кредо»). Соответственно, нет и ясных определений отдельных понятий, что позволило бы нам (и прежде всего самой традиции) выстроить их в четкую систему. Поэтому мы не находим в синто «канонического» определения тому, что есть ками. Условно принимаемое в качестве такового и потому широко цитируемое мнение филолога и мыслителя Мотоори Норинага относится лишь к XVIII в. и, по сути, является просто общепринятым истолкованием, а не официально утвержденной догмой.
    На эту общую для религий такого типа особенность накладывается еще и японское своеобразие. Во-первых, практически вплоть до XIX в. синто не только не было объединено в единое подобие церкви, но и не имело общенационального культового центра, существуя в виде отдельных локальных традиций, часто весьма слабо связанных между собой. Во многом это определялось особенностями политической истории страны.

    Дважды предпринимались попытки создания единого, поддерживаемого государством подобия церкви — в Х в. и в конце XIX в. Оба раза синто использовалось в политических целях в качестве идеологии, призванной обосновать право на власть императорской фамилии. Оба раза существование синто как единого культа было очень недолговечным для того, чтобы оказать серьезное влияние на формирование единых подходов.
    Когда же — и в том и в другом случае — императорская система правления терпела крах, тут же распадалась и искусственно созданная по идеологическим мотивам система государственного культа на основе синто. Само же синто возвращалось в свое естественное состояние общинной религии, которому не были свойственны какая-либо систематизация и организационная иерархия, вся же официальная регуляция сводилась к церемониям, проводившимся при дворе (так называемое «императорское синто»). В этом несистематизированном состоянии синто продолжает существовать и поныне, образуя причудливый конгломерат культов местных и заимствованных божеств с достаточно условным признанием главенства родоначальницы императорского рода богини солнца Аматэрасу.

    Во-вторых, несомненным препятствием для однозначного истолкования синто в целом и отдельных его понятий является, в частности, общая для японской культуры нелюбовь к абстрактному философствованию, неоднократно в той или иной форме отмечавшаяся и самими японцами, и иностранными исследователями. По сравнению, например, с Индией тяга к религиозно-философским построениям в японской культуре гораздо слабее. Из уст в уста уже как легенда передается случай, когда синтоистский священник в ответ на вопрос изощренного в теологии католического прелата о том, как в синто думают о боге, сказал: «А мы танцуем».
    С этой особенностью также связана характерная для японской культуры в целом и возведенная в эстетический принцип недосказанность, незавершенность, намек. Это стремление избежать однозначности истолкования, оставляя тем самым возможность для бесконечного перелива смыслов и значений, столь ценимая поклонниками японского искусства, имеет и свой минус — препятствует ясному пониманию и истолкованию тех или иных понятий. В то же время отсутствие четких границ между, скажем, «своим» и «чужим» намного облегчает процесс заимствования, который сам по себе стал неотъемлемой чертой японской традиции.

• Представления о ками
  в синто как политеистической
  религии

    Вторая особенность синто как религии политеистической связана с тем, что здесь, в отличие от монотеистических религий, божеств ками множество. И если эта многочисленность ками. сама по себе редко вызывает удивление, то многие книги западных авторов о японских религиях начинаются с констатации того необычного факта, что в сознании рядового японца сосуществуют боги различных конфессий.
    Иногда такая эклектика провозглашается уникальной особенностью Японии. Несомненно, по сравнению с современным Западом или даже Ближним Востоком ситуация весьма необычная. Однако стоит отвести завороженный взгляд от Японии чуть в сторону, как обнаруживается нечто сходное. В Китае на домашнем алтаре вы увидите изображения даосских, буддийских и конфуцианских божеств. То же самое и в Корее. Однако не спешите с выводом, что это — особенность дальневосточной культуры. Двинувшись на восток или юг от этого ареала, вы будете все время встречаться с чем-то подобным. Если в Китае вам скажут, что «три учения (даосизм, буддизм, конфуцианство) суть одно», то в Непале вас будут уверять, что индуизм и тантризм (мистическая разновидность буддизма) одинаковы, в Индонезии на острове Ява Аллаха почитают наряду со всем индуистским пантеоном, а во Вьетнаме христианство смешалось с культом местных божеств, И никто в этом никаких противоречий не видит, как не усматривает их и японское религиозное сознание. Вот только добравшись до Европы и Ближнего Востока, мы обнаруживаем четкое деление на «своих» и «чужих», да и то не всегда.
    Так что же, перед нами региональная специфика всей Евразии за исключением стран Средиземноморья и тех, кто находится под их непосредственным влиянием? Попробуем проверить эту гипотезу и совершим мысленное путешествие во времени, скажем, в эллинистические времена. И что же, в городах Греции и Италии мы видим храмы, посвященные сирийской богине Атаргатис, персидскому Митре, египетской Изиде, которые стали почти такими же «своими», как Зевс и Юпитер, Афродита и Венера. Так что легкость заимствования иностранных богов объясняется не загадочностью азиатской души, а типом доминирующей религиозной традиции. Если это монотеизм («единобожие»), наиболее последовательно воплотившийся в иудаизме, христианстве и исламе, то в них нет места не только «чужим», но и «своим» богам — возможен только один, все остальные суть «демоны». Религии же политеистические в принципе открыты — если появляется божество, особо умелое в контролировании какой-либо сферы, а следовательно, и способное оказывать эффективную помощь в ней, то оно признается и охотно почитается.
    Позволю себе длинную цитату из отличного эссе Ф. Блумфилд «Книга китайских верований» (F.Bloomfield. The Book of Chinese Beliefs), в котором очень хорошо передается отношение к богам в политеистических религиях:

    Предпочтение, отдаваемое почитаемым божествам, является абсолютно личным. Бывает так, что семья имеет своего собственного любимца или что в какой-то местности есть божество, считающееся особо влиятельным. Некоторые считают, что лучше несколько расширить круг почитания с тем, чтобы в особых случаях иметь возможность обращаться к более широкому кругу божеств, тогда как другие рекомендуют ограничиться одним или двумя и установить с ними что-то вроде постоянных клиентских отношений. Выбор может зависеть и от того, что происходило раньше. Если одно божество оказалось полезным в моменты кризисов в прошлом, то, несомненно, к нему обратятся и в следующий раз. Если же оно не смогло помочь, то не сомневаются, что эту работу выполнит какой-нибудь другой бог.

    Я верю, что каждый ками имеет свои уникальные способности. Поэтому я хожу на поклонение богине Бэндзайтэн, моля о хорошем голосе, к Киёмаса-ко для обретения несгибаемости духа, и если заболеваю, я поклоняюсь либо синтоистскому ками, либо буддийскому божеству в зависимости от характера недомогания.

    Так что, как мы видели, присутствие иностранцев среди ками отнюдь не уникальная черта синто, казавшаяся бы удивительной, если бы мы сравнили эту особенность с христианством или исламом. Но вот особые отношения синто с буддизмом действительно необычны, и их уже нельзя объяснить типичными свойствами синто как общинной или политеистической религии. И дело не только в количестве заимствованных буддийских божеств, ставших весьма популярными в Японии наряду с местными ками, а в том, что буддизм заполнил собой целую лакуну в мировосприятии японцев, взяв под свой контроль все, что было связано со смертью и загробным существованием.
    О конкретных причинах происшедшего, обусловленных неприязненным отношением синто ко всему, что связано со смертью, мы поговорим чуть позже. Здесь же отметим, что это объединение отнюдь не было механическим смешением, самым ярким свидетельством чего была попытка государства по идеологическим соображениям разделить синто и буддизм в конце XIX в.

    С XVIII в. под влиянием внешней, угрозы и внутренних неурядиц рост национального сознания японцев принял форму борьбы за очищение «японского духа» от иноземных наслоений. Поскольку же квинтэссенцией этого «духа» считалось синто, то уже с конца XVIII в. многие японские интеллектуалы стали выступать за очищение этой «национальной веры» от иностранных примесей, и прежде всего от буддизма. Пришедшее к власти во многом на волне этих настроений правительство (так называемая «революция Мэйдзи» 1868 г.) издало специальный рескрипт о разделении «ками» и «будд»: каждое святилище смешанного характера, коих к тому времени было немало, должно было точно определить свою принадлежность — является ли оно буддийским или синтоистским.
    Однако разделить этого, по удачному образному выражению знатока японской древности Л.М.Ермаковой. «кентавра» было не так-то просто. Нельзя точно «утверждать с научной достоверностью, где кончается человек и начинается конь, но всегда можно сказать, что вот это — голова человека, а это — конский хвост». Реальным символом степени этого симбиоза, никогда, однако, не доходившего до полного слияния, были священные синтоистские зеркала, на обратной стороне которых вместо традиционного орнамента стали изображать будд и прочих персонажей буддийского пантеона.
    Если же учитывать, что к концу XIX в. кроме буддизма частью этого симбиоза были и даосские и конфуцианские представления, верования и божества, и даже отчасти христианские, то японскую религиозность, может быть, лучше сравнивать даже не с кентавром, а со Змеем Горынычем, у которого все головы и конечности присоединены к единому туловищу. Оно, это туловище, будто бы своих правил ясно и не устанавливает и приказов не отдает, но только благодаря ему все объединяется в некое единое целое.
    Однако как только идеологический контроль был снят и в Японии после поражения в войне была принята конституция, провозгласившая светскость государства и невмешательство в сферу религии, этот искусственно порубленный на куски монстр, каковым он кажется выросшему на иудео-христианско-мусульманском понятии о религии сознанию, вновь воссоздал себя в почти нетронутом виде.

• Представления о ками
  в синто как теантропической
  религии

    С третьей особенностью синто как религии теантропической (термин К. Тиеле) связано отсутствие порою четкого разделения между богом и человеком. Последнее невозможно представить в религиях теократических («боговластных»), к которым К. Тиеле относит все те же иудаизм, христианство и ислам, где бог — существо абсолютно трансцендентное, то есть абсолютно превосходящее и абсолютно отличное от мира. Иными словами, абсолютно «другое».
    В религиях же теантропических такого разрыва между божественным и человеческим мы не видим. И в греческой мифологии, и в мифологии японской боги действуют, как люди, а людей, особенно выдающихся «героев», порою не отличить от богов. Легендарный государь Дзимму такой же полубог, как греческий Асклепий. Боги женятся на земных женщинах, а мужчины умудряются соблазнить богинь. Более того, выдающиеся человеческие личности вполне могут обрести божественный статус своими заслугами, а боги порою оказываются низвергнутыми с Олимпа. Примеров тому не счесть в любой из подобных религий, будь они индийские или греческие, японские или скандинавские.
    При этом человекоподобные боги лишены главных признаков бога в религиях теократических: они отнюдь не всемогущи, не всеведущи и не вездесущи. Отчасти это объясняется их количеством и распределением между ними обязанностей (каждому отведена своя сфера влияния, и даже верховное божество неспособно осуществить свою волю без содействия других богов), отчасти же тем, что принципиального отличия между ними и людьми не существует. Боги — это как бы более могущественные люди. Но так же, как и людей, их можно, например, обмануть. Более того, боги порою даже смертны. И если на Крите демонстрируют могилу Зевса, то в Японии вам покажут место, где умерла Идзанами.
    Однако в синто существует черта, несвойственная всем так называемым теантропическим религиям и являющаяся в определенной степени уникальной. В синто особо подчеркивается генетическая связь между богами и людьми — люди были не сотворены ками, а рождены ими. И не только люди.
    Со всеми этими особенностями японских ками, которые, однако, в большинстве своем не являются, как мы видели, прерогативой синто, мы познакомимся с вами подробнее в ходе дальнейшего изложения.

•  Ками  и  тама

    Итак, главное для синто понятие — ками. Считается, что в древности существовало несколько разновидностей наименования этих высших сверхъестественных сущностей, но в конце концов наиболее общеупотребимой стала именно эта форма. Наиболее часто встречаемый перевод слова ками — 'божество', 'бог', 'богиня'. Использую его и я. Другие же исследователи предпочитают пользоваться этим термином без перевода, лишь изначально сопроводив его соответствующим пояснением. Причина довольна проста. Дело в том, что мы имеем дело с понятием, которого нет в нашей культуре, и потому у него нет имени на нашем языке. Сравнительно легко переводить европейцев, с которыми наша культура имеет множество общих корней. Я имею здесь в виду не просто перевод слов, а подбор словесных соответствий понятиям чужой культуры. Пусть мы говорим на разных языках, но если мы мыслим примерно одинаковыми категориями, то поиск выражающего их слова не столь уж затруднителен. Если же культурные коды различаются, то проблема перевода некоторых понятий на другой язык оказывается порой неразрешимой. Это очевидно для каждого, кто хоть раз в жизни пытался перевести анекдот иностранцам. Чаще всего это не удается не потому, что переводчик плох или слов не хватает, а потому, что представление о смешном в разных культурах весьма различно. Это различие в категориях, которыми оперирует сознание, и порождает представления, скажем, о «загадочной русской» или «таинственной японской» душе, со всеми разговорами о хитрости и коварстве. Попробуйте объяснить иностранцу, что мыслит русский под словом «воля», или же истолкуйте ключевой для православной религиозной философии термин «соборность». Если вы прибегнете к письменной форме изложения, то вам потребуется множество страниц. Поэтому и не иссякает поток книг о том, что такое дзэн-буддизм или самурайский кодекс чести бусидо. Каждая новая работа есть новая попытка более точного их объяснения. Из кирпичиков собственных представлений мы вновь и вновь пытаемся создать понятный нам образ чужого.
    Что же касается слова ками, то, переводя его словами 'бог', 'теос', 'deus', 'god' и т. д., мы тем самым, пусть неосознанно, распространяем на них все представления о божественном, сложившиеся в нашей, по преимуществу христианской культуре. То же самое произойдет, если, скажем, мусульманин переведет ками на свой язык как 'аллах'. И наоборот, называя христианского бога ками, мы тем самым волей-неволей переносим на него и те представления, которые вкладываются в это понятие в синто, а с ним и в японской религиозности в целом.
    Эта, казалось бы, очевидная проблема служит главной причиной многих недоразумений и нелепостей, возникающих при изучении чужой для нас не только по языку, но и по образу мышления культуры. На эти невидимые рифы мы наталкиваемся всякий раз, когда пытаемся пользоваться привычными для нас словами для обозначения явлений другой культуры, и мы еще не раз будем сталкиваться с подобными затруднениями на страницах этой книги. Чрезвычайную значимость проблемы соотношения «имен и реалий» понимал еще Конфуций (VI в. до н.э.), общие подходы которого остаются универсальными несмотря на то, что он трактовал эту проблему применительно к своему социально-политическому учению. В записи изречений этого китайского мудреца мы находим следующее высказывание: «Когда имена неправильны, суждения несоответственны; когда суждения несоответственны, дела не исполняются».

