|
Харуки Мураками Страна Чудес Без ТормозовИ Конец Света Роман Перевод с японского Дмитрия КоваленинаВ формате Word в архиве: HB_full.zip |
 |
|
Харуки Мураками Страна Чудес Без ТормозовИ Конец Света Роман Перевод с японского Дмитрия КоваленинаВ формате Word в архиве: HB_full.zip |
|
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Роман, который вы держите сейчас в руках, я закончил в 1985 году. В его основе - небольшая повесть "Город с призрачной стеной" ("Мати то соно футасикана кабэ"), написанная за пять лет до этого. Повесть опубликовали в одном литературном журнале, но мне самому не очень понравилось, как я ее написал (если честно, у меня в то время не хватило мастерства придать хорошей задумке нужную форму), и поэтому я не стал заводить разговор об отдельном издании, не стал ничего переписывать, а просто отложил рукопись на потом. Чувствовал: придет время - и я к ней вернусь. Эта сюжетная линия очень много значит для меня, и я долго искал в себе силы, чтобы переделать ее как надо. Но как именно переделать? Ключевая идея никак не приходила в голову. Проблема ведь не в правке по мелочам, но в развороте угла зрения на сюжет в целом; а для такого разворота нужна принципиально новая идея. И вот, четыре года спустя по какой-то случайности (сейчас уже и не помню, какой) она меня посетила. "Да-да, вот оно!" - подумал я, побежал к столу, сел и принялся за работу, которая заняла у меня около года. Читая роман, вы заметите, что он состоит из двух отдельных историй - "Конец Света" и "Страна Чудес без тормозов". "Конец Света" написан по мотивам той самой повести "Город с призрачной стеной", а к ней добавлен сюжет "Страны Чудес без тормозов". Собственно, в этом и заключалась моя идея: создать нечто целое из двух разных историй. Они происходят в совершенно разных местах и развиваются по различным канонам - но под конец органично сплетаются в одно целое. Каким образом они пересекаются и чем объединены - читателю не должно быть понятно, пока он не доберется до конца книги. Загвоздка - и, уверяю вас, очень серьезная - состояла в том, что я и сам понятия не имел, как эти две истории увязать. Но я решил не унывать. Я подумал: "Ладно, будь что будет!" - и начал сочинять на ходу (как вы, наверное, знаете, оптимизм - неотъемлемая часть писательской натуры). Я выстраивал эти сюжеты попеременно один из другого - и потихоньку двигался вперед. В итоге получилось, что все четные главы - это "Конец Света", а все нечетные - "Страна Чудес без тормозов". И сейчас, вспоминая все это, я понимаю, что для создания этих разных историй задействовал совершенно разные части себя. Проще говоря, вполне возможно, что "Конец Света" я писал правым полушарием мозга, а "Страну Чудес" - левым. Или, скажем, наоборот; не важно. Так или иначе, я разделил свой мозг (сознание, если угодно) на две части и писал две разные истории. Должен признаться, ощущение было замечательное. Например, сочиняя "Конец Света", я плавал в фантазиях своего "правого мозга". Там - очень тихий мир. В маленьком городе, обнесенном высокой стеной, все происходит размеренно и спокойно. Люди сдержанны, немногословны, звуки приглушены. В отличие от этого мира, "Страна Чудес без тормозов" предельно активна. Там вы найдете и скорость, и насилие, и комизм ситуаций, и картины сумасшедших будней огромного мегаполиса. Этот мир существует в моем "левом мозгу". И вот так писать, постоянно ныряя то в один из этих миров, то в другой, для меня (или для механизма, управляющего моим сознанием) - чрезвычайно уютное состояние. Когда мне сложно разобраться в себе, когда душа не на месте, я частенько подхожу к пианино и разучиваю инвенции Баха (правда, очень неумело). Я одинаково напрягаю пальцы обеих рук - и казалось бы простая физическая нагрузка помогает восстановить утерянное душевное равновесие: мне действительно становится легче. Сочиняя то "Конец Света", то "Страну Чудес", мне было почти так же легко. Так, день за днем, я продолжал напрягать обе половинки мозга, создавая два противоположных повествования. И постепенно между ними начала проступать некая взаимосвязь. Что-то из одной истории совершенно естественно стало просачиваться в другую и наоборот. Процесс был очень радостным и захватывающим. В какой-то момент пришла уверенность: да, теперь все получится как надо, - и работать стало гораздо легче. Я просто сочинял каждый день по кусочку той и другой истории, полагаясь на собственное чутье. Верил, что они когда-нибудь непременно соединятся в одно целое. И они соединились. Удачно или нет - судить вам. Мы часто спрашиваем себя о душе. Примерно как у Антона Чехова в "Палате номер шесть" Андрей Ефимыч развлекает вопросами почтмейстера. Существует ли душа? Конечна она или бесконечна? Исчезает она с нашей смертью - или все-таки переживает смерть и как-то существует дальше? Ответов на эти вопросы у меня нет, - да и у Чехова, видимо, не было. Я лишь знаю наверняка, что у нас есть сознание. Оно существует внутри нашего тела. А снаружи этого тела существует совсем другой мир. Мы живем в постоянной зависимости как от внутреннего сознания, так и от внешнего мира. И эта двойная зависимость то и дело заставляет нас болеть, страдать, ввергает нас в хаос и разрушает наше драгоценное "я". Но я часто думаю: а разве мир вокруг не отражается в нашем сознании точно так же, как наше сознание отражается в мире? И разве здесь не применима метафора двух зеркал, развернутых друг к другу и образующих две бесконечности? Описание подобного видения (или, если угодно, понимание мироустройства) - мой постоянный мотив, но, пожалуй, именно в "Стране Чудес без тормозов" мне удалось выписать это наиболее внятно. В 1982 году я написал "Охоту на овец", свой первый настоящий роман, а три года спустя - "Страну Чудес без тормозов". К тому времени мне было тридцать шесть лет, и во мне впервые укрепилось ощущение: ну вот, я и стал писателем. Мне хотелось рассказывать истории тем голосом, которые я в себе открыл, и теми словами, который во мне накопились.. Впереди еще целых полжизни можно грамотно расходовать силы и продолжать писать. Мне очень приятно сознавать, что усилиями Дмитрия Коваленина столь важный для меня роман переведен на русский язык, и такое уважаемое издательство, как "ЭКСМО", опубликовало его в России. От всего сердца желаю моим русским читателям получить удовольствие от этой книги. 14 октября 2002 года
1
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Лифт. Тишина. Манера толстеть
Почему до сих пор светит солнце?
Почему не смолкают птицы?
Или они не знают,
Что конец света уже начался?
"Конец света"*
Кабина лифта мучительно медленно двигалась вверх. То есть, я полагал, что вверх; убедиться в этом никакой возможности не было. На такой черепашьей скорости всякое чувство движения пропадает. Может быть, лифт опускался. Может, вообще стоял. И только мне в моей ситуации было удобно думать, что он поднимается. Жалкая гипотеза. Никаких доказательств. Возможно, я уже проехал этажей двенадцать вверх и еще три вниз. А может, успел обернуться вокруг Земли. Неизвестно.
Что говорить, с этим лифтом и сравниться не мог допотопный подъемник моей многоэтажки - шаг прогресса сразу вслед за колодезным воротом. Просто не верилось, что два настолько разных агрегата созданы для выполнения одной функции и одинаково называются. Слишком космической была пропасть между мирами, где они появились на свет.