    Вот наглядный пример, иллюстрирующий справедливость слов мудреца. На территории токийского аэропорта Ханэда до сих пор находятся одиноко стоящие ворота, когда-то принадлежавшие находившемуся здесь популярному синтоистскому святилищу. Такие незамысловатые символические ворота, называемые тории и состоящие из двух вертикальных столбов с двумя перекладинами наверху, являются обязательной принадлежностью даже самого мелкого синтоистского святилища. Когда американцы в сентябре 1945 г. захватили этот аэропорт, они разрушили само святилище, но ворота по какой-то причине остались нетронутыми. Ходят легенды, что, когда их попытались сломать, несколько рабочих получили увечья, и потому их оставили в покое. Теперь же они мешают развитию аэропорта, препятствуя строительству новой взлетной полосы. Местные жители протестуют против уничтожения этих ворот, ставших — в качестве символа сопротивления оккупантам — местной достопримечательностью, и ратуют за их перенос на новое место. Министерство транспорта, курирующее работы в аэропорту, первоначально согласилось на выделение необходимых для этого средств, но потом всё застопорилось. Дело в том, что в апреле 1997 г. Верховный суд Японии признал, что выделение средств на ремонт местного синтоистского святилища правительством префектуры Эхимэ было нарушением Конституции Японии, согласно которой государству запрещено выделять денежные средства на содержание религиозных объектов или организаций. После этого вердикта Министерство транспорта заморозило выделение средств на перенос ворот как религиозного объекта, опасаясь, что его действия также могут признать незаконными. Так и стоят ворота по сей день, мешая реконструкции аэропорта. Воистину, «дела не исполняются». И что будет дальше, никто предсказать не берется.
    А вот решение Осакского местного суда, принятое в мае 1986 г., продемонстрировало иную трактовку понятия «религия». В нем говорится, что перенос на новое место за счет средств государства статуи бодхисаттвы Дзидзо не является нарушением конституции Японии, так как он не принадлежит к какой-то религии, а является «местной достопримечательностью».
    Подобное разночтение положений конституции Японии связано прежде всего с разным истолкованием термина «религия». Цело в том, что традиционно в Японии понятийного эквивалента этому западному понятию не было. Традиционно существовал термин синдзин, который можно было перевести как 'верование', причем прежде всего имелась в виду вера в конкретных богов, мудрецов или святых., а также действенность определенных. практик — магических., гадательных, и т. д. Буддизм, синтоизм, конфуцианство и прочие «религии» назывались либо «путь» — до:, либо «учение» — кё:.
    Но когда в XIX в. после более чем 200-летней изоляции Японии в страну вместе с западной техникой хлынул поток западных идей и представлений, японцам понадобилось сконструировать новый термин для обозначения западного понятия «религия», эквивалента которому они в реалиях своей жизни и, соответственно, понятиях не находили. Для этого было приспособлено слово «сю:кё:», традиционно обозначавшее 'учение школы' или 'учение традиции'. На него было «наложено» восприятие христианства как «главной» религии Запада, со всеми особенностями этого монотеистического учения, прежде всего в том смысле, что все постороннее для этой системы «исключалось».
    Неудобство от подобного истолкования слова «религия» стали испытывать прежде всего пришельцы с Запада, так как. ни одно из восточных учений — ни буддизм, ни синто, ни даосизм, ни конфуцианство — полностью под это определение не подходило. Иногда в них не хватало существенных признаков «настоящей» религии — то веры там не обнаруживали, то даже бога. Но прежде всего поражало, что были они системами, «открытыми» для восприятия «чужого» — этакими наборами кубиков «Лего», позволяющими не только комбинировать и перекомбинировать собственный комплект идей, но и сочетать их с другими. Для Запада такая ситуация была уже делом далекого прошлого, позабытой эллинистической эпохи, и потому многие утверждали, что «религий» на Востоке нет. Это является справедливым, если под религией понимать только нечто подобное христианству и иже с ним.
    Такое понимание «религии» характерно для многих представителей Запада не только в прошлом, но и в наши дни. Вот как описывает восприятие «западниками» верований китайцев уже цитированная мною Ф. Блумфилд: «Чужаки, которые живут среди китайцев, часто говорят. что китайцы не религиозны, а просто суеверны. но это только потому, что чужаки не признают религию в той форме, в которой китайцы практикуют ее. Несомненно, простой человек имеет дело не с четкими философскими указаниями Конфуция или мистической физикой даосизма — это скорее переплетение анимизма, даосско-буддийских лоскутков и обрывков, народного мифотворчества и магии, а также веков сверхъестественных практик, что и является сейчас религией китайцев».
    Примерно такое же представление о религии существует в массе японцев. Конечно, среди них есть вполне сознательные приверженцы той или иной конфессии, но таких меньшинство. Большинству же скорее свойственна описанная выше китайская «схема», которую они и именуют традиционным словом «верование» — синдзин. Слово же сю:кё: обычно используется либо по отношению к «западным» религиям, либо в значении слова «секта», имеющем примерно те же негативные ассоциации, что и в нашей, культуре. Поэтому подавляющее большинство людей, регулярно, по меньшей мере два раза в месяц, посещающих одно из известных синтоистских святилищ на границе префектур Осака и Нара, при анкетировании чаще всего ставили «птичку» напротив варианта ответа: «Религиозные (сю:кё:) действия я, как правило, не совершаю», а авторы книги «Религия современного человека» («Гэндайдзин-но сю:кё:»), японские ученые, вынуждены в предисловии уточнять, что слово «религия» (сю:кё:) они используют в «широком смысле», а не в его становящемся привычным в японской юридической практике истолковании как «религиозные действия определенной секты».
    Поэтому, когда в конституции Японии, составленной в XIX в., синто называлось не религией, а «путем японского народа», то это, несмотря на всю критику, имело под собой определенные основания, связанные с особенностью использования термина «религия» (сю:кё:). Другое дело, что на базе этого «пути» была сконструирована имперская идеология, для успешного внедрения которой понадобилась определенная иерархическая организация — «церковь». Но даже в период существования этой «церкви» единого общепринятого текста, в котором в систематическом виде излагались бы все аспекты синтоистских представлений, создано не было.

    В связи с вышеизложенным, нам было бы легче понять, что есть японские ками, будь мы, например, полинезийцами. Мы бы нашли для него очень близкий эквивалент — слово атуа, которым обозначается весьма широкая категория сверхъестественных сущностей, начиная от божеств-творцов мира до отдельных духов, душ умерших предков и нерожденных детей. Правомерность сравнения синтоизма с религией полинезийцев определяется не только тем, что обе они относятся к категории общинных религий, но и их родственностью. Считается, что часть предков современных японцев была родом из Полинезии, поэтому и многие представления, в том числе мифологические, весьма сходны. Например, полинезийские мифы, как и японские, повествуют о божественной паре, любовные утехи которой привели к рождению и островов, и их обитателей, то есть всего того, что мы называем живой и неживой природой. Поэтому позволю себе полностью процитировать описание видов полинезийских божеств атуа, приводимое в англоязычной «Энциклопедии религий», изданной под руководством известного религиоведа Мирча Элиад, которое в полной мере может быть отнесено и к японским божествам ками:

    Боги имеют разнообразные сферы деятельности и интересов. В их число входят боги-создатели; боги, ответственные за различные «сферы» существования (такие как море, леса, культурные растения и т. д.); боги, которые покровительствуют отдельным местностям. отдельным племенам или родам; боги войны, рыболовства, плотничества и прочих занятий; даже боги, которые специализируются в вызывании определенных болезней или преследующие людей с определенным цветом волос. В целом существует их огромное множество и разнообразие.

    За исключением богов последней из упомянутых специализаций — «преследующие людей с определенным цветом волос», — так как их цвет у японцев весьма однообразен, все остальное можно справедливо сказать и о японских ками. И наоборот, определение ками, данное выдающимся японским лингвистом и мыслителем XVIII в. Мотоори Норинага, которое до сих пор считается лучшим, можно применить и по отношению к полинезийским атуа. Мотоори Норинага в своем многотомном комментарии к «Кодзики» писал:

    В целом словом «ками» именуются многочисленные божества неба и земли, о которых говорится в древних писаниях, а также их духи-тама, пребывающие в святилищах, в которых они почитаются. Именуют так также и людей. Птицы и звери, поля и травы и вся другая природа, все, что редко и необычно, то, что обладает исключительными качествами и внушает трепет, называется ками. Исключительное — это не только то, что почтенное, хорошее и благое. Дурное и странное тоже, если является исключительным и внушающим трепет, называется ками.

    Из приведенного выше определения можно сделать вывод, что ками в синто называются как человекоподобные божества, так и то, что в других религиях принято называть духами, не имеющими ни индивидуальных особенностей, ни собственного имени. Например, в религии айну, этих аборигенов Японских островов, различаются две главные сверхъестественные сущности — индивидуальные боги камуи и безымянные духи рамат. В синто же и тех и других чаще всего именуют одним словом — ками.

    Оставим же теперь в стороне наши попытки отыскать сходные концепции в других культурах и поговорим здесь подробнее о такой особенности японского мировосприятия, которая сохраняется на подсознательном уровне по сей день, — о том, что вся природа одухотворена, что не существует четкой границы между живой и неживой природой — различна лишь степень «живости». В каждом камне, листке дерева, ветре, не говоря уже о животных, растениях и людях, присутствует духовное начало, всё — живое. Ведь из японских мифов мы знаем, что вся природа, включая и то, что мы обычно относим к неживому, например острова, горы, деревья, была в прямом смысле слова рождена, а вовсе не сотворена божественной четой Идзанаги и Идзанами. Поэтому любой вещи, какой бы неподвижной и мертвой она ни казалась нам, в той или иной степени присуще это живое начало. Другими словами, во всем есть ками. Древние японцы считали само собой разумеющимся, что они являются частью природы, космоса, воспринимаемого ими как сообщество живых существ с присущей им всем жизненной силой.

    Для того чтобы удостовериться в действенности этого убеждения и поныне, достаточно пойти на... кладбище. На горе Коясан стоит чуть ли не самый чтимый во всей Японии буддийский монастырь. При нем есть кладбище, куда стремятся попасть после смерти все японцы, ибо погребенные в этом святом месте наверняка обретут благоденствие в потустороннем существовании. Поэтому место на нем стоит безумных, денег. Многие японские фирмы, славящиеся своей системой пожизненного найма, которая призвана обеспечивать благополучие их сотрудников при жизни, не оставляют их своим вниманием и после перехода в мир иной. Они устраивают «коллективные» могилы, которые являются символическим местом упокоения всех, душ, когда-либо трудившихся на благо компании. Но рядом с этими «человеческими» местами упокоения можно встретить и надгробный обелиск, на котором начертано: «Термиты, спите спокойно». Оказывается, могила принадлежит фирме, производящей самое эффективное химическое средство по уничтожению этих несчастных насекомых. Вот для замаливания своих грехов компания и позволила себе столь крупную трату. Рядом можно найти могилу сломанных иголок, принадлежащую, как вы уже, наверное, догадались, швейной фабрике, как, впрочем, и могилы других инструментов, хорошо послуживших своим хозяевам. Даже старые детские игрушки, особенно куклы, японцы стараются не выкидывать, а предают сожжению в храмах в специально отведенные для этого дни.

    Так что понимание «живого» у японцев несколько отличается от привычного нам. В семитской и индоевропейской традиции оно связывалось прежде всего с дыханием — что дышит, то живет. Поэтому происхождение слов, обозначающих душу в этих языках, восходит этимологически к словам, обозначающим дыхание. Это касается и греческого «психея», и санскритского «атман», и восточнославянского «душа», и латинского «анима». Последнее слово и легло в основание научного термина «анимизм», который используется для обозначения религиозных представлений о том, что вся природа пронизана духовным, живым началом.
    Особенность же синтоистских воззрений в том, что понятие жизни непосредственно не увязывается с понятием дыхания. То, что не дышит, не является мертвым. Камни не просто живые, они даже могут расти, пусть и невероятно медленно. Именно об этом поется в гимне Японии:

    Это не метафора, а реальное представление. Поэтому дыхание для японцев не является необходимым признаком жизни и, соответственно, японское слово тама, которое можно перевести на русский как 'дух' или 'душа', не восходит к понятию «дыхание». Представление о духе-душе связано со светом, испускаемым ею, а потом и с определенной формой — каплевидной или шарообразной, по-японски тама. Поэтому все круглое — прежде всего те же камни и скалы — особо почиталось японцами, вызывало восхищение и трепет.

Тама. Традиционные символические изображения

    Например, в местности Кумано есть древнее синтоистское святилище Тамаки, которое считается одним из самых мистических мест в Японии. Само название Тамаки переводится как 'положенные или оставленные тама'. Дело в том. что святилище расположено на вершине давно потухшего вулкана, на склонах которого люди издавна находили множество необычно круглых камней — тама, почему это место и почиталось, священным. Первый храм, по преданию, был построен по велению легендарного десятого по счету императора Судзин, правившего Японией на рубеже нашей эры.