Прежде всего, этот лифт ошеломлял своими размерами. При желании здесь можно было бы устроить офис небольшой фирмы. Расставить столы, шкафы, стеллажи, в углу оборудовать кухню - и все равно еще место останется. Три взрослых верблюда и средних размеров пальма уместились бы в этой громадине без особых проблем.
Второе, что впечатляло не меньше, - абсолютная чистота. Стерильная, как в свежевыстроганном гробу. На сверкающей стали стен - ни пылинки, ни пятнышка. На полу - дорогой зеленый ковер с ворсом по щиколотку.
Но особенно поражало отсутствие всякого звука. Не успел я войти, как двери с устрашающим беззвучием (именно так!) плавно закрылись у меня за спиной, и кабину затопила вязкая тишина. Поехал лифт или остался на месте - сам черт бы не разобрал. "Глубокие реки неслышно текут"...
Но и это еще не все. Меня окружали абсолютно голые стены. Ни панели управления, ни кнопок, ни аварийного тормоза. Я ощутил себя самым беспомощным существом на земле. Да что кнопки - не было ни дисплея с номерами этажей, ни предупреждения о максимально допустимом числе пассажиров, ни таблички фирмы-изготовителя. Не говоря уже о пожарном люке. Самый натуральный гроб. Готов поспорить, проверки на пожарную безопасность этот лифт не проходил. И никогда не прошел бы. В конце концов, существуют же и у лифтов какие-то общелифтовые критерии...
Стоя столбом между четырьмя гладкими стальными стенками (абсолютно не за что ухватиться!), я вспомнил кино о трюках Гарри Гудини, которое смотрел еще в детстве. Как его связали по рукам и ногам, обмотали цепями и засунули в сундук, сундук обмотали еще цепями - и бросили в Ниагарский водопад. А может, и в пучину Ледовитого океана... Я глубоко вздохнул и попытался хладнокровно сравнить свое положение с ситуацией Гудини. Мое преимущество - в том, что у меня свободные руки-ноги. Козырь Гудини - в том, что он знал, как действовать.
Шутка сказать - я ведь даже не знаю, движется лифт или нет. Я негромко откашлялся. Кашель мой прозвучал очень странно. На человеческий кашель это походило меньше всего. Кусок мягкой глины, шмякающийся о бетонную стену. Просто не верилось, что мое тело способно издавать подобные звуки. На всякий случай я кашлянул еще раз - но результат оказался тем же. И я решил больше не кашлять.
Очень долго я простоял, не двигаясь. Но сколько я так ни стоял - двери лифта не открывались, хоть тресни. Мы с лифтом застыли в пространстве настолько безжизненно, что послужили бы идеальными моделями для натюрморта "Мужчина и лифт".
Я всерьез забеспокоился.
Может быть, лифт сломался? Или его диспетчер - представим, что существует такая должность, - забыл, что я нахожусь внутри? Иногда ведь со мной случается такое: кто-нибудь напрочь забывает о моем существовании. Так или иначе, результат налицо: я наглухо заперт в огромном сейфе из нержавеющей стали. Я вслушался в тишину, но не услышал ни звука. Прижал ухо к стальной стенке - никакого эффекта. Лишь на зеркальной панели остался белый отпечаток моего уха. Очень похоже, что этот железный ящик сконструировали со специфической целью - поглощать любые звуки. Для проверки я попробовал насвистеть припев "Дэнни Бой", но то, что у меня получилось, напомнило скорее хрип собаки с затяжной пневмонией.
Делать нечего - я прислонился к стенке и принялся убивать время, пересчитывая мелочь в карманах. Хотя для человека моей профессии это не столько убивание времени, сколько шлифовка практических навыков. Примерно как для боксера - регулярное поколачивание груши. Строго говоря, это даже совсем не убивание времени. Ведь только повторяя одно действие много раз, мы можем добиться, чтобы дисбаланс у нас внутри начал наконец выправляться.
Как бы там ни было, я всегда стараюсь носить в карманах побольше мелочи. В правый карман кладу монетки в сто и пятьсот иен, а в левый - по пятьдесят и по десять. Одноиеновые и пятиеновые запихиваю в задний карман, но их при счете не использую. Просто засовываю руки в карманы брюк и считаю: правой рукой - монетки в сто и пятьсот иен, а левой - по пятьдесят и по десять.
Тому, кто не занимался подобной калькуляцией, наверное, трудно вообразить - но для начинающего это дело нелегкое. Правое полушарие мозга занимается своим подсчетом, левое - своим, а результаты складываешь вместе, как две половинки арбуза. Пока не привыкнешь, выходит не очень удачно.
Хотя, если быть точным, я не знаю, разделяет ли мозг свою работу на левое и правое полушария. Возможно, какой-нибудь нейрохирург использовал бы здесь более вразумительные формулировки. Но я ничего не смыслю в нейрохирургии, и мне действительно кажется, что для таких параллельных подсчетов я использую каждое полушарие в отдельности. По крайней мере, к концу подобной калькуляции я устаю гораздо сильней, чем обычно. А все потому, что я для своего же удобства привык считать, будто правое полушарие у меня занимается правым карманом, а левое - левым.
То есть, я действительно воспринимаю вещи, события и людей вокруг так, как мне удобнее. Это вовсе не значит, что мой характер удобен для окружающих (хотя, признaюсь, есть такая тенденция). Просто сам окружающий мир слишком часто подтверждает странное правило: чем давать вещам объективную оценку, лучше воспринимать их как тебе удобно - и ты приблизишься к истинному пониманию вещей.
Вот, скажем, был бы я убежден, что Земля - не шар, а нечто вроде гигантского кофейного столика. Разве в своей повседневной жизни я бы испытывал из-за этого какие-то неудобства? Конечно, такой пример - большая крайность; нельзя так просто подстроить под себя все, что хочешь. Но факт остается фактом: удобное заблуждение в том, что Земля - кофейный столик, кладет на лопатки объективную истину о том, что Земля круглая, вместе со всеми ее неудобствами - проблемами гравитации, часовых поясов, экватора и прочими бесполезными в практической жизни вещами. Ну, в самом деле - сколько раз на своем веку обычный человек жизненно зависит от того, что знает слово "экватор"?
Вот поэтому я и стараюсь, по мере сил, глядеть на мир с точки зрения простого удобства. Моя философия в том, что на белом свете существует огромное, а точнее, бесконечное число возможностей. И до какой-то степени выбор этих возможностей обязательно предоставлен людям, которые этот мир населяют. Иначе говоря, мир - это кофейный столик, изготовленный из плотно сконденсированных возможностей.
Так вот, пересчитывать мелочь в обоих карманах сразу - занятие весьма непростое. Я сам потратил кучу времени, прежде чем наловчился. Зато когда набьешь руку, этот навык уже так просто не исчезает. Очень похоже на умение плавать или ездить на велосипеде. Хотя, конечно, и там без тренировки нельзя. Иначе мы не сможем развивать свои способности и совершенствовать их. Вот почему я всегда стараюсь носить в карманах побольше мелочи, и как только выдается свободная минутка, пересчитываю ее.
Итак, сейчас у меня в карманах - три монеты в пятьсот иен, восемнадцать монет в сто иен, семь монеток по пятьдесят и шестнадцать по десять. Итого - три тысячи восемьсот десять иен. При подсчете не запнулся ни разу. Такие смешные суммы пересчитывать легче, чем пальцы на руках. Удовлетворенный, я прислонился плечом к стальной стенке и уставился на двери лифта перед собой. Закрытые, как и прежде.
Почему так долго не открываются двери - я не знал. Но, немного поразмыслив, пришел к выводу, что версия о неисправности лифта, равно как и версия о забывшем про меня диспетчере отпадают. Слишком уж и то, и другое нереально. Конечно, я не хочу сказать, что в реальности лифты никогда не ломаются, а диспетчеры всегда предельно внимательны. Напротив, я прекрасно знаю: подобные происшествия случаются сплошь и рядом. Я всего лишь хочу сказать, что в нестандартной реальности - а ничем иным этот идиотский саркофаг не назовешь - как раз то, что не имеет ни малейших особенностей, для удобства иногда стоит воспринимать как некий особенно уникальный парадокс. Ведь и в самом деле: обычные люди, которые не содержат лифты в исправности, которые сажают в кабины пассажиров и забывают о них, - разве стали бы такие люди сооружать настолько эксцентричный лифт?
Разумеется, нет.
Так не бывает.
Слишком уж напряженно, придирчиво и обстоятельно они вели себя со мной до сих пор. Будто измеряя линейкой длину каждого моего шага, изучали до мельчайших деталей все, что связано с моим появлением. Не успел я войти в здание, как охранники остановили меня, спросили о цели визита, отыскали мое имя в списке посетителей, заглянули в мои водительские права, перепроверили мою личность в базе данных Центрального Компьютера, с ног до головы ощупали меня металлоискателями - и лишь потом запихнули в этот проклятый лифт. Такой жесткой проверке не подвергают даже на экскурсии в монетный двор. Тем сложнее представить, что на этом этапе вся их подозрительность вдруг улетучилась.
То есть, вероятнее всего, они делают это сознательно. Чтобы я не чувствовал движение лифта. Специально двигают его с такой черепашьей скоростью, чтоб я даже не знал, куда еду - вверх или вниз. Небось, еще и телекамера где-нибудь встроена. В будке охранников на проходной мерцали экраны - с десяток мониторов, не меньше; ничего удивительного, если один из них показывает, что происходит в лифте.
От нечего делать я решил было поискать глазок телекамеры, но вовремя спохватился. Ну, допустим, отыщу я его - и что дальше? Только выдам себя наблюдателям: вот, догадался, что вы за мной наблюдаете. А за это они, чего доброго, пустят лифт еще медленнее, чем сейчас. Нет уж, увольте. Я и так опаздываю ко времени, которое сам назначил.
И я решил просто ждать, не делая ничего особенного. В конце концов, я здесь - лишь затем, чтобы выполнить заказанную работу. Мне нечего бояться и незачем напрягаться.
Я прислонился к стене, сунул руки в карманы и еще раз пересчитал мелочь. Три тысячи семьсот пятьдесят иен. Сосчиталось без сучка без задоринки. Раз - и готово...
Три тысячи семьсот пятьдесят?!
Подсчет неверен.
Я где-то ошибся.
У меня вспотели ладони. За последние три года пересчитывания мелочи в карманах я не ошибся ни разу. Это не просто ошибка. Как ни верти, это - дурное предзнаменование. И пока предзнаменование не разродилось явным несчастьем, я должен отвоевать утраченные позиции.
Я закрыл глаза и тщательно, словно промывая линзы очков, опустошил сначала правое, а потом левое полушария мозга. Затем вынул руки из карманов и помахал ими в воздухе, чтобы просохли ладони. В общем, подготовился кропотливо и тщательно - как Генри Фонда в "Уорлоке" перед тем, как начать перестрелку. Не знаю, при чем здесь это кино, но "Колдуна" я просто обожаю.
Убедившись, что руки высохли полностью, я сунул их обратно в карманы и начал считать в третий раз. Если сумма третьего подсчета совпадет с суммой первого или второго - тогда ничего страшного. Каждый может ошибиться. Во-первых, я нервничал, оказавшись в необычной ситуации, а во-вторых, придется признать, слишком уверовал в собственную непогрешимость. Все это и привело к банальной ошибке. В общем, нужно установить точную сумму - и я спасен.
Однако спастись таким образом я не успел, потому что двери лифта открылись. Без предварительного сигнала и без малейшего шороха створки дверей плавно разъехались в стороны.
Сосредоточившись на содержимом карманов, я даже не сразу понял, что двери открыты. Точнее сказать, я увидел: двери открыты, - но какое-то время не соображал, что это означает. А означало это, во-первых, что передо мною вдруг опустело чем-то занятое доселе пространство. А во-вторых - лифт, в котором я нахожусь, наконец-то прибыл по назначению.
Я бросил перебирать монетки в карманах и обвел глазами распахнувшийся коридор. В коридоре стояла девушка. Пухленькая девушка в розовом костюме и розовых туфлях. Костюм из добротной лоснящейся ткани весьма органично сочетался с таким же лоснящимся лицом. Она окинула меня долгим взглядом, словно прицениваясь, и склонила голову набок. Будто хотела сказать мне: "Ну что, так и будете там стоять?" Я понял, что досчитать мелочь мне, как видно, уже не светит, вынул руки из карманов и шагнул из лифта в коридор. Двери лифта тут же сомкнулись у меня за спиной - так поспешно, словно только и ждали, когда я выйду.
Выйдя из лифта, я остановился и огляделся, но не заметил вокруг ничего, что хоть косвенно объяснило бы мне, куда я попал. Я лишь понял, что нахожусь в коридоре огромного билдинга. Умозаключение, на которое способен первоклассник.
Интерьер здания был странным, на удивление безликим. Точно так же, как в лифте: все из очень качественных материалов - но абсолютно не за что зацепиться взглядом. До блеска отполированный мраморный пол, белые стены с кремово-желтыми пятнами - точь-в-точь как оладьи на завтрак. По обеим сторонам коридора рядами тянулись массивные деревянные двери, на каждой - аккуратная металлическая табличка с номером. При этом номера чередовались в каком-то бредовом, хаотическом беспорядке. За номером "936" следовал "1213", потом "26". Как ни крути, такой нумерации не встретишь нигде. Что-то здесь явно не так.
Молодая женщина почти не раскрывала рта. Очевидно, она сказала мне что-то вроде "сюда, пожалуйста", - по крайней мере, ее губы совершили соответствующие движения, - но голоса я не услышал. До того, как заняться нынешней работой, я два месяца ходил на курсы чтения по губам, и поэтому смог худо-бедно понять, что она имеет в виду. Но тут же подумал, что с моими ушами творится какая-то ерунда. Мертвая тишина в лифте, беззвучные кашель и свист... Черт возьми, неужели у меня слух испортился?
Для проверки я еще раз откашлялся. Кашель прозвучал очень слабо похожим на самого себя - но все же не так безнадежно, как в лифте. Я с облегчением вздохнул: доверие к собственным ушам частично восстановилось. Все в порядке, я не оглох. Это у нее проблема со связками.
Я шел по коридору за девушкой. Ее острые каблучки звякали по мрамору бодро, как молотки забойщиков в карьере после полудня, и эхо разносило их клацанье по пустынному коридору. Ее плотные икры, затянутые в чулки, отчетливо отражались в зеркальной поверхности пола.
Просто пухленькой назвать ее было нельзя. Эта девушка была молода, симпатична - и все-таки слишком полна. Когда молодая симпатичная девчонка настолько толстенькая, это всегда выглядит немного странно. Шагая за ней, я разглядывал сзади ее шею, руки и ноги. Все ее тело было укутано плотью так, будто на обычного человека посреди ночи вдруг выпал обильный снег и намел на нем приличные сугробы.