    Тама в синтоистских представлениях — сгусток «живого», это концентрация духовной энергии. Современное японское слово тамасии ('душа') происходит именно от этого слова. Естественно, что чем выше концентрация духовной энергии, чем сильнее тама, тем большую силу имеет её обладатель-носитель, тем более необычными, вызывающими восхищение и трепет свойствами он (она, оно) обладает. Поэтому объектами почитания в синто становится всё необычное, будь это трехтысячелетнее дерево или камень причудливой формы, поражающая своей красотой и мощью гора-вулкан Фудзи или основатель компании «Нэшнл Панасоник». Все это «необычное и редкое» и именуется, по определению Мотоори Норинага, словом ками, которое часто используется в качестве синонима слова тама (японский этнограф Орикути Синобу, имя которого мы уже упоминали, считает, что тама — более древнее слово, а ками появилось позже для обозначения только хороших богов, тогда как для обозначения плохих использовалось слово моно).
    Наиболее же необычное удостаивается получения собственного имени — это «индивидуальные» ками, наиболее выдающиеся и потому выделяемые из общего ряда. Именно таких «индивидуальных» ками, в которых концентрация «жизненной силы» наиболее высока, и можно назвать божествами. Они имеют свои имена и особенности. Это прежде всего ками, которых мы встречаем на страницах «Кодзики» и «Нихонги», а также наиболее необычные из природных или людских ками. Все же остальные божества именуются в синтоистских молитвословиях совокупным термином яоёродзу-но ками, что дословно значит 'восемь мириад ками', то есть бесконечное множество. Тем не менее, эти «безымянные» ками исправно почитаются в многочисленных мелких святилищах, разбросанных по всей Японии. И если даже в таком святилище найдется священнослужитель, не удивляйтесь, если он не сможет ответить вам на вопрос, как зовут ками, почитаемого в его храме.
    Однако в любом случае, будь это «индивидуальный» ками-божество, или «безымянный» ками-дух, прежде всего почитается сама «жизненная энергия», сама непостижимая божественная сила, присущая в наибольшей степени сущностям, которые называются ками. Это достаточно абстрактное или, если угодно, нечеткое представление о «божественном» в определенной мере позволяет нам понять, почему столь редки изображения ками. Появление же изображений ками не столько связано с развитием собственной синтоистской художественной традиции, сколько является результатом влияния пришедшего в Японию буддизма с его развитым искусством живописного и скульптурного изображения божеств.

    Автор нашумевшей книги «Мир Софии» Юстейн Гордер писал про то, что для индоариев, к которым относятся и славяне, главным из чувств было зрение. Поэтому они придавали столь большое значение изображениям своих богов. Отсюда родилось великолепное изобразительное искусство Эллады и Рима, до сих пор поражающее нас. Для семитских же народов главным был слух, поэтому слово, в том числе и письменное, играло столь большую роль в их традиции. Здесь, наоборот, существовал запрет на изображение бога, ибо смертный не смеет конкурировать с творцом в создании мира.
    Похоже, что для японцев в этом отношении главным было не зрение, не слух, а чувство, ощущение, интуитивное восприятие, переживание. Это заметно во всей японской культуре, начиная от лаконичных поэтических форм и кончая каменными садами для медитаций. Поэтому мы, за редким исключением, и не найдем в синтоистских святилищах изображений ками. Индивидуальные особенности не столь существенны, внешние формы не могут передать ощущение «жизненной энергии». Запрета на изображение ками не было, их рисовали и ваяли и в старину, и сейчас, но не сложилось последовательной традиции их образного воплощения. Даже ками, о которых говорится в японских мифах, не обладают ярко выраженными внешними особенностями и формами, как, например, боги греков или даже идолы наших предков. И тем более никогда изображения ками не были объектом религиозного поклонения. Это своего рода иллюстрации, не более. Покажи специалисту изображение какого-либо, пусть даже самого известного божества, и он порою не скажет, кто на нем изображен. Неважно, что внешне, существенно то, что внутри. Отсюда и внешняя незамысловатость и лаконичность форм всех видов японского искусства.

    Возможно, отсутствие традиции изображения ками было результатом своеобразного табу, запрещавшего смотреть на определенные вещи, не имея на то определенных прав. В «Кодзики» и «Нихонги» мы находим немало примеров тем несчастьям, которые происходили с нарушившими запрет. Это и Идзанаги, подсматривающий за своей женой, и Хоори-Ямасати-Сора-цу хико, поддавшийся той же слабости. Но, как показало исследование ритуального значения «видения» в японской культуре, проведенное известным востоковедом А.Н.Мещеряковым, в японской ментальности «видение» ассоциировалось не только со «знанием», что встречается очень часто и в других культурах, но и с «обладанием». Возможно поэтому столь строг запрет на разглядывание священного. Ведь даже многие священнослужители не знают, что в принадлежащих им святилищах служит «телом бога» (синтай), куда снисходит ками. «Тело бога» хранится в специальном ларце, а то и сундуке, завернутое во множество слоев материи и помещенное в специальном павильоне.
    Эта особенность японской ментальности оказалась настолько сильной, что даже пришедший в страну буддизм с его высокоразвитым искусством пластического изображения кумиров отчасти перенял ее — во многих буддийских храмах появились так называемые «тайные будды» (хибуцу), то есть всегда скрытые от глаз изображения будд, на которые дозволяется поглядеть в лучшем случае раз в год во время особых церемоний.

•  Классификация ками

    Теперь же мы попробуем внести некий порядок в мир японских божеств-ками и «рассортировать» их по какому-нибудь подходящему признаку. Традиционное разделение на богов «небесных», «земных» и «бесчисленных» не может удовлетворить нас по причинам своей непоследовательности и неполноты — оно распространяется в основном на ками, упомянутых в официальных мифологических сводах. Но это только часть всех ками.
    Мы помним, что такие мифологические своды служили в основном целям идеологическим — обоснованию права императорского рода на власть. Поэтому многие божества оказались не включенными в это повествование отчасти за ненадобностью, отчасти по невозможности объять необъятное. То есть, во-первых, многие ками и связанные с ними истории оказались просто ненужными, излишними для обоснования законности власти, а во-вторых, колоссальное количество локальных божеств и верований просто невозможно было свести в какое-то связное повествование. Мы отмечали трудности, возникшие у составителей мифологических сводов в процессе организации уже отобранного материала. Можно представить себе, что получилось бы при увеличении числа персонажей. Поэтому многие ками, упомянутые в локальных легендах, просто не попали туда, однако вовсе не исчезли из сознания людей.

    Вообще создание «Кодзики» и «Нихонги» является удивительным примером раннего влияния высокоразвитой культурной традиции, в данном случае китайской, на куда более примитивную по тем временам японскую. Относительная географическая близость Китая определяла силу этого влияния, однако островная изолированность Японии исключала полное подавление локальных, особенностей.
    Порою мы наблюдаем, как сами японцы, позаимствовав у более высокоразвитого соседа принципы организации того или иного вида духовной или практической деятельности, пытаются по их. образу и подобию выстроить свой родной материал, который либо не созрел для проведения над ним таких операций, либо, по особенности своей внутренней структуры, вообще для этого непригоден. Яркий пример тому — попытки последовательной и непротиворечивой организации мифологических преданий по образцу китайских исторических хроник. Отметим, что сами китайцы никогда не пытались предпринять что-то подобное по отношению к своим мифологическим преданиям. Они естественно переросли этот мифологический этап, перейдя к. новым, более рациональным формам осмысления мира и истории по мере созревания культурного материала их. цивилизации. Они не искали оправдания существующему порядку в мифологии, к которой идея системы и порядка вообще неприложима по определению.
    То же самое можно сказать и о греках. Ведь это только у нас в XX в. понадобился профессор Кун. который изложил для представителей другой культуры более-менее последовательно греческую мифологию, собрав воедино информацию из различных источников. Представьте себе, что такой же специалист жил бы в давние времена и ему была бы поручена та же работа, но еще и с определенной идеологической установкой, влияющей и на отбор, и на способ изложения материала. А ведь именно таким образом, скорее всего, составлялись «Кодзики» и «Нихонги».
    Подобное влияние на развитие японской культуры со стороны высокоразвитой китайской цивилизации, и в частности — протекавшего в рамках этого процесса импорта более высокоразвитых религиозно-философских концепций, в определенной мере препятствовало естественному развитию и видоизменению собственно японского материала. Многие вещи, не вытесняемые окончательно чужеземным влиянием, но и лишенные перспективы, дальнейшего развития, если таковое, конечно, вообще могло происходить по определению, просто как бы консервировались.

    Поэтому наряду с человекоподобными божествами японской мифологии преспокойно соседствуют те, кого и божествами назвать трудно. Они не только не имеют своего внешнего облика, но и вообще лишены какой-либо индивидуальности, как бы перетекая друг в друга. Их можно назвать духами природы. Например, «ками моря» или «ками ветра», «ками гор» или «ками полей» и т. д. Во многих религиях они со временем тоже «очеловечиваются», концентрируются в определенном образе, общем для всех. Однако в Японии этого не произошло, и вера в этих «безымянных» духов-ками сохраняется и поныне наряду с верой в индивидуализированных и достаточно универсальных божеств типа Аматэрасу или Оокунинуси.
    Эти не включенные в официальную систему ками-духи тесно связаны с конкретной сферой их обитания или местностью, за пределы которой их влияние не распространяется. Степень их слитости с конкретным природным объектом настолько велика, что они даже не имеют собственных имен.
    Однако некоторые из них, совсем как люди, становятся широко почитаемыми даже за пределами их изначального местообитания благодаря своим особым достоинствам. Такова история не включенного ни в какие «Кодзики» или «Нихонги» божества Инари, бывшего безымянного «ками поля» в районе Киото, или же родового божества одного из кланов острова Кюсю по имени Хатиман, который прославился как успешный оракул. Такие ками получают собственные имена, персональные святилища и по своей популярности часто превосходят «официальных» мифологических ками.

    Божество Хатиман — второй после Инари по числу святилищ и, следовательно, по популярности японский ками. Тем не менее мало что достоверно известно и о его происхождении, и о смысле самого имени этого божества, которое дословно переводится как «восемь стягов». Гипотез множество, но ни одна из них не может быть признана окончательной.
    Можно лишь с определенной степенью уверенности утверждать, что первоначально этот ками почитался в качестве родового божества-удзигами клана Уса, обитавшего в одноименной местности острова Кюсю. Географически эта территория расположена в непосредственной близости от Корейского полуострова, что в сочетании с удобной естественной бухтой способствовало достаточно интенсивным контактам с материком. Местные шаманствующие прорицательницы-мнко, как указывает Стюарт Пикен в своей книге «Главные положения синто» (1994). превосходили всех остальных своими необычными способностями, сочетая местные и корейские шаманские практики с оккультным буддизмом. Французский синтолог Алан Грапар считает, что эта местность издавна служила одной из опорных точек древней талассократии, а местное божество почиталось как оракул с незапамятных, времен, еще до образования японской государственности. Тем не менее первое упоминание в японских письменных источниках о Хатимане относится лишь к 737 г. В записи хроники «Секу Нихонги» упоминается, что в святилище Уса Хатиман, а также еще в четыре других были направлены дары с целью заручиться божественной поддержкой в разрешении очередного вспыхнувшего в Корее военного конфликта. Как указывает Г. Е. Светлов-Комаровский в своей книге «Путь богов» (1985), «во второй половине VIII в. Хатиман устами жрецов святилища часто вещал по политическим, военным вопросам, а также о введении чиновникам рангов и званий». Авторитет Хатимана как оракула был настолько велик, что буддийский монах Докл (ум. 772), войдя в доверие к императрице Сётоку (764-770), попытался сам взойти на престол, апеллируя в своих претензиях к авторитету пророчества Хатимана, якобы одобрившего его намерение. Правда. потом выяснилось, что никакого пророчества не было, это и обрекло весь план на неудачу.
    Кроме того, Хатиман становится почитаем и как покровитель военных начинаний, очевидно, вследствие того, что бухта Уса часто использовалась для снаряжения военных экспедиций в соседнюю Корею, во внутренние дела которой японские государи довольно часто вмешивались в те времена. Возможно, именно с этим и связано появление слова «стяг» в имени божества, а число «восемь», «по-японски» читаемое как «я» (знаменитейший филолог и один из отцов «национальной науки» Мотоори Норинага (1730-1801) считал, что исконным чтением имени Хатимана является «Явата»), часто используется и в названиях других, связанных с синто символов в значении «большой» или «великий». Например, ята карасу ('большой ворон', досл.: 'ворон в восемь ата', где ата — древняя единицы длины, равная расстоянию между растопыренными большим и средним пальцами), который вел легендарного Дзимму в его походе на Восток. Священное зеркало, врученное Аматэрасу своему внуку Ниниги перед сошествием на землю, также называется ята кагами ('большое красивое зеркало'). Да и «великий дракон», с которым сражается Сусаноо, тоже восьмиглав и восьмихвост. Так что вполне возможно истолковать имя Хатиман как «Великий стяг», что вполне объяснимо для бога войны. (Не могу не вспомнить здесь и традиционный образ небесного генерала из постановки пекинской оперы «Путешествие на Запад». За спиной этого генерала развеваются прикрепленные к доспехам на четырех древках восемь флагов!).
    Именно как покровителя воинов его стали почитать члены самурайского клана Минамото, впервые в качестве сёгунов узурпировавших власть государя и основавших третье по значению (после изначального Уса Хатиман-гу и основанного в Киото Ивасимидзу Хатиман-гу) святилище Цуругаока Хатиман-гу в своей новой столице Камакура в 1063 г. Именно с почетом, оказываемым этому божеству не только сёгунами, но и всем самурайским сословием, связан лавинообразный рост его популярности в средние века. К этому времени Хатимана стали отождествлять и с пятнадцатым по счету императором Оодзином, внуком знаменитого легендарного покорителя восточной Японии Ямато-такэру и сыном императрицы Дзингу, прославившейся своей агрессивной корейской кампанией, во время которой и родился Оодзин. К этому стоит добавить, что Хатиман почитался еще и как местный, японский покровитель буддизма, проникший в Японию опять-таки через Корею. Хатиман первым среди японских ками был удостоен звания бодхисаттвы. Но об этом мы поговорим подробнее позже, в специальном разделе, посвященном взаимоотношениям синто и буддизма.