Я никогда не понимал, как вести себя в обществе молодых симпатичных толстушек. Почему - сам не знаю. Может быть, потому, что я сразу начинаю представлять, как и что она ест. При виде толстой женщины у меня в голове автоматически разыгрывается сценарий, в котором она с хрустом дожевывает листики кресс-салата в остатках гарнира и с ужимками вечно голодного собирает хлебом в тарелке сметанный соус, весь до последней капли. Как только это происходит, образ ее жующей разъедает мой мозг, точно кислота золотую монету, - и все прочие органы тела перестают реагировать на эту женщину как положено.
Если это просто толстая женщина - никаких проблем. На просто толстушек я реагирую, как на тучки в небе. От того, что они появляются на горизонте, в моей жизни ничего не меняется. Однако с молодой симпатичной толстушкой все обстоит совершенно иначе. Здесь я уже вынужден кое в чем определиться. Иначе говоря, появляется вероятность того, что я с ней пересплю, и вот тут в голове начинается путаница. А спать с женщиной, когда у тебя путаница в голове, - задача весьма непростая.
То есть, я вовсе не хочу сказать, что не люблю толстушек. Путаница в голове и нелюбовь к кому-либо - совершенно разные вещи. До сих пор мне несколько раз довелось переспать с молодыми симпатичными толстушками, и подобный опыт оказался в целом вовсе не плох. Направишь путаницу в голове куда нужно - получишь такой замечательный результат, какого в обычной ситуации не достичь. А бывает и так, что все утекает совсем не туда. Все-таки секс - дело тонкое и деликатное. Это не в магазин сгонять за каким-нибудь термосом. У каждой толстушки - своя манера толстеть, и с кем-то из них я могу направить свои мысли в нужное русло, а с кем-то так и остаюсь в одиночестве, вконец запутавшись между тем, что вижу, и тем, что испытываю в душе.
В этом смысле секс с полной женщиной я воспринимаю как вызов. Человеческая манера толстеть, как и манера умирать, предполагает бесконечное число вариаций.
Предаваясь подобным мыслям, я шагал по коридору за молодой симпатичной толстушкой. На ней был розовый костюм очень стильных оттенков, из-под воротничка выглядывал белый шейный платок. Длинные сережки, свисая с пухлых ушей, болтались при каждом шаге и поблескивали, как автомобильные стоп-сигналы. Я оглядел ее с головы до ног. Несмотря на полноту, двигалась она очень легко. Не сомневаюсь, под костюмом эти пышные формы очень успешно обтягивало какое-то тугое белье, - но даже учитывая такую возможность, я не мог не полюбоваться, как элегантно ее плотная попка покачивается при ходьбе. И я испытал к этой девчонке симпатию. Ее манера толстеть, похоже, была мне по вкусу.
Не хочу, чтобы это звучало как оправдание, - но я нечасто испытываю симпатию к женщинам вокруг себя. Наверное, просто не влюбчив. Но уж если чувствую к кому-то симпатию - сразу хочу хоть немного это проверить. Разобраться, настоящее ли это чувство, и если все-таки настоящее, - как именно оно срабатывает на практике.
Поэтому я прибавил шагу, поравнялся с ней и извинился за то, что опоздал на целые восемь или девять минут.
- Никак не ожидал, что у вас на входе проверяют так долго, - сказал я. - И что здесь такой медленный лифт. Поверьте, к воротам этого здания я прибыл за десять минут до назначенного.
Она коротко кивнула, словно говоря: "Понимаю". От ее шеи пахло духами. Запах такой, будто летним утром стоишь среди поля душистых дынь. От этого запаха я впал в необычное состояние. Словно чья-то чужая память вдруг связала меня с каким-то неизвестным местом. Раздвоенное - и в то же время очень ностальгическое чувство. Иногда оно посещает меня. Как правило, под влиянием какого-то запаха. Почему - объяснить не могу.
- Какой длинный коридор, - сказал я, чтобы как-нибудь разрядить обстановку. Не сбавляя шага, она посмотрела на меня. Навскидку я дал ей двадцать - двадцать один. Резкие, выразительные черты лица, широкие скулы, красивая кожа.
Продолжая глядеть на меня, она раскрыла рот и сказала:
- Пруст!
Впрочем, возможно, она произнесла не "пруст", а что-то другое, но губы ее шевельнулись так, словно сказали "пруст". Я по-прежнему ничего не услышал. Ни голоса, ни просто дыхания. Как если бы нас разделяло толстое невидимое стекло.
Пруст?
- Марсель Пруст? - переспросил я.
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего. И повторила: "Пруст!" Я отчаялся что-либо понять, снова пропустил ее вперед и, шагая следом, принялся лихорадочно подыскивать слова, похожие на "пруст". Слово за словом я бормотал под нос всякую околесицу вроде "брус", "турус" или "пара уст" - но ничего, что совпадало бы с движением ее губ, не находил. Похоже, она сказала именно "пруст". Но что может быть общего между длинным коридором и Марселем Прустом - я не понимал, хоть убей.
А может, она упомянула Марселя Пруста как метафору, сетуя на длину коридора? Но если так - слишком уж это смелое сравнение. Да и реакция на мои слова получалась не очень приветливой. Я еще могу понять, когда романы Пруста сравнивают с длинными коридорами. Но наоборот? Извините.
Коридор, длиннющий, как Марсель Пруст?
Как бы там ни было, я шагал за ней по длинному коридору. Просто бесконечному коридору. Мы сворачивали то вправо, то влево, поднимались и спускались по лестницам - небольшим, ступенек в пять-шесть, - а он все не кончался. Мы проделали путь длиною в несколько обычных небоскребов. Возможно, мы вообще никуда не двигались, а кружили по замкнутой прямой, как на гравюрах-обманках Эшера. Сколько бы мы ни шли, вокруг ничего не менялось. Тот же мраморный пол, те же стены яичных оттенков, те же деревянные двери с железными ручками и сумасшедшими номерами. И ни одного окна. Каблучки ее туфель все так же мерно цокали по полу, а вслед за ними плямкали мои кроссовки. Я даже забеспокоился, не плавятся ли у меня подошвы, - настолько хлипким и размякшим казался звук моих шагов. Но поскольку мне еще ни разу в жизни не доводилось разгуливать в кроссовках по мрамору, я никак не мог определить, нормальный это звук или нет. Поразмыслив, я решил, что, видимо, наполовину нормальный, а наполовину - ненормальный. Именно в этом соотношении было задумано и организовано все вокруг.
Когда она вдруг остановилась, я был так поглощен размышлениями о звуке своих кроссовок, что налетел на нее и чуть не сбил с ног. Ее спина оказалась мягкой и уютной, как созревшее дождевое облако, а шея благоухала спелыми дынями. От удара она потеряла равновесие, и мне пришлось схватить ее за плечи, чтобы она не упала.
- Прошу прощения, - извинился я. - Я задумался...
Очаровательная толстушка взглянула на меня, чуть зардевшись. Я не был уверен на все сто - но, похоже, она не сердилась.
- Tatoselu, - произнесла она с мягкой улыбкой. И, пожав плечами, добавила: - Sela...
Разумеется, она сказала совсем не это - но, как и в прошлый раз, мне послышалось, будто именно такие звуки сорвались с ее губ.
- Татосэлу? - переспросил я, больше для самого себя. - Сэла?
- Sela, - подтвердила она.
Турецкий язык? Но я в жизни не слышал ни слова по-турецки. Значит, даже не турецкий, а что-то еще. Вконец запутавшись, я отказался от попыток пообщаться. Что поделаешь. Явная нехватка опыта. Чтение по губам - слишком мудреное искусство, чтобы за каких-то два месяца овладеть им как следует.
Она сунула руку в карман жакетика, выудила оттуда овальную карточку с электронным кодом и прижала к замку двери с номером 728. В замке еле слышно щелкнуло, дверь приоткрылась. Отличная техника, что говорить...
Она встала у порога и, придерживая дверь, кивнула мне со словами:
- Zumsto, sela.
Что я, разумеется, тут же и сделал.
2
КОНЕЦ СВЕТА
Золотые звери
С наступлением осени их тела покрываются длинной золотой шерстью. По-настоящему золотой, без какой-либо примеси. Эта шерсть рождается сразу золотой и уже не меняет окраски - самого чистого из всех оттенков золота в Поднебесье.
Когда я только появляюсь в Городе, в самом начале весны, звери бродят с короткой шерстью самой разной масти. Черные, бурые, белые, рыжевато-коричневые. Одни сплошного тона, другие с подпалинами. Бесшумно и бесцельно их пестрое стадо, словно ветром гонимое над землей, перекатывается по огромной долине с едва народившейся зеленью . Необычайно задумчивые и кроткие существа. С дыханием робким, как предрассветный туман. Без единого звука они щиплют траву, а когда надоедает, ложатся на землю, подогнув ноги, и ненадолго погружаются в сон.
Заканчивается весна, проходит лето, и когда солнце скудеет, а первый осенний ветер гонит по реке беспокойную рябь, звери начинают менять свой облик. Золотые волоски появляются сперва отдельными пятнышками, как среди спящего сада - вдруг ожившие не ко времени деревья; еще пару дней они пробиваются сквозь старую шерсть - и наконец укутывают каждого зверя в чистое золото. Превращение занимает не больше недели. Все стадо линяет одновременно: через несколько дней каждый переливается искрами с головы до копыт. И однажды утром, когда солнце обращает в золото все, что можно, осень вступает в свои права.
И только длинный рог, одиноко торчащий из каждого лба, остается белым как снег. Своим хрупким изгибом он напоминает скорее осколок кости, что вспорол кожу, вылез наружу и так застыл навсегда. Если не считать белого рога и голубых глаз, звери теперь золотые с головы до копыт. Привыкая к новой шкуре, они мотают головами вверх-вниз, словно пытаются кончиком рога пронзить небосвод. А потом бредут всем стадом к реке, погружают ноги в студеную воду и, вытянув шеи, лакомятся красными ягодами с осенних деревьев.
Когда на Город опускаются синие сумерки, я отправляюсь к Западной стене, поднимаюсь на Обзорную Башню и наблюдаю, как Страж Ворот, созывая зверей, трубит в свой охотничий рог. Один длинный сигнал, три коротких. Так положено. Всякий раз, услыхав его, я закрываю глаза - и в меня вливается низкий бархатный гул. Не похожий ни на один звук на свете. Точно бледная рыба-призрак в океанской пучине, этот гул проплывает по засыпающему Городу, отдаваясь в булыжниках мостовой, раскатываясь по стенам домов, пробегая по каменному парапету набережной вдоль Реки. И уже потом, будто выпутавшись из тенет растворенного в воздухе Времени, растекается медленно и спокойно до самых окраин.
При звуке рога каждый зверь, повинуясь вековому инстинкту, тотчас задирает голову. Более тысячи голов вмиг оборачиваются туда, откуда пришел этот зов. Одни бросают жевать ракитник, другие, лежа на мостовой, начинают постукивать копытом о камни; третьи пробуждаются от предзакатной дремоты; но все дружно вытягивают шеи к небу.
Все вокруг замирает. Только золотая шерсть чуть колышется на ветру. Не знаю, о чем они думают в эти секунды, что пытаются разглядеть в небесах. Выгнув шеи - в одну сторону, под одним углом, - все звери застывают изваяниями и внемлют голосу рога. И лишь когда последний отзвук растворяется в бледных сумерках, трогаются с места.
Будто сбросив колдовское заклятье, Город наполняется рокотом тысяч копыт. Как всегда, этот рокот напоминает мне пену, что поднимается со дна моря, вскипая бесчисленными пузырьками. Живая, бурлящая пена затекает во все переулки, переползает каменные ограды домов, затапливая даже Часовую Башню до самого шпиля...
Но это, конечно, лишь мое воображение. Открываю глаза - никакой пены. Только рокот копыт над кварталами Города, который не меняется никогда. Поворот за поворотом, как вода по руслу реки, огромное стадо течет по булыжнику извилистых улиц. Никто не обгоняет, никто не выбивается в вожаки. Глядя в землю, чуть покачиваясь на бегу, движутся они в полном молчании по заданному маршруту. Связанные друг с другом одной на всех памятью, которая спит в их глазах, но бодрствует в каждом движении .
Звери появляются с севера, переходят Старый Мост и на южном берегу Реки встречают своих собратьев, вошедших в Город с востока. Двигаясь дальше вдоль Канала, они минуют Фабричный Квартал, сворачивают на запад, спускаются в тоннель под Литейным Цехом и выныривают на поверхность у подножия Западного Холма. Дальше, чуть в стороне от холма их дожидаются старые звери и молодняк - те, кто не может уходить далеко от Ворот. Затем все стадо поворачивает на север, переходит Западный Мост - и по длинной аллее наконец прибывает к Воротам.
Когда голова стада достигает цели, Страж отпирает Ворота. Их створки, укрепленные поперечными железными брусьями, даже на вид невероятно тяжелы. Массивные, пятиметровой высоты, они увенчаны частоколом острых шипов, способных остановить любого лазутчика . Легко, почти без усилия Страж тянет ручищами праву створку на себя - и выпускает зверей. Всегда только одну: левая половина Ворот остается наглухо запертой. Как только последний зверь стада оказывается снаружи, Страж закрывает Ворота и задвигает тяжелый засов.
Насколько я знаю, Западные Ворота - единственное место, через которое можно попасть в Город или покинуть его. Глухая восьмиметровая Стена окружает его со всех сторон, и только птицы могут прилетать и улетать когда им вздумается.
Наутро Страж опять открывает Ворота, трубит в свой рог, впускает зверей обратно. И снова запирает створки на засов.
- На самом деле в засове никакой нужды нет, - объясняет мне Страж. - Все равно никому открыть Ворота не под силу. Даже если возьмется сразу несколько человек. Но правила есть правила, и я их выполняю.
Он надвигает шерстяную шапку до самых бровей и замолкает. Из всех людей, каких я встречал, Страж Ворот - самый огромный. Не человек, а гора мускулов, на которых вот-вот расползутся по швам и рубашка, и куртка. Время от времени он вдруг закрывает глаза и погружается в исполинское молчание. То ли сказывается его ипохондрия, то ли на время отказывает какая-то функция организма, я разобрать не могу. Но всякий раз, когда он замолкает, мне приходится терпеливо ждать, когда сознание опять вернется к нему. Очнувшись, он медленно открывает глаза, долго смотрит на меня отрешенным взглядом и, поглаживая пальцами колени, пытается сообразить, кто я и как здесь очутился.
- Зачем это нужно - вечером выпускать зверей из Города, а утром загонять обратно? - спрашиваю я, когда он приходит в себя.
Еще с минуту он безучастно глядит на меня.
- Так положено, - отвечает он наконец. - Я просто делаю, что мне положено. Так же, как солнце садится на западе, а встает на востоке.