    К той же категории «именитых» ками примыкают и некоторые пришлые боги, заимствованные из других верований благодаря своей «полезности». Так, среди наиболее популярных ками такого типа, объединенных в известную группу «семи богов счастья», трое являются «индусами», а еще трое «китайцами». Одни из них отвечает за денежное благополучие, другие способствуют долголетию, третьи излечивают недуги и т. д. Отсутствие родных ками, эффективно помогающих в определенных сферах, и было, очевидно, главной причиной одомашнивания чужеземцев. Эти пришлые боги имеют имена, но, как правило, не имеют больших, храмов, ограничиваясь часовенками, а то и просто скульптурными изображениями, которые они, в отличие от местных ками, имеют и которые сами по себе являются объектами почитания.
    Наша классификация японских ками не будет полной, если мы не вспомним еще об одной группе божеств, связанных с культом предков и непрерывно пополняющих ряды безымянных ками. По мнению некоторых исследователей, почитание умерших предков в качестве духов-покровителей семьи было заимствовано из Китая и наложилось на культ почитания духов природы. Так ли это было или нет, остается открытой темой для дискуссий и поныне. Некоторые ученые вообще отрицают существование культа предков в Японии в древности.
    Однако следует отметить, что почитание предков — явление повсеместное в общинных религиях. Не является исключением, например, и славянское язычество. Праздник «дедов», отмечаемый и поныне в Белоруссии, практически идентичен по своему содержанию японскому празднику О-Бон, отмечаемому в августе, или традиционной встрече Нового года в январе. И в Белоруссии и в Японии «души предков в определенные дни года приходят с «того света» в свои дома, чтобы навестить живых сородичей, которые обязаны должным образом встретить и угостить загробных гостей» (энциклопедический словарь «Славянская мифология»). Так же безлично, как белорусы, называющие умерших предков «дедами», японцы именуют своих предков ками, подчеркивая их спиритуальную сущность. Лишь наиболее выдающиеся личности сохраняют свою индивидуальность и после смерти, пополняя группу «именитых» ками, которые в данном случае восходят к реальным историческим персонажам.

    Таким образом, всех японских богов можно разделить на две большие группы — «именитых» ками всех остальных — «безымянных». Мы часто будем наблюдать попытки установления соответствий между ними, когда какой-нибудь из «именитых» ками почитается вместо безымянного духа.
    Порою это часть естественного процесса, с одной стороны, «очеловечивания» ками, а с другой — придания аморфным «духам природы» более четких, удобных для восприятия форм. Сподручнее, наверно, представлять себе »ками поля» в виде имеющего устоявшийся зрительный образ толстяка Дайкоку или хотя бы звать этого безымянного духа по имени — Инари например, как это в действительности часто и случается, чем почитать некую безымянную и лишенную внешних признаков сущность.
    Каждый конкретный случай надо рассматривать и в свете общих тенденций того или иного исторического периода. Если взять для примера наше время, часто называемое «визуальной эпохой», когда зрительный образ, будь он кинематографический, телевизионный, интернетный или комиксный, становится главным средством передачи информации, японские ками тоже зачастую обретают плоть. Вот передо мною книга «Мириад ками», изданная в 1997 г. и предназначенная для массового японского читателя. Характерной особенностью этого издания является то, что рассказ о каждом божестве сопровождается картинкой в духе популярных здесь комиксов. Продемонстрированная моим академическим коллегам, она вызвала, мягко говоря, изрядное удивление. Кстати, по идее своей и по схожести визуальных образов она поразительно напоминает иллюстрированное современным художником украинское издание «Союл-Род», в котором рассказывается о древних языческих богах славян. Правда, справедливости ради надо отметить, что первые японские комиксы, называемые «эхон», то есть попросту «книжками картинок», появились в Японии еще в конце XVIII в., а с ними — в качестве иллюстраций — и изображения ками. Именно такого рода картинки, с изображением божеств в основном XIX в., были использованы при оформлении этой книги.
    Очень часто отождествление с персонажами «официальной» мифологии «Кодзики» и «Нихонги» служило поднятию «престижа» не упомянутых в мифах местных ками. Порою это делалось в рамках усилий центра по приведению разрозненных верований в систему и объединению богов в единой иерархии, как это было, например, в эпоху Мэйдзи. Однако этим же приемом пользовались и локальные жреческие роды для создания собственных интерпретаций синто, где главную роль должны были играть почитаемые ими ками.

    Яркий пример тому так называемое Ватараи синто, о котором мы будем говорить более подробно в 6-й главе. Здесь же, забегая вперед, упомяну только, что богиня Внешнего святилища в Исэ-Гэку по имени Тоёукэ, которая всегда исполняла лишь роль «кухарки» при Аматэрасу (в этом святилище находится место для приготовления «чистой» еды богине Солнца), внезапно через весьма сложную цепочку отождествлений, во многом основанную на разного рода словесных играх, превращается в новой интерпретации жреческого рода Ватараи в Амэ-но Минакануси. Это первый ками, появившийся после разделения на небо и землю, а значит, ему, как настаивали Ватараи, священнослужители Внешнего святилища, а не Аматэрасу должна быть отведена главенствующая роль!

    То, что у ками может быть множество имен, мы уже отмечали, рассматривая, как по ходу развития сюжета в мифе о двух божественных братьях, рыболове и охотнике, они получают все новые и новые имена. Если добавить ко всему этому изначальному изобилию еще и многослойные ассоциации, накопившиеся по разным поводам за сотни лет, то можно представить, в какую паутину смыслов и сюжетов попадает исследователь, пытающийся точно установить, с каким ками он имеет дело!
    Поэтому чаще всего в народном обычае — знать имена, данные тому или иному ками по месту нахождения его святилища, нежели имена, определенные религиозными специалистами. Все знают «ками из Кумано», но вряд ли кто из неискушенных знает, что его настоящее имя Кэцумико. Или всем известен «ками горы Юдоно», но кто такой Ооямацуми, не поймет без предварительного поиска по справочникам никто, за исключением особо интересующихся.
    Вообще-то можно с большой уверенностью утверждать, что именно эти «народные» названия, данные по месту почитания того или иного ками, являются изначальными. Лишь потом либо усилиями религиозных специалистов из центра, стремящихся из идеологических соображений создать единую иерархию божеств, либо, наоборот, стараниями местных активистов, стремящихся поднять престиж «своего» божества, наиболее почитаемые из местных ками были отождествлены с персонажами официальной мифологии «Кодзики» и «Нихонги».
    Однако так случилось, как мы уже говорили, далеко не со всеми, и мы до сих пор имеем во множестве вообще безымянных ками, покровительствующих такому же безымянному полю или пролившемуся над ним дождю. Пожалуй, только ками солнца получил свою повсеместную идентификацию в качестве божества правящего рода Аматэрасу. Но это явление сравнительно позднее, и связано оно с распространением культа Аматэрасу по всей стране, которое началось лишь с XVII в.
    Так что безымянные «народные» ками-духи по-прежнему составляют отдельный класс божеств, сохраняющий свою особенность. Это как бы другой полюс по отношению к индивидуальным ками «официальной» мифологии.
    В целом же всех ками я предлагаю для нашего удобства разделить на четыре группы (см. табл. 1), при этом главным критерием будет выступать степень их индивидуализации плюс происхождение. Несомненно, мы столкнемся с множеством так называемых «пограничных» случаев, когда не будем знать, куда отнести того или иного ками, или, наоборот, он будет подходить под критерии сразу нескольких категорий. Это неизбежно при любой классификации, когда мы имеем дело не с сухими цифами. Позволю себе выразить уверенность, что, при всем несовершенстве ее принципов, моя классификация внесет большую ясность, чем, скажем, официальное, зафиксированное в «Уложениях годов Энги» деление ками на тех, кому еду подносят на специальном столике, и тех, кому ее выставляют прямо на циновке-татами, и будет более последовательной, чем описываемая гениальным Борхесом некая китайская энциклопедия, в которой говорится, что «животные подразделяются на а) принадлежащих Императору, б) бальзамированных, в) прирученных, г) молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включенных в настоящую классификацию, и) буйствующих, как в безумии, к) неисчислимых, л) нарисованных очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) только что разбивших кувшин, о) издалека кажущихся мухами».

Т А Б Л И Ц А    1

    Из всех перечисленных выше разновидностей ками мы с вами пока лучше всего знакомы с последней, четвертой группой мифологических «официальных» ками, то есть божеств, упомянутых в хрониках «Кодзики» и «Нихонги», о которых я рассказывал в первой главе. Прежде всего к ками этой группы применялась единственная традиционная классификация, с которой я и хочу познакомить вас в следующем разделе. Она же является удачным примером того, как заимствованные понятия чужой культуры, в данном случае китайской, наполняясь японским содержанием, претерпевали удивительные метаморфозы.

• Мифологические
  «официальные» ками:
  божества «небесные»,
  «земные» и «бесчисленные»

    О боги неба и земли!
    Нам помогите
    До той поры, пока мой милый,
    Что в дальний путь идет, где травы   —   изголовье,
    Не возвратится вновь к себе домой!
               Перевод А. Е. Глускиной

    Так взывала к возлюбленному неизвестная нам дама, автор стихотворения (а точнее «песни», как сами японцы называли и называют свою традиционную поэзию), помещенного в удивительном сборнике «Собрание мириад листьев», который состоит из 4516 поэтических произведений и был составлен по императорскому указу еще в VIII в.! Поэзия всегда почиталась делом важным, и до сих пор «песнесложение» является одной из непременных обязанностей японского государя, как, впрочем, и посадка первого рисового ростка нового урожая. Но мы пока оставим эти темы в стороне и обратимся к словам первой строчки — «боги неба и земли». Это самое очевидное и, казалось бы, самое простое разделение всех богов на две группы. «Боги небесные» («ама-цу ками») живут на небе, а «боги земные» («куни-цу ками») тут, рядом, на земле.
    В одном из древнейших синтоистских молитвословий (норито) «Слова великого очищения» («Оохараэ котоба»), дошедшем до нас в средневековой записи (927), об этом говорится так:

    ...божества небесные,
    двери в небесных скалах толкнув, распахнут,
    восьмисложные облака небесные   -
    многими тысячами разделов тысячекратно разделят
    и слова те   (молитвословия.   —   А.Н.)   услышат;
    божества земные на гребень высокой горы,
    на гребень низкой горы поднявшись,
    туман высоких гор, туман низких гор раздвинут
    и слова те услышат.
               Перевод Л. М. Ермаковой

    То есть вроде все просто и понятно. Небесные боги живут на облаках, а земные — на горных вершинах за пеленой тумана. Подземные боги в особый разряд не выделяются, будучи командированными туда из состава богов земных.
    Это разделение на небесные и земные божества было официально зафиксировано при появлении в середине VII в. первого японского бюрократически-правового государства, созданного по образцу и подобию эффективной чиновничьей государственной машины Китая. Вместе с системой бюрократического управления, так, кстати говоря, и не прижившейся тогда, были заимствованы и многие понятия высокоразвитой китайской цивилизации, прямого отношения к государственной системе не имеющие.
    В их числе был и введенный официальным законоуложением 645 г., китайский термин тэндзин тиги — 'боги неба и духи земли'. В Китае небесными божествами назывались все те, кто непосредственно обитал на небе или олицетворял небесные стихии. Это прежде всего Небесный император, боги Солнца, Луны, звезд, ветра, дождя и т. п. Они занимают главенствующее положение и распоряжаются судьбами. Земных же божеств скорее можно назвать духами, которых надо ублажать лишь в той мере, чтобы избежать всяких пакостей с их стороны. Небесным богам строят специальные храмы, земные же обходятся скромными алтарями.
    Однако в Японии деление на небесных и земных богов оказалось совсем иным. И те и другие равно почитаются во множестве разбросанных по всей стране святилищ. При этом если главное небесное божество Аматэрасу и посвященный ей храмовый комплекс в Исэ занимают пусть и неформальное, но первое место, то святилище Идзумо, где почитают «земного» бога Оокунинуси, в этой же условной табели о рангах прочно занимает второе место. Более того, небесные боги не обязательно обитают на небе, а земные порою олицетворяют небесные стихии. Самый яркий пример — бог ветра Сусаноо, который, как мы помним, был братом богини Солнца Аматэрасу. Однако если его сестра относится к разряду «небесных», то сам Сусаноо считается «земным» божеством, а потом вообще оказывается повелителем японской преисподней. С другой стороны, все боги, рожденные небесной четой Идзанаги и Идзанами и непосредственно ведающие земными делами, относятся к разряду «небесных». Например, бог моря Ооватацуми или горный бог Ооямацуми. В чем же тут дело?
    Оказывается, в основу деления божеств на эти две группы положен не тот исконный китайский принцип разделения божеств на две категории по месту обитания богов и степени их влиятельности, а совсем иной, оказывающийся при ближайшем рассмотрении все тем же политическим принципом, которым руководствовались составители «Кодзики» и «Нихонги». Все божества, восходящие к богине солнца Аматэрасу родственно, но при этом еще и лояльные ей и ее отпрыскам политически, относятся к «небесным» божествам. Например, все родовые божества кланов, помогавших потомкам Аматэрасу, начиная с легендарного Ниниги, в расширении владений на Японских островах, относятся к «небесным», а вот родной брат Аматэрасу бог ветра Сусаноо, творивший ей разные пакости, со всеми своими потомками отнесен к «земным» божествам. К ним же относятся и все божества соперника — племенного союза Идзумо, начиная, конечно, с бога Оокунинуси. В «Кодзики» и «Нихонги» их всех еще поначалу именуют арабу ру-но ками, то есть 'непокорный, буйный, злой ками'. Но это отнюдь не означает, что именуемые так ками являются олицетворением исключительно разрушительных стихий и злы, так сказать, по своей природе. Если посмотреть внимательно на контекст, в котором появляются все характеризуемые таким образом ками, то мы увидим, что в разряд «злых» попадают все ками, проявившие непокорность по отношению к представителям «небесных» богов. Это они, владетели отдельных земель, выражая свое недовольство, встретили спустившегося с небес внука Аматэрасу принца Ниниги-но микото «жужжанием» и насылали чары на императора Дзимму, препятствуя его «восточной кампании». Но покорившись, они были милостиво переведены из разряда «буйных» в разряд просто богов «земных».
    Это еще раз подтверждает выдвинутый мною ранее тезис, что японская мифология в дошедшей до нас аранжировке отражает перипетии политической истории и служит идеологическим обоснованием легитимности власти императорского рода. Трудно предположить, что у племен Идзумо не было собственной богини Солнца, но в официальных сводах «Кодзики» и «Нихонги» она не фигурирует, зато Сусаноо, ободравший жеребца «от хвоста» и выгнанный с неба, спускается на землю не где-нибудь, а именно в стане конкурентов — местности Идзумо.
    Однако следует подчеркнуть, что победивший союз Ямато проявил удивительную политическую мудрость. Новые правители лишь присвоили «побежденным» богам статус «земных». Однако их не только не подвергли каким-либо репрессиям и ущемлениям, но, наоборот, старались всячески ублажить и оказать соответствующие почести, включая постройку достойных святилищ, как того потребовал Оокунинуси при «уступке» земли потомкам Аматэрасу. Одним из важнейших дел японского императора считалось и считается не только почитание своей прародительницы Аматэрасу, но и ежегодная посылка щедрых даров в святилище Идзумо в качестве подношений Оокунинуси.
    Лучше воздавать почести, нежели пытаться уничтожить. Этот «беспринципный» рецепт политического успеха был хорошо известен древним римлянам, соорудившим для всех богов империи непревзойденный Пантеон. Почитай императора наряду со своими богами и живи спокойно. Единственной религией, которая не следовала этому совету, было христианство, и именно христианство явилось едва ли не единственной религией, подвергавшейся гонениям в Римской империи Точно такая же судьба была уготована этому учению и спустя 1500 лет, но уже на другом краю света — в империи потомков Аматэрасу, чьи принципы в отношениях с религиозными учениями вполне укладывались в римскую формулу сосуществования. Поэтому разделение на «небесных» и «земных» божеств в Японии по мере укрепления ее государственности становилось все более и более условным — и тем и другим в одинаковой мере воздаются почести, а пышностью церемонии в честь богов «земных» не уступают, а то и превосходят почести, оказываемые многим «небесным» ками.
    При этом такой весьма специфический принцип классификации ками отнюдь не был универсальным. Он применялся в основном к божествам, чьи имена мы находим в японской мифологии в изложении «Кодзики» и «Нихонги», то есть к богам, непосредственно участвовавшим в «политической» борьбе на стороне имперского клана или же находившимся в стане противников. Все же иные боги составителей мифов практически не интересовали. В утвержденных официально молитвословиях они обозначаются совокупным термином яоёродзу, что дословно означает 'восемь миллионов'. Конечно, речь не идет о каком-то конкретном количестве, «восемь» просто значит «много», как мы уже говорили, рассказывая о божестве Хатиман. «Восемь миллионов» то же самое, что и «мириады», «тьма» в нашем восприятии, то есть бесчисленное множество. Этим не имеющим прямого отношения к историческим событиям ками просто «несть числа».
    Они-то в основном и станут объектом нашей дальнейшей классификации, хотя выделенные нами далее три типа божеств можно обнаружить и среди ками официальной мифологии, и наоборот, некоторые ками из трех «неофициальных» категорий порою задним числом включались в состав мифологических.

• Народные безымянные
  духи-ками

    Первую группу составляют народные безымянные духи-ками, среди которых можно выделить две подкатегории: природные духи и духи умерших людей. Они не включены ни в какие «официальные» своды или системы, поэтому я и называю их народными. Их отличие от трех других категорий ками, включая и мифологических «официальных», в том, что они лишены индивидуальности и не имеют собственных имен.

    Безымянные природные духи

    Именуют природных духов незамысловато — «божество полей», «божество гор», «божество моря», «божество грома» и т. д. Именно верования, связанные с этими ками, являются самыми древними и главными, образуя тот самый фундамент, на котором покоится вся махина последующих непоследовательных систематизации и произвольных отождествлений, начиная с первых попыток дать рождающейся нации единую мифологию в виде «Кодзики» и кончая единой государственной идеологией создаваемой в конце XIX в. империи. Этих самых древних ками даже божествами назвать затруднительно. Они не только не имеют своего внешнего облика, но и вообще лишены какой-либо индивидуальности, как бы перетекая друг в друга. Эти духи природы в большинстве религий впоследствии обретают собственные имена и человекоподобный облик. Они индивидуализируются, обрастая, как и люди, привычками и капризами. Отчасти это произошло и в Японии. Но удивительную особенность японской культуры составляет тот факт, что некогда обретенное не отмирает и не вытесняется новым. Японская культура похожа на слоеный торт «наполеон», где даже самый нижний слой не оказывается бесполезным и позабытым, а сохраняет свою сладость и привлекательность, какой бы высоты ни достигло все сооружение в целом.
    Вот и не забывается «бог ветра», хотя, казалось бы, ту же функцию выполняет уже известный нам Сусаноо, а его сын (по другой версии отпрыск Идзанаги и Идзанами) по имени Ука-но митама (Дух рисовых злаков) вроде как заменяет безымянного «ками поля», но тем не менее последний остается чтимым и ныне.
    Именно он является главным божеством земледельца, ответственным за урожай. Каждую весну «ками горо (яма-но ками) спускается в долины, становясь «ками поля» (та-но ками) и оберегая рисовые посевы. По завершении сбора урожая он отправляется восвояси, вновь превращаясь до весны в «ками гор». К тому же этот ками отождествляется знаменитым японским этнографом Янагита Кунио еще и с душами предков, обитающих в горах и спускающихся к своим потомкам на помощь в самый важный период заготовки продуктов, от которого во многом зависит вся их дальнейшая судьба.
    Для обеспечения хорошего урожая на заливных рисовых полях не обойтись и без «ками воды» (суйдзин), и в этой своей ипостаси он близок по характеру с «ками полей». Но ведь исток рек, несущих в долины воды, находится в горах, где всем заведует «распределяющий воду ками» (микумари-но ками, сливающийся в этой ипостаси с «ками гор».
    Кроме того, на каждом участке есть свой «ками-владетель земли» (дзинусигами), который охраняет определенную территорию. Поэтому если человек собирается как-то использовать принадлежащую ками землю, то он должен прежде всего испросить позволения у ками и «замирить, успокоить» (сидзумэру) его соответствующим церемониальным подношением. Обряд «замирения божества земли» до сих пор предваряет начало любого строительства в Японии, даже атомной электростанции или космодрома.
    Для тех же, кто зарабатывает себе на жизнь морским промыслом, наиглавнейшим будет «ками, моря», обитающий на дне морском. Он заведует морскими стихиями и всеми обитателями подводного царства. Иногда под позднейшим китайским влиянием представляется в облике дракона. За непосредственную безопасность плавания и удачу отвечает «ками рыбного промысла» (гёгёдзин), он же «дух судна» (фунадама), который, будучи сам женщиной, не терпит конкуренции, а потому и присутствия представительниц прекрасного пола на борту.
    Неизменным почтением пользуются «ками ветра» и «ками грома». В отличие от всех остальных исконных ками, они получили свой характерный зрительный образ и являются в этом смысле исключением. Объясняется же это тем, что они стали использоваться в буддийских храмах в качестве божеств-охранителей Учения. И если в Индии этой цели служили боги индуистского пантеона, то в Японии начали приспосабливать местных божеств. Так под влиянием высокоразвитого религиозного искусства буддизма эти ками тоже обрели свой пластический образ. «Ками ветра» изображается с огромным мешком, где конечно, он и прячет ветер, а «ками грома» — в окружении множества бубнов и барабанов. Два ставших каноническими изображения этих богов, растиражированных в неисчислимом множестве по всей Японии, находятся в буддийском храме Садзюсангэндо в Киото, где они охраняют представленную тысячью и одной скульптурой бодхисаттву Каннон.
    А вот «ками огня» (хи-но ками), почитаемый и как хранитель домашнего очага, и как оберег от пожаров, в роли защитника буддизма не использовался и потому безлик. Есть еще и «ками дома» (иэ-но ками) и ками, оберегающий все поселение от приходящих извне бед и напастей (досодзин), да и у каждого года есть свой ками (тосигами).
    Как мы уже говорили, этих ками по разным причинам порою отождествляют с одним из «именных» трех других классов. Например, в качестве «ками дома» часто почитают Аматэрасу, а роль охранителя от внешних бед отводится Сарутахико, богу-обезьяне, проводнику легендарного императора Дзимму в его «восточном походе».

    Безымянные духи умерших

    Теперь, познакомившись с духами природы, поговорим о таких же безымянных духах предков. Это вторая важнейшая подкатегория безымянных ками, составляющих основу синто в его нынешнем виде.
    Хотя многие исследователи и отрицают, что культ предков изначально был присущ японской религиозности, в записи хроники «Нихонги», относящейся ко второму веку, упоминается, что в императорском дворце почитались два божества — «географический» ками местности Ямато, являвшейся сердцевиной владений императорского рода, и ками-предок Аматэрасу.
    Как мы уже говорили, порою граница между двумя этими типами ками условна — один и тот же ками может почитаться и в качестве покровителя определенной местности, и в качестве родоначальника. Однако порою она весьма четка и определенна, что и заставляет нас выделять этих ками-предков в отдельную подкатегорию.

    В основе представлений о ками этой категории лежит уже знакомая нам базовая для синтоистской ментальности идея — все было порождено, а не сотворено ками, и потому все несет в себе частичку ками. Ками — это папа и мама всего на свете, хотя по своему характеру это скорее мама, готовая прощать своим чадам любые прегрешения, лишь бы живы были, но порою и она может страшно рассердиться, если ей не выказывать должного почтения.
    Человек является наиболее одухотворенным из всех порождений ками, поэтому присутствие в нем души (тама) наиболее очевидно. Понятно, что самое близкое отношение человек имеет к ками, непосредственно причастному к его рождению. Первоначально это было родовое божество.
    Каждый именитый клан имел своего божественного прародителя подобно тому, как императорский род почитает богиню Аматэрасу родоначальницей династии. Такой «родовой ками» — удзигами (удзи значит 'род', а гами есть видоизмененное фонетически ками) был для членов рода наиболее почитаемым божеством, а сами члены клана — удзико (ко по-японски значит 'дитя') считались его детьми. Раньше в число удзико включались лишь представители владетельного рода, но в новое время таковыми стали считаться все проживающие на подвластной ками территории люди.
    Однако предпосылки к такому новому истолкованию появились уже в давние времена, когда на Японских островах создавалось первое древнее централизованное государство. В результате этого процесса восприятие удзигами как исключительно божества-предка определенного рода стало размываться. Если какой-нибудь клан попадал в зависимость от другого рода, то победившие требовали от побежденных, чтобы кроме своего собственного божества те почитали и божество победивших. Расширение владений клана влекло за собой и расширение влияния родового божества. Изначально не принадлежавшие к победившему роду волей-неволей вовлекались в число почитателей удзигами своего более удачливого соперника. Так постепенно сфера влияния удзигами стала определяться не только кровными узами, но и чисто географически: все проживающие на подконтрольной какому-то клану территории стали считаться находящимися под духовным патронажем родового божества господствующего клана. Если сначала понятия «член рода» и «местный житель» чаще всего совпадали, то с захватом новых территорий тем или иным кланом эта тождественность перестала быть обязательной. Постепенно всех жителей какой-то определенной местности вне зависимости от связывающих их кровных уз все чаще и чаще стали называть удзико. То есть слово удзико постепенно стало означать не только родичей, но и всех членов местной общины, прежде всего ее верхушки.
    Особенно этот процесс размывания изначального значения удзигами и удзико ускорился в средневековье, когда люди с большей легкостью и частотой начали передвигаться с места на место. Тогда же окончательно утвердилось и новое восприятие понятий удзигами — как местного божества, сфера влияния которого определяется географически, и удзико — как полноправного члена общины, проживающего на подконтрольной местному божеству территории. Другое дело, что не все проживающие в данной местности считались полноправными, а потому и исключались из числа удзико. Однако в наши демократические времена никакой сегрегации и дискриминации не существует, и потому все без исключения проживающие на территории, находящейся под духовным патронажем какого-нибудь ками, формально считаются удзико. Это правило распространяется и на иностранцев, которые сумели стать членами местной общины, что, однако, достаточно сложно. Связь божества с подконтрольной ему территорией настолько тесна, что зачастую само божество называют по имени местности, а его «настоящее» имя могут помнить лишь немногие.
    Однако, несмотря на это почти полное отождествление понятий «член общины», «член рода» и «местный житель», особые ревнители синтоистских традиций обязательно назовут вам еще и имя своего убусуна-но ками (убу значит 'рожать', а суна означает, скорее всего, песок, которым в древности покрывали пол специальной хижины, возводимой для рожениц), по отношению к которому они называют себя убуко (убу — это 'рожать', а ко, как мы помним, 'дитя'). Убусуна-но ками — это божество той местности, в которой человек родился. Если он или она продолжает жить все там же, то для такого человека удзигами и убусуна-но ками суть понятия тождественные. Однако при переезде в другую местность такой человек становится членом новой общины и, соответственно, удзигами будет для него уже другим.