Почти все время, свободное от службы у Ворот, Страж точит инструменты. Стены в его Сторожке до самого потолка увешаны топорами, ножами, косами, и когда больше нечем заняться, он любовно проходится по их лезвиям точильным камнем. Свежезаточенные лезвия всегда источают бледное ледяное сияние - будто не солнечные лучи отражаются, но сам металл тускло светится изнутри.
Я разглядываю ряды инструментов на стенах, и Страж неотрывно следит за мной, пряча довольную усмешку в уголках рта.
- Поберегись. Не туда руку сунешь - вмиг без пальца останешься. - Заскорузлым, как корешок дерева, пальцем он обводит свой арсенал. - Это тебе не игрушки, которые любой дурак изготовит. Все эти лезвия я сам ковал, все до единого. Я ведь раньше был кузнецом. И все это - моих рук дело. Металл ухоженный, баланс что надо. Подобрать рукоятку к лезвию - это, скажу тебе, отдельное искусство. Вот, возьми что-нибудь, подержи. Только за лезвие не хватайся.
Из разложенных на столе инструментов я выбираю самый маленький топорик, сжимаю покрепче и несколько раз легонько взмахиваю им в воздухе. И действительно: инструмент с легким свистом рассекает пространство, отзываясь на усилие плеча - а может, лишь на мысль о таком усилии - мгновенно и чутко, словно вышколенная борзая. Что говорить, у Стража есть все основания гордиться собой.
- А к этому топорику я даже рукоятку сам выстрогал. Из десятилетнего ясеня. Не знаю, как другие, а я люблю рукоятки из десятилетнего ясеня. Моложе нельзя, старше не годится. Десять лет - идеальный возраст. Дерево крепкое, чуть сырое, удар держит отлично. Здесь в Восточном Лесу хороший ясень растет...
- А для чего вам столько инструментов?
- Много для чего, - отвечает Страж. - Зимой для каждого дело найдется. Да вот, придет зима - сам увидишь. Зимы здесь долгие...
За Воротами для зверей отведено особое место. Небольшое пастбище за оградой, где они спят по ночам. Через Пастбище протекает ручей, из которого звери могут напиться, когда захотят. А дальше, за Пастбищем, раскинулся Яблоневый лес. Бескрайнее море яблонь тянется докуда хватает глаз и растворяется в дымке у горизонта.
Над Западной Стеной высятся три Обзорные Башни со смотровыми площадками, на которые можно взобраться по самой обычной стремянке. Простенькие крыши укрывают площадки от дождя, и через железные прутья на окнах удобно наблюдать за зверями в любую погоду.
- Никто, кроме тебя, не ходит на них смотреть, - говорит мне Страж. - Впрочем, ты здесь недавно, что с тебя взять. Поживешь, оботрешься - и потеряешь к зверюгам всякий интерес. Как все потеряли. Ну, разве что в первую половину весны...
С приходом весны, рассказывает Страж, случается единственная в году неделя, когда люди поднимаются на Обзорные Башни смотреть, как звери дерутся. Лишь на эти семь-восемь дней - когда самцы линяют, а у самок вот-вот родится потомство - в кротких существах вскипает дремучий инстинкт, и самцы принимаются с невообразимой жестокостью калечить друг друга. И тогда земля омывается кровью, из которой рождаются новый порядок и новая жизнь.
Без единого звука они лежат, подогнув ноги, в пожухлой осенней траве, а их длинная золотая шерсть пылает в лучах заката. Вытянув шеи и застыв, точно вросшие в землю скульптуры, смотрят, как последние лучи растворяются в яблоневой листве. И лишь когда солнце совсем заходит, и синяя мгла накрывает зверей с головой, каждый из них расслабляет шею, опускает к земле белоснежный рог и закрывает глаза.
Так заканчивается еще один день в жизни Города.
3
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Дождевик. Жаббервоги. Стирка
Я очутился в огромном пустом помещении. Белые стены, белый потолок, ковер цвета кофе с молоком. Изящные цвета в изысканном сочетании. Что ни говори, а даже у белого цвета существуют свои оттенки - от благородного до грязно-невнятного. Матовые стекла не позволяли разглядеть пейзаж за окном, но тусклый свет, проникавший в комнату, убедил меня хотя бы в том, что солнце еще не погасло. Стало быть, я нахожусь над землей, и проклятый лифт все-таки ехал вверх, а не вниз. Я немного успокоился: чутье меня еще не подводит.
Девушка жестом предложила мне сесть. Я опустился на кожаный диван и положил ногу на ногу. Не успел я устроиться, как она тут же прошла через комнату и скрылась за другой дверью - напротив той, через которую мы вошли.
Почти никакой мебели я в комнате не увидел. Перед диваном стоял небольшой столик, на столике - керамический набор: зажигалка, пепельница, сигаретница. Любопытства ради я заглянул в сигаретницу, но ни одной сигареты не обнаружил. На стенах - ни картин, ни плакатов, ни календаря. Абсолютно ничего лишнего.
Чуть в стороне от окна громоздился письменный стол. Желая разглядеть его получше, я поднялся с дивана и подошел к окну. Массивная, из цельной доски столешница на двух тумбах с выдвижными ящиками. На столе - лампа под абажуром, три дешевые шариковые ручки, "вечный календарь" да горсть небрежно рассыпанных канцелярских скрепок. Календарь раскрыт на сегодняшней дате.
В дальнем углу комнаты ютились три металлических шкафчика для одежды - из тех, какими заставлены раздевалки в любой конторе. Нечего и говорить: железные шкафчики в этой комнате просто резали глаз. Слишком грубо и примитивно для солидного кабинета. Будь это мой кабинет, я бы поставил что-нибудь поизящней, из дерева. Но раз это не мой кабинет, и я здесь лишь затем, чтобы выполнить заказ и уйти, то серые у них шкафчики или бледно-персиковые музыкальные автоматы, меня уже не касается.
В левой стене я разглядел глубокую нишу - нечто вроде чулана за раздвижной гофрированной дверью. Вот, собственно, и весь интерьер. Ни часов на стене, ни телефона, ни точилки для карандашей, ни графина с водой. Ни стеллажей, ни папок с документами. Как и для чего используется эта комната - бог его разберет. Я вернулся к дивану, сел, опять закинул ногу на ногу и зевнул.
Минут через десять толстушка вернулась. Даже не взглянув в мою сторону, открыла один железный шкафчик, достала нечто черное и блестящее, взяла в охапку, пронесла через комнату и положила на стол. То был плотно свернутый комплект из прорезиненного плаща-дождевика и пары сапог. Плюс огромные очки-консервы - наподобие тех, какие носили военные летчики в Первую мировую. Что все это значит, я совершенно не понимал.
Девушка повернулась ко мне и что-то сказала - слишком быстро, я не успел проследить за ее губами.
- Вы не могли бы говорить чуть помедленней? - попросил я. - В чтении по губам я пока не слишком силен...
Она повторила, на этот раз - медленно, широко открывая рот. Удалось разобрать: "Наденьте это сверху". Я предпочел бы обойтись без плаща, но препираться не хотелось, и я молча повиновался. Скинул кроссовки, влез в сапоги и надел дождевик поверх футболки. Сапоги оказались на пару размеров больше, а тяжеленный плащ сковывал движения, но я решил не жаловаться. Девушка подошла, застегнула на плаще все пуговицы от горла до пят и нахлобучила мне на голову капюшон. Для этого пришлось встать на цыпочки, и, слегка покачнувшись, она задела лбом кончик моего носа.
- Замечательный запах! - сказал я. Имея в виду, конечно, ее духи.
- Спасибо, - ответила она и, дернув за шнурок, затянула на мне капюшон до самых ноздрей. А оставшиеся пол-лица замуровала в "консервы". И я стал похож на мумию для погони за расхитителями гробниц в особо дождливую погоду.
Отодвинув ширму в стене, девушка взяла меня за руку, завела в чулан, зажгла свет и задернула ширму у себя за спиной. Чулан показался мне обычным гардеробом для верхней одежды. Очень похоже - только без всякой одежды. Пустые вешалки для пальто да таблетки от моли - и больше я ничего там не увидел. Я напряг воображение. Может, это не гардероб, а комната с потайным ходом, замаскированная под гардероб? Все-таки одевать меня в дождевик, чтобы просто запихать в гардероб, слишком бессмысленно.
Девушка прошла в дальний угол, ухватилась за торчащую из стены большую золоченую рукоятку и с лязгом подергала ее вправо-влево. Как я и ожидал, в стене распахнулась дверца размером с крышку автомобильного багажника. Из черной непроглядной дыры тянуло промозглой сыростью. Мягко говоря, не самое приятное ощущение. Ровный гул, доносившийся снизу, походил на шум бурлящей реки.
- Там, внизу, течет река, - сообщила девушка. Теперь ее странная речь звучала немного естественнее. Так, словно говорит она нормально, просто гул заглушает слова. Не оттого ли мне почудилось, будто понимать ее стало легче? Просто чудеса какие-то. - Идите вверх по реке. Увидите большой водопад, - продолжала она. - Двигайтесь без остановок прямо сквозь водопад. И попадете в лабораторию моего деда. Дальше сами разберетесь.
- Там меня ждет ваш дедушка? - уточнил я.
- Да, - кивнула она и вручила мне карманный фонарик на шнурке.
Лезть в сырую холодную мглу совсем не хотелось, но возмущаться было поздно. Собравшись с духом, я поднял ногу и ступил в распахнутую дыру. Нагнувшись, просунул туда же голову, за головой протащил все тело. Перебросил вторую ногу. В жестком, как листовое железо, плаще я рисковал переломать себе кости, но в итоге умудрился-таки оказаться по другую сторону стены. И оглянулся на толстушку в светящемся окошке гардероба. Именно теперь, сквозь "консервы", из темноты, она выглядела особенно привлекательно.
- Будьте осторожны. Вдоль реки, слышите? От берега не удаляйтесь, ни в какие коридоры не сворачивайте. Только прямо! - сказала она, пытаясь разглядеть меня в темноте.
- Прямо - и до водопада? - уточнил я.
- Прямо - и до водопада! - повторила она.
Одними губами я произнес: "Сэла?".
"Sela!" - рассмеялась она. И захлопнула дверцу.
Дверца захлопнулась - и я погрузился в жидкую темноту. Без малейшей искорки света. Ничего не видать, хоть глаз выколи. Я не различал даже собственных рук. Какое-то время я простоял, не двигаясь, словно меня огрели чем-то тяжелым. Бессилие рыбы, завернутой в целлофан и запертой в холодильнике. Когда внезапно, без подготовки погружаешься в абсолютную мглу, тело на несколько мгновений становится ватным, теряя всякую силу. Я даже слегка обиделся. Закрываешь дверь - закрывай, но хотя бы предупреди заранее.
Нащупав кнопку, я включил фонарик. Жизнерадостный желтый луч убежал, растворяясь, во тьму. Первым делом я оглядел пространство у себя по ногами, потом не спеша осмотрелся. Я стоял на тесной, метра три на три, бетонной платформе, все края которой обрывались в пропасть. Ни перил, ни даже низенького бордюра. Очень мило, уже всерьез разозлился я. Что, нельзя было предупредить хотя бы об этом?
С одного края платформы по отвесной стене сбегала алюминиевая лесенка. Я перебросил шнурок фонарика через плечо и начал осторожно спускаться по скользким ступенькам. Чем ниже, тем громче и отчетливее шумела подо мною вода. Ну и дела, думал я. Где это слыхано, чтобы из офиса в современном небоскребе люди через гардероб проваливались под землю и ползали по отвесным стенам над пропастью с бурлящей рекой? И не где-нибудь, а в самом сердце Токио. Чем сильнее я напрягал мозги, тем меньше понимал, что происходит. Сперва идиотский лифт без особых примет. Потом толстушка без голоса. А теперь еще и лестница в бездну. Может, вернуться, отказаться от такой работы да пойти спокойно домой? Слишком уж все рискованно - и чересчур непривычно... Но я продолжал спускаться. Во-первых, у меня тоже есть профессиональная гордость. А во-вторых, эта толстушка в розовом, похоже, задела меня за живое. Почему-то именно перед ней отказываться от работы хотелось меньше всего.
На двадцатой ступеньке я задержался, перевел дух, спустился еще на восемнадцать ступенек - и ноги коснулись земли. Не отходя от лесенки, посветил фонариком вокруг и внимательно огляделся. Я стоял на твердой скале, а в каких-то двух метрах передо мною текла река. Вода ревела и хлюпала, как огромное полотнище на ветру. Течение, похоже, было довольно быстрым, однако ни глубины, ни цвета воды я не разобрал. Понял единственное: река бежит слева направо.
Светя себе под ноги, я двинулся вверх по течению. То и дело мне чудилось, будто вокруг что-то движется, - и я тут же высвечивал подозрительное место фонариком. Никого, ничего. Только река да отвесные скалы вдоль берега. Видно, просто нервы шалят в темноте, решил я.
Через пять-шесть минут ходьбы вдруг резко изменилось эхо: будто потолок опустился, и шум воды отдавался в камень прямо над головой. Я посветил вверх, но тьма была непроглядной: есть там потолок или нет, я так и не разобрал. Чуть погодя, как и предупреждала толстушка, в боковых скалах начали один за другим распахиваться коридоры, а точнее - расщелины, из которых выбегали ручейки воды и, звонко журча, вливались в реку. На всякий случай я заглянул в один проход и попытался осмотреть его изнутри, шаря по стенам лучом фонарика. Но ничего не увидел. Только понял, что внутри он расширяется до гигантской пещеры. Сворачивать в такие милые коридоры по собственной воле мне бы никогда и в голову не пришло.
Сжимая фонарик, я двигался вверх по реке, как древняя рыба по ступеням эволюции. Скала под ногами была уже мокрой и скользкой, ступать приходилось вдвойне осторожней. Свались я сейчас в реку или просто поскользнись и разбей фонарик - моя песенка спета.
Следя за тем, что творится у меня под ногами, я не сразу заметил впереди тусклый пляшущий огонек. Когда же я поднял взгляд, он был уже метрах в семи-восьми от меня. Мгновенно выключив фонарик, я скользнул рукой в прорезь дождевика, дотянулся до заднего кармана, вытащил складной нож и раскрыл его. Черная мгла и рокот воды укутали меня надежнее любой маскировки.
Едва я погасил свет, огонек впереди застыл. Потом описал в темноте два больших круга - так, словно мне подавали сигнал: "Все в порядке, опасности нет". Но я не шевелился: пусть мне сначала покажут, с кем я имею дело. Тогда огонек снова запрыгал. Он приближался, порхая во мгле, как гигантский светлячок с высокоразвитым интеллектом. А я стоял наизготовку, сжимая в одной руке нож, в другой - выключенный фонарик, и неотрывно смотрел на него.