    Однако человек связан тесными узами с ками не только по своему рождению. Все проживающие на Японских островах имеют шанс стать ками. Для этого не надо обязательно прослыть личностью выдающейся и удостоиться персонального святилища. Достаточно просто... умереть. Все без исключения японцы неизбежно по законам природы постоянно увеличивают численность третьей категории традиционной классификации ками — ками «неисчислимые».
    Превращение умершего в ками процесс длительный и сложный, однако он не зависит от моральных качеств или других достоинств или, наоборот, недостатков усопшего. Ками становятся все. Кстати, именно влияние этого бессознательного «правила отношения к священному» привело к тому, что всех усопших и похороненных по буддийскому обряду, который стал доминирующим в Японии, стали называть, в полном противоречии с сутью этого учения, буддами (хотокэ). А ведь в буддизме до его прихода в Китай и Японию процесс достижения состояния будды считался весьма длительным и требующим значительных усилий для обретения духовного совершенства. Однако «глубинные структуры» японской религиозной ментальности привели к полному перетолкованию даже такого высокоразвитого религиозно-философского учения, как буддизм.
    Итак, что же, согласно синтоистским представлениям, происходит с душой после смерти? Поначалу душа тама находится в смятении при расставании с телом или даже буйствует, угрожая здоровью и благополучию живых. Особой агрессивностью отличаются души умерших насильственной смертью или же умерших слишком рано и не успевших вкусить всех прелестей земного бытия. Дух тама в таком состоянии называется аратама, то есть «буйный дух». Именно поэтому столь важны знаки внимания к умершему и первые церемонии сразу после смерти, призванные утихомирить и смирить душу усопшего.
    По прошествии нескольких лет душа умершего успокаивается и переходит в новое состояние, называемое нигитама — 'спокойный дух'. И лишь по прошествии 33 лет (некоторые называют цифру 55) душа полностью утихомиривается и становится ками, сливаясь в единое целое с душами предков.
    Почему выбрана цифра 33? Дело в том, что это приблизительно время смены одного поколения. Дети умершего тоже готовятся уже отправиться в мир иной, да и почти все, знавшие покойного при жизни лично, тоже последовали за ним. Память об усопшем стирается, его душа тама как бы утрачивает свою индивидуальность, переходя в разряд лишенных своих собственных имен ками, которым «несть числа».
    Однако на этом связь с живущими не прерывается. И дело не только в том, что и по прошествии 33 лет потомки должны ублажать всех живших до них соответствующими подношениями и церемониями. Дважды в год души предков-ками обязательно проведывают своих потомков на земле. Первый раз это происходит во время новогодних празднеств, изначальный смысл которых как раз и состоял в ритуальной встрече с душами предков, приходивших благословить потомков перед одним из главных событий года — посадкой риса. И если старинное предназначение этого праздника постепенно забывается, особенно в среде горожан, наиболее подверженных влиянию иноземных привычек, то второй приход душ перед сбором урожая в июле-августе почитается по всей Японии как день поминовения усопших. Это празднество, принявшее, как и почти все в Японии, связанное со смертью, буддийскую форму, называется О-Бон, но вот его содержание основывается исключительно на синтоистских представлениях о потустороннем. В это время каждый добропорядочный японец должен вернуться к могилам своих предков, как бы далеко они ни находились. Именно в это время вечно занятые городские служащие позволяют себе взять целых три дня отпуска. Заплатив неимоверные деньги за билеты на такой дорогой в Японии транспорт, расценки на который еще больше повышаются в эти дни, они вместе со всеми чадами и домочадцами отправляются в какую-нибудь глухую деревушку за тридевять земель, чтобы надлежащим образом (едой, выпивкой, песнями и танцами) приветствовать возвращающихся предков.
    Правда, некоторые «продвинутые» представители нового поколения предпочитают использовать эту короткую возможность для отдыха за границей где-нибудь на Гавайях, посещая могилы своих предков виртуально, по Интернету. Благо некоторые храмы уже предоставляют такую услугу, создав электронные кладбища.
    Но как бы там ни было, предки — такие же члены семьи, только как бы живущие отдельно в своем собственном мире. Поэтому и нет печали во время этих празднеств. Наоборот, сплошное веселье — бабушка приехала!

• Исторические именные
  ками-божества

    Однако не все умершие утрачивают свою индивидуальность в процессе становления ками. Наиболее выдающиеся личности и после смерти своей сохраняют за собой имя и присущие им особенности, переходя, как и выдающиеся представители природных ками-духов, в разряд «индивидуальных» божеств и обретая свои святилища, порою с многочисленными филиалами.
    Однако эта традиция сложилась в синто не сразу. Начиналось все со страха перед «буйным духом» (аратама) невинно убиенных сильных мира сего. Первые письменные упоминания о персональном «обожествлении» относятся к самому началу IX в. В 800 г. по повелению императора Камму было построено святилище, где почитались духи покинувших этот мир не по собственной воле членов императорской фамилии и знати. К 863 г. таких набралось уже шесть человек, а в скором времени их число увеличилось до восьми. В исторических документах упоминается, что некоторые из них даже стали почитаться как удзигами на вновь осваиваемых территориях, то есть как главные божества местных общин. Но главное чувство, испытываемое по отношению к «буйным душам» этих восьмерых, называемых почтительно «августейший дух» (горё:), был страх. Зачастую все происходившие в стране беды и несчастья приписывались мстительному духу этих восьми ками, и потому как только начинались эпидемии, неурожаи или бунты, тут же по всей Японии разворачивалось ускоренное строительство святилищ и повсеместно проводились специальные службы для «замирения» душ этих невинно убиенных.

    Среди этих восьми особой славой и поныне пользуется блестящий придворный и один из образованнейших людей своего времени Митидзанэ из рода Сугавара (его имя можно перевести как «Истина Пути», при этом имеется в виду путь-дао духовного совершенствования). Этот Сугавара-но Митидзанэ (845-903), которого мы упоминали выше, с детства отличался особой тягой к знаниям и к 34 годам уже стал доктором филологии, что подразумевало прекрасное знание китайских классических текстов самого разнообразного содержания, начиная от беллетристики и кончая сложными философскими трактатами. Но, как это и по сей день бывает в мире науки, коллеги Митидзанэ не очень жаловали талантливого молодого ученого, успешно продвигавшегося по службе. В результате удавшейся интриги он был отослан от двора губернаторствовать в отдаленной провинции. Однако опыт непосредственной практической работы пошел только на пользу Митидзанэ, и когда спустя четыре года он вновь вернулся в столицу, его продвижение вверх по служебной лестнице стало еще более стремительным. В 899 г. он уже занимает формально третью, а фактически вторую должность в государстве. Его назначают «министром правой руки», главной обязанностью которого было непосредственное управление деятельностью правительства, то есть что-то наподобие премьер-министра. Выше был только пост министра левой руки, определявшего общее направление политики, и номинально более почетная, но во многом церемониальная должность главного министра. На пост министра левой руки одновременно с Митидзанэ был назначен член наиболее влиятельного рода Фудзивара по имени Токихира, которого совсем не радовал успех представителя иного клана. Из-за его наветов Митидзанэ был понижен в ранге и вновь отослан в провинцию, а его четверо сыновей вообще лишились своих должностей. Вскоре Митидзанэ заболел и в возрасте 59 лет скончался.
    Молва отнеслась с сочувствием к несправедливостям, выпавшим на долю Митидзанэ, а пожар, вызванный попавшей в императорский дворец молнией, и, главное, последовавшая вскоре смерть самого Фудзивара Токихира были истолкованы как возмездие гонителям. Естественно, тогдашняя власть, почитавшая различные магические обряды за действенное средство управления страной, поспешила умилостивить разбушевавшийся дух бывшего придворного. Митидзанэ было присвоено звание Великий Вольный Небесный Бог, что Небо Заполняет (Тэмман-дайдзидзай-тэндзин), на месте его захоронения было возведено святилище Тэммангу, а в 993 г. после целого ряда неприятностей, случившихся с потомками его гонителей, туда с дарами пожаловал сам левый министр, чей пост по-прежнему наследовали только представители рода Фудзивара.
    Почивший Митидзанэ, в просторечии именуемый Тэндзин, то есть Небесный Бог, стал весьма популярным в народе божеством, и его святилища — Тэммангу (Палаты Заполняющего Небо) — можно найти во всех уголках Японии.
    Легче всего обнаружить это внешне абсолютно не отличающееся от сотен тысяч других синтоистских храмов строение в феврале-марте, когда по всей Японии идут вступительные экзамены в университеты и на высшую ступень средней школы. Потоки изнуренных долгой подготовкой абитуриентов тянутся к святилищам Тэндзина, чтобы просить его о помощи при вступительных экзаменах. Ведь Тэндзин, будучи богом грома (помните, он сразу после смерти сжег императорский дворец), является по совместительству покровителем наук, ибо в своей земной жизни слыл человеком блестяще образованным. Вот и молят его о благополучной сдаче экзаменов и вообще успехах в учебе. Число желающих обратиться к Тэндзину порою столь велико, что в особо популярных святилищах наподобие Юсима Тэммангу, что находится близ Токийского университета, приходится сооружать специальные дополнительные стенды для деревянных табличек (эма) на которых пишут свои просьбы к богам. И если ранее обходились лишь общими просьбами типа «Прошу о помощи при вступительных экзаменах», то теперешнее поколение пишет не только точное название и адрес (!!!) учебного заведения, но порою указывает и запасной вариант — менее престижную школу или университет, куда он или она непрочь поступить, если поддержка ками в первом случае не принесет ожидаемых плодов.
    Список заслуживших особый почет или невинно убиенных исторических личностей, после смерти своей, а порою еще при жизни причисленных к лику божеств, достаточно обширен. Это и все три военных лидера, способствовавших объединению страны в начале XVII в. после долгого периода междоусобиц. Их имена — Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу — известны каждому школьнику, а сеть храмов Тосёгу, посвященных последнему из них, покрыла всю страну. Обожествления удостоились и видные деятели реставрации Мэйдзи, в результате которой последний клан военных правителей Японии сёгунов Токугава был низвергнут и политическая власть перешла в руки императорской фамилии. Среди них и герой русско-японской войны генерал Ноги Марускэ (1849-1912), и адмирал Того Хэйхатиро (1847-1934), победитель при Цусиме, удостоившиеся в знак признательности своих собственных одноименных святилищ. Самое почетное место отведено, конечно, самому императору Мэйдзи, чье святилище Мэйдзи дзингу является одним из наиболее посещаемых, особенно в дни новогодних празднеств. Один из недавних примеров такого рода — живо развернувшаяся дискуссия по поводу подобного увековечения памяти скончавшегося в 1989 г. Мацусита Коносукэ, основателя ныне всемирно известного концерна «Нэшнл Панасоник».
    При этом не имеющие отношения к делу моральные качества кандидатов в будущие божества полностью игнорируются, главное — их успехи при жизни или же обстоятельства смерти.

    В качестве еще одного примера можно привести и историю Тайро-но Масакадо (903-940), политического авантюриста, подчинившего себе восточную часть острова Хонсю и провозгласившего себя новым императором. Не стоит говорить о количестве убитых во время этого мятежа, в числе которых был даже дядя нашего героя, заколотый непочтительным племянником. Однако итог для мятежника оказался печален: Масакадо был схвачен и обезглавлен. Голова его была привезена из тогдашней столицы Киото и похоронена на одном из холмов, который находится на территории нынешнего Токио. Тут-то и начались чудеса — появились свидетели, наблюдавшие полеты головы Масакадо. А разразившаяся спустя почти 400 лет после его смерти эпидемия чумы в районе Токио, расцененная как месть неугомонившегося бунтаря, только способствовала укреплению веры в этого нового бога. И поныне в самом центре делового Токио, в районе Отэмати (Большая Рука), сплошь застроенном огромными зданиями современных офисов транснациональных компаний, можно обнаружить небольшой уголок зелени и памятный обелиск, свидетельствующий о том, что здесь была изначально похоронена голова мятежного Масакадо и что именно отсюда она совершала свои вылеты, наводя ужас на местное население.

    Хотя большинство имеющих человеческое происхождение ками, о которых мы говорили выше, получили свой божественный статус после смерти, некоторые почитались богами и при жизни. Прежде всего это все японские императоры — прямые потомки богини Солнца Аматэрасу. Официально этот титул «живого бога» — икигами (ики — 'живой' и гами (ками) — 'божество') был снят с правящей династии только в 1945 г., когда император Хирохито в речи по радио о капитуляции Японии официально объявил, что он не бог. Это был двойной шок. Страна впервые услышала голос своего божественного правителя — тот впервые обратился напрямую к своим подданным, но одновременно этот властелин Поднебесной заявил, что является простым смертным. Народ рыдал. Наступал конец света, волна самоубийств прокатилась по всей стране. Впервые на «землю богов» победоносно ступили иноземные захватчики, которые рьяно взялись за десакрализацию японского общества и его идеологии. Но тем не менее концепция «живого бога» бесследно не исчезла. Многие продолжают так величать императора, но главное, что этот титул, как и в древние времена, дается людям, обладающим высокими духовными качествами, будь то сверхъестественные способности или же необыкновенное милосердие. Таких людей называют святыми, даже если официально их святость церковью не подтверждена. Японцы же называют этих подвижников «живыми богами», а на официальном уровне в нынешнем светском государстве этот титул нашел свое новое воплощение в почетном звании «национальное сокровище». Табличку с надписью «национальное сокровище» (бывают еще «префектуральные», «городские» и т. п.) можно увидеть рядом со многими выдающимися произведениями искусства, будь то искусно выполненная рукопись или же стройная пагода. Но это же звание присваивается и самим созидателям, снискавшим себе славу еще при жизни на различных поприщах. «Человек-национальное сокровище» — такой титул в Японии сейчас носят несколько десятков человек.

    Однако не только особо выдающиеся человеческие личности способны стать ками, сохраняя свою индивидуальность. Некоторые из безымянных природных божеств, тесно связанных со своим местообиталищем, становятся повсеместно известными благодаря своим исключительным качествам точно так же, как и добившиеся известности и признания выдающиеся личности. Они обретают собственное имя и переходят в третью категорию божеств, по своему статусу приближаясь к ками официальной мифологии. Наиболее выдающимся представителем ками такого типа является Инари, который по числу святилищ держит первое место — 32 тысячи.

    Наиболее распространенной версией толкования имени этого божества является вариант, возводящий его к фразе «Ину (ина) га нару», что значит 'Рис растет'. Достоверность такого истолкования, как, впрочем, и всех других, вызывает сомнения, однако здесь четко указывается на связь божества Инари с земледелием. Судя по всему, первоначально это божество было одним из многих «ками полей», простиравшихся на землях зажиточного рода полностью ояпонившихся переселенцев из Китая по фамилии Хата, который и почитал его в качестве родового божества-удзигами. Началось все с того, что в феврале 711 г. на горе Инари, находящейся во владениях этого рода (территория нынешнего Киото), старейшине Хата явилось божество, потребовавшее почитания. Требование было тут же удовлетворено и святилище построено. Со своей стороны ками обещал обильный урожай и, что стало одним из причин его позднейшей суперпопулярности, покровительство в шелководстве.
    Возможно, этот ками оставался бы одним из многочисленных называемых по месту своего обитания ками-духов, если бы не два события, решительным образом изменившие его судьбу.
    Первым из них было решение императора Сага, дозволившего в 825 г. основателю школы тайного буддизма Сингон по имени Кобо-дайси построить храм Тодзи к востоку от главного въезда в столицу. Род Хата, который в те времена, как и все знатные роды Японии, почитал наряду с местными ками и заморских будд, презентовал для строительства лес с принадлежащей им горы Инари, в результате чего божество Инари стало считаться местным покровителем иностранного будды на японской земле.
    Тут надо заметить, что Кобо-дайси был одной из популярнейших фигур своего времени. Он был любимцем императора и верхушки столичной аристократии, чье воображение поражал не только как духовный подвижник, овладевший таинствами эзотерических ритуалов, но и как один из трех лучших каллиграфов эпохи, бывший к тому же талантливым поэтом, скульптором и художником. Однако благодаря своей подвижнической деятельности и в местностях, далеких от блеска столицы, стал он и народным героем, а его благодеяния и творимые чудеса — темой многочисленных легенд и сказаний. Его популярность совсем не уменьшилась со временем, и поныне в разных частях Японии вам покажут храм, основанный Кобо-дайси, собственноручно прорытый им тоннель через гору или выкопанный колодец. Если посчитать все связанные с именем Кобо-дайси места, то он должен был уподобиться Деду Морозу, чтобы успеть побывать за свою жизнь везде, где об этом говорят.
    Вместе с распространением популярности основанной Кобо-дайси школы росла и слава ее местного покровителя Инари. Укреплению связи между верой в этого ками и учением эзотерического буддизма способствовало и то, что одно из почитаемых в школе Сингон божеств индийского происхождения по имени Дакини изображалось передвигающимся по небу на лисе. Лиса же издавна считалась в Японии образным воплощением «ками полей» или же его посланником (цукай). Выходящие на мышевание в поля лисы были предвестником прихода весны — «бог гор», спускаясь в долины, становился «богом полей». Так что в учении Сингон произошло своего рода слияние образа Дакини с Инари.
    Однако настоящая слава к Инари пришла гораздо позже, когда в конце средневековья с развитием кустарной промышленности и торговли возросла и известность его как покровителя шелководства — одного из самых прибыльных занятий. К тому же считалось, что именно благодаря покровительству Инари клан Хата сумел добиться баснословного богатства. Рост популярности Инари как покровителя бизнеса был лавинообразным. Земледельческое божество приходит в город, а купцы и ремесленники чуть ли не наперегонки возводят в зависимости от толщины своего кошелька роскошные святилища или скромные часовенки. Их было настолько много, что в городе Эдо (нынешний Токио), ставшем с начала XVII в. фактической столицей Японии, появилась не очень почтительная присказка, в которой использовалась одинаковость звучания слов «рис на корню» (ину) и «собака» (ину). Острые на язык жители столицы говаривали, что «Инари развелось как собак нерезаных».
    К этому времени сложился и обычай, определивший моментальную узнаваемость посвященных этому ками святилищ среди массы всех других. В качестве своеобразного подношения Инари в благодарность за покровительство в бизнесе к его святилищам стали пристраивать все новые и новые врата-тории, являющиеся неотъемлемой принадлежностью любого синтоистского святилища. В наиболее популярных храмах Инари, главным из которых по-прежнему остается все то же святилище на горе Фусими-Инари в Киото, откуда все и началось, эти окрашенные в ярко-алый цвет врата, состоящие из двух столбов и двух поперечин, образуют настоящие туннели, ведущие в их святая святых. По этим многочисленным тории, да еще паре каменных лис-посланцев божества с достаточно свирепым выражением морды всегда будут узнавать владения Инари.

• Иностранные именные ками

    Кроме вышеперечисленных, к группе именных ками, относится еще целый ряд божеств, которых я выделяю в отдельную категорию также по особенностям их происхождения — это иностранные, «пришлые» ками, заимствованные из других традиций.
    Те «иностранцы», что пришлись по душе японцам в связи с их «божественными достоинствами» — синтоку и способностью помогать страждущим, оказались как бы выхваченными из контекста учения, в каковом они изначально почитались, претерпевая при этом удивительные метаморфозы. Синтоистское сознание рассматривало их как ками, пусть пришлых, пусть новых, но все же ками, то есть синтоистских божеств, которых следует почитать и молить по тем же правилам, что и родных богов. Отбор этих ками проводился по одному весьма прагматичному принципу — насколько эффективна их помощь в беде, и если мольбы, вознесенные к тому или иному божеству, оказывались действенными, оно принималось народным сознанием в качестве своего, родного.
    Мы уже говорили, что это не исключительная особенность синто, а типичное явление для многих, если не всех, политеистических религий. В многобожных системах, к которым относится и синтоизм, нет четкой границы между своим и чужим — какая разница, в конце концов, будет сто богов или сто один?! Поэтому японцы легко принимали в свой пантеон и даосских святых, и индусских дев, пришедших в Японию в качестве богов-охранителей Учения Будды. Да и сами будды и бодхисаттвы, не являясь, по существу, даже богами, стали почитаться в Японии в качестве своих родных ками.
    Приведем пример с бодхисаттвой Дзидзо, который, однако, потребует краткого предварительного объяснения по поводу буддизма — второй главной религиозной традиции, распространенной в Японии и сохранившей в определенных сферах свою отличность от синто.

    Особенность буддизма заключается в том, что объектом почитания в этом религиозном учении являются не боги, а люди, достигшие, как говорят буддисты, «просветления», то есть истинного знания о мире. Таких людей называют «просветленными», то есть буддами (это санскритское слово, кстати сказать, имеет тот же корень, что и русский глагол «будить»: будда — это в дословном переводе «пробужденный»). Став буддами, эти люди обретают сверхъестественные способности и полную свободу от мира, строго определяемого причинно-следственными связями. Но почитают их прежде всего за обретенную мудрость, а не за умение мгновенно передвигаться в пространстве или читать мысли на расстоянии. хотя в народном сознании порою именно эти качества выдвигаются на первый план, и будд начинают почитать как богов. Будд множество, так как. согласно буддийской космологии, миров, подобных нашему, во вселенной много, и в них тоже были. есть и будут люди, обретшие просветление. Да и на самой Земле исторический основатель буддизма по имени Сиддхартха Шакьямуни тоже отнюдь не первый и не последний. Вторыми по значению после будд объектами почитания в буддизме являются бодхисаттвы, или «стремящиеся к просветлению». Это существа, достигшие высших ступеней совершенства, стоящие на пороге того, чтобы стать буддами, но не становящиеся ими сознательно, чтобы не утратить связей с миром. Призвание бодхисаттвы — помогать всем остальным «непросветленным» и потому страдающим существам поскорее достичь «высшего знания» и обрести тем самым спасение.

    Многих из этих самых бодхисаттв, обладающих специфическими «божественными достоинствами» (синтоку), стали почитать в Японии наравне со своими местными ками.

    Среди них наибольшей популярностью пользуется, пожалуй, бодхисаттва Дзидзо (Сокровищница Земли, санскр. Кшитигарбха). Помимо храмов, храмиков и часовенок, его каменные изваяния во множестве и по сей день стоят у обочин дорог, чаще всего на перекрестках. Изображают его в виде монаха с посохом в одной руке и драгоценным камнем, симво лом высшей мудрости, в другой. Поэтому если спра шиваешь в Японии дорогу, то в ответ нередко слышишь: «Вот дойдете до Дзидзо-сан, а там направо...br>
    Настоящее имя этого бодхисаттвы, индуса по происхождению, Кшитигарбха. Согласно буддийской традиции, Дзидзо-Кшитигарбха появился в этом мире после «ухода в нирвану» исторического будды Шакьямуни. Его главная миссия — спасать людей до прихода следующего будды Майтрейи, при этом считается, что он способен даже выручать грешников из ада. Очевидно, эти качества и стали главной причиной огромной популярности этого персонажа буддийского пантеона в Японии, и примерно с XII в. его культ становится неотъемлемой частью народных верований в Японии.
    Дзидзо представляли стражем, стоящим на границе с потусторонним миром, спасающим души умерших от мук, но главное — верили, что он препятствует преждевременному уходу в небытие тех, кто еще не исчерпал положенную долю земных радостей. Недаром чаще всего его статуи располагались на перекрестках дорог, издавна почитавшихся в Японии местом мистическим, где явный мир пересекается с миром сокрытым, или возле колодцев — «проходов» в подземный мир. С этим поверьем связан и обычай почитать Дзидзо в качестве досодзин, то есть бога-охранителя селения от внешних напастей, изображения которого как раз и устанавливают на внешней границе поселений.
    Однако наибольшую известность Дзидзо снискал как покровитель тех, чьи еще не обретшие равновесие и устойчивость души могут с легкостью покинуть земную оболочку. Так Дзидзо стал считаться прежде всего детским заступником, ками-покровителем детей. В благодарность за заботу 23 августа многие каменные статуи Дзидзо в районе Киото, Осака и Нара сначала тщательно омываются водой, а потом с большим удовольствием раскрашиваются детворой разведенным в воде цветным мелом.
    Но если случилось непоправимое, Дзидзо позаботится о ребенке и в потустороннем мире. В знак благодарности и признательности на статую Дзидзо неутешные родители надевают нечто наподобие детского чепчика и фартучка ярко-красного цвета. Причем оплакивают и тех, кому вообще не суждено было появиться на свет. В таком случае во искупление грехов устанавливают миниатюрные статуи Дзидзо в особых храмах, таких как, например, Хасэ-дэра в Камакура. Считается, что в этом храме сейчас находится почти сто тысяч таких статуй, каждая немое свидетельство человеческой беды. Их заботливо одевают в детскую одежду, дарят игрушки, а некоторые даже защищают от непогоды миниатюрными зонтиками. Зрелище трогательное и печальное, но при этом надо упомянуть еще один аспект, побуждающий японцев к этому ритуалу. Считается, что душа неродившегося ребенка, если ее соответствующим образом не ублажить, будет навлекать несчастье на неудавшихся родителей.

    Теперь же пришел черед познакомиться с, наверное, самыми популярными и распространенными из «импортных» ками божествами. Это уже неоднократно упоминавшиеся нами «семь богов счастья».

Семь богов счастья. Современная табличка из святилища Эносима

    Начнем, пожалуй, с толстяка Дайкоку, который держит одной рукой огромный мешок за плечами, а второй — некое подобие погремушки-колотушки — волшебной палочки в японском исполнении. Полное имя этого изображаемого стоящим на мешке с рисом божества — Дайкокутэн, где тэн — перевод санскритского слова дэва, что значит божество и, соответственно, указывает на его индийское происхождение. На родине его звали Махакала, что значит Большой Черный, и слово Дайкоку является точным переводом с санскрита. Божество это почиталось в индуизме одним из грозных воплощений бога Шивы в его разрушительной ипостаси. На вид он был страшен, трехлик и шестирук. Этот дэва наряду со многими своими индийскими собратьями был включен в буддийский пантеон как один из богов-защитников будд и их учения от происков злых сил. Тут-то с ним и стали происходить первые превращения. Отправившийся в VII в. в Индию китайский монах по имени Ицзин (635-713) в своих записках об этом путешествии, длившемся 24 года, рассказывает, что в индийских храмах видел черноликую, но уже двурукую фигурку Махакала, почитаемого в качестве бога-покровителя кухни. Что подвигло буддийских монахов на такое использование страшноватого Махакала, остается загадкой, но вот уже и в Китае он становится неотъемлемой частью кухонного интерьера. Эту моду перенял и посетивший в IX в. Китай основатель японской школы Тэндай по имени Сайтё, который наряду со списками сутр и прочей утварью привез и статую Махакала, ставшего отныне зваться Дайкоку.
    Тут с ним произошла еще одна удивительная метаморфоза, в основе которой лежала столь любимая японцами игра слов. Ведь первые два иероглифа имени уже хорошо известного нам повелителя Идзумо японского ками Оокунинуси, а именно «большой» (оо) и «страна» (куни), прочитанные на китайский лад, звучат как «дайкоку». Этого созвучия хватило для того, чтобы признать Дайкоку и Оокунинуси одним божеством. Так местный ками из Идзумо нежданно-негаданно обрел внешний облик индийского дэва, правда, уже изрядно подобревшего и раздобревшего, а также лишившегося избыточных конечностей и лиц. Все-таки китайцы и японцы не очень любили себя пугать на манер своих южных соседей по Азии с их причудливым воображением.
    С XIV в. Дайкоку уже прочно завоевывает место в группе «семи богов счастья» в качестве «кухонного» бога, обеспечивающего почитающих его съестными припасами из своего заплечного мешка. Сам напоминающий дородного торговца с товаром, Дайкоку пользовался большой популярностью и среди купеческого сословия как гарантия успешного бизнеса, а проникнув в деревню, стал почитаться в Западной Японии в качестве зримого воплощения «ками полей». Порою этого толстяка почитали и почитают еще и как бога-охранителя дома, воплощенного предметно в центральном, самом «толстом» столбе жилища.
    Так же как и у Инари, у Дайкоку есть свое особое животное-посланец. Конечно, это извечный обитатель кухонь — мышь. Кстати, согласно записанной в «Кодзики» легенде, именно мышь выручает Оокунинуси из огненной ловушки, которую подстраивает ему Сусаноо при испытаниях на право взять в жены его дочь. И это в глазах средневековых японцев служило еще одним неоспоримым доказательством единосущности этих двух божеств.

    Столь же, если не еще более, популярен следующий представитель этой «великолепной семерки» по имени Эбису. Одет он в средневековый костюм придворного, собравшегося на охоту, в лихо заломленной шапке. В правой руке он держит удилище, а в левой — огромную рыбу. Первое, что приходит на ум, — перед нами ками, покровительствующий рыбному промыслу. Так оно и есть, но круг «обязанностей» Эбису очень широк. Иногда его, наряду с Дайкоку, почитают и как ками кухни (рыбу в дом приносит), и как покровителя купечества (торговцев рыбой?), но самое удивительное, что в Восточной Японии его умудряются почитать даже как «ками полей». В общем, ками он хороший и удачу с богатством в доме обеспечивает.
    Вот только родословная его не столь ясна, как у Дайкоку. Судя по имени, Эбису тоже отчасти иностранец, ведь словом «эбису» или «эмису» называли обитатели Ямато племена айну, которых они постепенно вытесняли на север. Однако точно ничего про это сказать нельзя, а версий — множество. В расположенном на морском побережье святилище Нисиномия, главном среди всех мест почитания этого божества, передается легенда, что Эбису — это как раз первый неудавшийся отпрыск богов-прародителей Японии Идзанаги, и Идзанами, которого они посадили в лодку и пустили.по воле волн. Ее-то впоследствии и прибило к морскому берегу в районе нынешнего святилища. Отсюда и иное прозвище Эбису — Хируко, что значит «ребенок-пиявка». Народная легенда добавляет, что Идзанаги и Идзанами не сразу расстались со своим дитятей, а только когда ему исполнилось 3 года, но он так и не начал ходить. Поэтому Эбису всегда изображают сидящим. С этим связано еще одно забавное народное объяснение того, почему этот увечный ками стал почитаться приносящим в дом достаток. Ведь у него, как говорят жители Нисиномия, «ноги не торчат» (аси га дэнай), тогда как обратное утверждение (оси га дэру) является устоявшимся выражением японского языка, означающим нехватку денег. Фраза «У меня на тысячу иен ноги торчат» означает, что говорящему для полного счастья как раз и не хватает указанной суммы.
    Для ученых же Эбису — прежде всего типичный представитель божеств полинезийской разновидности. В отличие от богов алтайской группы, которые спускаются с неба на землю, как это представлено в уже знакомых нам мифах, боги полинезийцев приходят к ним из-за моря, совсем как Эбису.

    Следующим за Дайкоку и Эбису по популярности следует еще один выходец из Индии, но на этот раз перед нами прекрасная дама по имени Сарасвати-дэви (японцы называют ее Бэндзайтэн), почитавшаяся в Ведах как богиня рек, а потом еще и как супруга верховного бога Брахмы. Попала она в Японию, так же как и другие индийцы, вместе с буддизмом и вскоре стала всенародной любимицей. Чтут ее в Японии прежде всего как божество воды. Поэтому можете быть уверены, что если на обнаруженном вами в Японии пруде, озере или каком-то другом водоеме вы увидите островок со святилищем, то оно в подавляющем большинстве случаев будет посвящено Бэндзайтэн, или, как часто сокращают ее имя, Бэнтэн. Неподалеку от городка Камакура близ Токио, бывшего в давние времена фактической столицей всей страны, совсем рядом с берегом находится остров Эносима. Он удивительной скалою возвышается над окружающим песчаным мелководьем. Здесь, посреди морских просторов, и находится главное святилище богини Бэндзайтэн, которую часто почитают как «распределяющего воду ками» (микумари-но ками) и на вершинах гор, там, откуда берут начало речные потоки.
    Ее иногда изображают в виде пышнотелой обнаженной красавицы с лютней в руках, и именно этот образ используется в качестве видимого воплощения богини Идзанами в святилище Оагата близ города Инуяма, куда обращаются главным образом дамы со своими специфическими проблемами. Лютня же в руках Сарасвати — символ покровительства музыкантам и вообще всем изящным искусствам. И в наши дни славится спрятанное глубоко в горах Кумано святилище Тэнкава, что в переводе значит Небесная Река. Место это мистическое, и сюда в поисках вдохновения не гнушаются добираться даже самые знаменитые звезды японской эстрады.
    Но есть и куда менее мирно настроенная Бэндзайтэн-Сарасвати в своей воинственной ипостаси. Изображают ее тогда восьмирукой, причем каждая из ее десниц вооружена мечами, стрелами, луками, боевыми топорами и прочими смертоносными предметами. В таком виде украшением ей служит обвившаяся вокруг головы в виде диадемы белая змея, которая и выступает в роли животного-посланца Бэндзайтэн. Но, как мы уже говорили, японцы не очень любят почитать в качестве своих богов всяких страшилищ, и поэтому с XIV в. каноническим для Бэндзайтэн становится ее соблазнительно-женственный образ.

    Полный контраст образу нежной Сарасвати являет другой индус, по имени Вайшравана, — само воплощение мужественности и отваги. Закованный в латы с головы до ног Вайшравана, или Бисямон, как его стали звать в Японии, — один из действующих персонажей знаменитого эпоса «Махабхарата». Он повелитель северной части мира и хранитель неисчислимых богатств. В буддизме он стал одним из так называемых «четырех небесных царей», которые стоят на вершине горы Сумэру и охраняют со всех четырех сторон света небеса, возвышающиеся над этим центром мироздания, чтобы туда не могла проникнуть никакая нечисть. Это главные боги-защитники будды и всех следующих по его пути. Их статуи — неотъемлемый атрибут многих буддийских храмов Японии. Располагают их либо в пределах ворот, ведущих к храму, либо вокруг изображений главной святыни, а порою и в четырех углах главного помещения для совершения обрядов, чтобы под защиту их попадали и все молящиеся. Но особой народной любовью пользовался Бисямон, ибо верили, что он не только охраняет добро, но и способствует увеличению нажитого. Соответственно, и почестей ему воздавали больше. Выделенный среди всех остальных «небесных царей», Бисямон стал полноправным членом новой интернациональной команды «богов счастья», часто изображаемых плывущими вместе на одном кораблике, явно по образу и подобию китайского экипажа так называемых «восьми бессмертных».
    На японском же «корабле сокровищ» (такара-бунэ), как его называют, китайская сторона представлена тремя персонажами: даосским богом, философом-отшельником XI в. и жизнерадостным буддийским монахом.

    Начнем с последнего — Хотэй. Звали этого реального исторического персонажа Цицы (?-916), в японском чтении Кайси. Был он фигурой весьма колоритной. Монастырскому уединению предпочитая шумную толкотню базаров, он скитался по городам и весям Китая, зарабатывая себе на хлеб насущный гаданием и предсказанием погоды. Из всех пожитков у него был только посох да полотняный мешок для подаяний хотэй, по которому он и получил свое прозвище. Закреплению за ним этого не очень почтительного именования способствовала еще одна весьма примечательная деталь его облика — огромный живот, выставленный на всеобщее обозрение, так как не было такой рясы-халата, полы которого могли бы сойтись на этом выдающемся средоточии мысли и жизненной энергии. Это вовсе не насмешка — именно в этой части человеческого тела, по убеждению китайцев, находится тонкая психофизическая энергия ци, основа и физических, и ментальных процессов. Именно поэтому, кстати, японские самураи взрезали себе в ритуальном самоубийстве живот, а не что-нибудь другое. Да и вообще связь жизни с животом — убеждение отнюдь не только китайское, но именно у многих китайских божеств оно находит столь наглядное воплощение. Даже будущий будда Майтрейя в воображении китайцев настолько растолстел, что. к нему стали обращаться и дамы за помощью в деторождении. Кстати, именно «живым Майтрейей» считали ставшего героем большого количества легенд и историй полюбившегося многим за веселость и легкий нрав Цицы, чей приметный облик с двумя «мешками» до сих остается любимым сюжетом для китайских живописцев. Вот и на японском «корабле сокровищ» он изображен в своей излюбленной полулежачей позе, а рядом, почти независимо, покоится и столь значимая часть тела этого персонажа.

    Следующий в нашем рассказе — Долголетний Старец — Дзюродзин. Считается, что прототипом ему послужил некий даос-отшельник, искавший и нашедший эликсир бессмертия в XI столетии. Можно сказать, что в его образе запечатлены типичные представления китайцев о знаменитых сянь, даосских мудрецах, небожителях, бессмертных. У Дзюродзи-на накопленная в результате духовных упражнений энергия ци так и бьет через край, что отражается на размерах не только его живота, но и головы, прямо скажем, несколько удлиненной формы. Хотя он лыс, но бородат. Причем длина этого не очень густого волосяного покрова соответствует количеству прожитых лет. В руке его посох, в завитушку на конце которого продет свиток, содержащий в себе всю мудрость мира. Иногда там оказывается привязанной и фляжка из сушеной тыквы, ее содержимое сразу вызывает в памяти знаменитые рубаи другого азиатского мудреца — Омара Хайяма. Сопровождают Дзюродзина в странствиях журавль, черепаха и олень. Причем последний не только символ долгожительства, подобно журавлю и черепахе, но и намек, что почитающие святого проведут свой век в достатке — слова «олень» и «доход» звучат по-китайски одинаково.

    Именно это последнее слово в его японском прочтении року входит в состав имени последнего из богов счастья — Фукурокудзю, изображаемого порою точно так же в облике типичного даосского святого, что, кстати, и вносит путаницу, сопровождающую описание этих двух персонажей. Но в случае с Фукурокудзю мы уже имеем дело с настоящим богом, повелителем южной Полярной звезды, живущим в собственном дворце, окруженном благоухающим садом, среди растений которого — вожделенная трава бессмертия. От обычного отшельника (сянь) его отличает разве что еще более удлиненная голова, размеры которой наводят некоторых толкователей эзотерической символики на фаллические ассоциации. Порою в руке его наряду с привычным посохом оказывается еще и веер. Причина этого тоже в созвучии — «веер» по-китайски звучит почти так же, как «добро». Предметно же он используется для изгнания сил зла, а порою и для возвращения к жизни умерших. Однако главное в этом боге — его имя, в котором «зашифрованы» три вожделенные для «нормального» китайца цели, для достижения их, по его непросвещенному мнению, и предназначены все тонкости духовных знаний: фуку — это счастье, року — уже встречавшееся вознаграждение за труды и дзю — долголетие, а желательно и бессмертие. На то ведь она и религия, чтобы обеспечивать человеку благополучие!


    Весьма материалистическая религиозность всей китайской цивилизации становится особенно заметной по сравнению с духовными поисками индусов. То, во что в Китае и Японии превратился, скажем, буддизм, этот один из наиболее рафинированных спиритуальных продуктов индийской цивилизации, зачастую повергает в ужас обитателей южных земель, которые часто вообще отказываются признавать в китайских и японских служителях культа своих собратьев.
    В Японии же удивительным образом удается как-то сочетать эти, казалось бы, взаимоисключающие ценности. Своеобразным символом подобного умения соединять в одно целое для других несоединяемое (это умение приводит в изумление уже не одно поколение исследователей Японии) и является это соседство индусов и китайцев с затесавшимся промеж них только одним полуяпонцем. Но не надо забывать, что плывут-то они на японском корабле, и этот корабль — синто!
    Как только ни называли свою страну в сердцах сами японцы, переворачивая все камни своих традиций и почти всюду обнаруживая на обратной стороне родного и знакомого, казавшегося своим, надпись на иностранном наречии! Один в порыве нахлынувшей самокритики даже обозвал Японию «сточной канавой мировых цивилизаций»! Более академически сдержанные интеллектуалы выбирают менее эмоционально окрашенные выражения, называя Японию укэдзара, то есть, дословно, 'приемной тарелкой', вроде той, куда вы кладете деньги, расплачиваясь в кассе. «Тарелка» эта не имеет ни системы, ни критериев отбора, ни тем более права выбора, подставляя свою емкость всему, что туда кладут. А известный историк-беллетрист с многозначительным псевдонимом Сиба, что по-китайски звучит как Сыма, совпадая с именем знаменитейшего историка Сыма Цяня, заявляет, что Япония — это «синтоистский вакуум». И мне кажется, что он ближе всех к истине. Я хотел бы только добавить, что этот вакуум сродни пустоте формы, то есть у этого вакуума есть четкие и жесткие границы, которые и можно сравнить с теми «глубинными структурами», правилами отношения к священному, а в широком смысле — к жизни и к миру в целом.
    Корабль «семи богов счастья» — хороший наглядный образ не только японской религиозности, но и японской культуры с ее разнородным содержанием, действительно во многом иноземного происхождения. Но вот вмещается зарубежный материал в японскую форму и лепится по ней. Все недостаточно мягкое и гибкое для следования ее причудливым изгибам — безжалостно выдавливается и отсекается. Все, что угрожает самому ее существованию своей несгибаемостью и жесткостью, — летит за борт. Синто же — по меньшей мере остов этого большого корабля-формы японской культуры, и разговор об особенностях синто мы и продолжим в следующей главе.