Между нами оставалось метра три, когда огонек остановился. Затем подскочил на полметра вверх и снова опустился. Светил он довольно слабо, и я сначала не понял, что именно мне показывают. Но он все дергался, снова и снова. Приглядевшись, я различил мужское лицо - в таких же очках-"консервах", что на мне, и под таким же капюшоном. В руке мужчина держал жестяную керосиновую лампу - такие продают в магазинах "Все для кемпинга". Светя лампой себе в лицо, он надсадно что-то кричал, но река бурлила слишком яростно, а лампа светила слишком тускло, и я мог ни расслышать, ни прочесть по губам ничего вразумительного.
- Надо бы... жабер┘ водить, а тут... из-за них! Так что... вини, но... - доносилось до меня бессвязными обрывками. Как бы то ни было, опасности этот человек, похоже, не представлял. Я включил фонарик, осветил свою голову сбоку и, потыкав пальцем в районе уха, показал, что все равно ни черта не слышу.
Мужчина закивал, поставил на землю керосинку и принялся шарить по карманам дождевика, извиваясь всем телом. И тут я почувствовал, что оглушительный рев вокруг резко стих - так, будто вода в реке моментально ушла. Мне показалось, что я падаю в обморок: мое сознание меркнет, и оттого исчезает звук. Уж не знаю, с чего я так решил, но на всякий случай напряг руки и ноги, чтобы не расшибиться о камни.
Прошло несколько секунд, а я все не падал и чувствовал себя совершенно нормально. Лишь слабее различал шум реки, и только.
- Я пришел тебя встретить, - произнес незнакомец. На этот раз - очень ясно и отчетливо.
Покачав головой, я зажал под мышкой фонарик, сложил нож и спрятал обратно в карман. Похоже, денек сулит немало сюрпризов.
- Что случилось со звуком? - спросил я его.
- С чем?.. Ах, да. Ты, наверно, чуть не оглох... Извини. Но я уже убавил звук, все в порядке... Да-да, конечно!.. - повторял он, беспрестанно кивая собственным мыслям. Река теперь журчала не громче полевого ручья. - Ну что, идем? - добавил он, повернулся ко мне спиной и привычным шагом двинулся вверх по течению. Светя себе под ноги, я зашагал следом.
- Убавили звук? Так он был искусственный? - прокричал я туда, где, по моим расчетам, должна была находиться его спина.
- Нет, - отозвался он. - Обычный природный звук.
- Но как вы убавляете природные звуки? - опешил я.
- Если говорить точно, я не убавляю, - сказал он. - Я просто их отключаю.
Сбитый с толку, я решил отложить разговор. Все-таки я здесь не затем, чтобы приставать с расспросами. Я пришел выполнить заказ. А что там мой клиент вытворяет со звуками - убавляет, отключает или перемешивает, как водку с лаймом, - не имеет к работе ни малейшего отношения. И я продолжал идти в темноте, держа язык за зубами.
Так или иначе, с отключенным звуком двигаться стало куда спокойнее. Я даже слышал, как на ходу поскрипывают мои сапоги. Над головой пару раз заскрежетало, словно кто-то поскреб булыжником о булыжник.
- Кажется, сюда опять пробрались жаббервоги, - сказал мужчина. - Я видел следы. Потому и вышел тебе навстречу - мало ли что. Обычно твари сюда не суются. Но иногда случается... Прямо напасть!
- Жаббервоги? - переспросил я.
- Я думаю, ты бы не очень хотел повстречать на этой тропе жаббервога! - сказал он и смачно захохотал.
- Да уж... Пожалуй, - поддакнул я. Жаббервоги, бандерлоги, что угодно. Встречаться в кромешной тьме с тем, чьего вида не представляешь, хотелось меньше всего на свете.
- Потому я и пришел тебя встретить, - повторил он. - Жаббервогам, знаешь ли, палец в рот не клади.
- Вы очень любезны, - только и сказал я.
Через некоторое время впереди послышался шум - будто забыли закрыть кухонный кран. Водопад. В тусклом свете фонарика я не смог разобрать, но, похоже, - очень большой водопад. Если б не отключенный звук, грохотало бы, наверное, будь здоров. Мы подошли к водной стене вплотную, и мне забрызгало все очки.
- Это надо пройти насквозь? - уточнил я.
- Да. - И он без лишних объяснений растворился в стене воды. Делать нечего. Спохватившись, я поспешил за ним.
Слава богу, там, где мы шли, поливало меньше всего. Но все равно меня будто вколачивало в землю гигантским молотком. Очень мило, нечего сказать. Тут хоть три плаща напяливай - не промокнув до нитки, в чертову лабораторию не попадешь. Я понимаю, что так, видимо, нужно для какой-то особой секретности. Но разве нельзя все устроить хоть немного гостеприимнее? Внутри водопада я поскользнулся и больно ушиб колено. С отключенным звуком разница между тем, что должно звучать, и тем, что я слышал на самом деле, сбивала с толку. Что ни говори, а водопад должен шуметь, как положено нормальному водопаду.
Прорвавшись сквозь стену воды, я увидел небольшую, в человеческий рост пещеру, а в ее дальней стене - массивную железную дверь. Мой провожатый достал из кармана плаща нечто похожее на переносной калькулятор, вставил в щель замка, поколдовал над ним пару-тройку секунд - и дверь беззвучно открылась внутрь.
- Вот мы и прибыли. Прошу! - Он пропустил меня, затем вошел сам и запер дверь изнутри. - Ну что, натерпелся приключений?
- Ну, в общем... Скажи я вам - "сущие пустяки", вы же все равно не поверите.
Не выпуская из рук керосинки и не снимая капюшона с "консервами", незнакомец захохотал. Странным, утробным смехом. Уох-хо-хо...
Комната, в которой мы очутились, напоминала раздевалку бассейна: просторная, ничего лишнего, шкафчики вдоль стены. В них - все те же дождевики на вешалках, сапоги и очки-"консервы" точь-в-точь как у нас. Комплектов пять или шесть, не меньше. Все развешано и расставлено в идеальном порядке. Я стащил с себя резиновое снаряжение, повесил на свободную вешалку плащ, поставил на полку сапоги. И повесил фонарик на специальный гвоздик.
- Уж извини, что доставил тебе столько хлопот, - сказал мой спутник. - Но, знаешь ли, безопасность превыше всего. Приходится принимать меры. Там, в темноте, эти твари просто кишмя кишат. Расслабишься хоть на секунду - костей от тебя не оставят.
- Жаббервоги?
- Н-да... - Он опять закивал. - В том числе и жаббервоги.
Незнакомец провел меня из раздевалки в кабинет, сбросил наконец дождевик - и оказался невысоким, приятным на вид стариканом. Не то чтобы полноватым - скорее, приземистым и крепко сложенным. С жизнерадостным, румяным лицом. Старик достал из кармана пенсне, нацепил на нос и стал похож на какого-нибудь крупного политика довоенных времен.
Он усадил меня на диван, а сам разместился за письменным столом. Его кабинет был точь-в-точь как тот, куда привела меня розовая толстушка. Все один к одному: цвет ковра, лампы на потолке, обои на стенах, диван. На столике перед диваном - керамический курительный набор. На письменном столе - календарь. И даже скрепки, похоже, рассыпаны с точно такой же небрежностью... Словно я проделал круг и вернулся туда же, откуда вышел. Может, так оно и есть. А может, и нет. Не могу же я, в самом деле, помнить, как именно были рассыпаны эти проклятые скрепки.
Довольно долго старик изучал меня. Потом взял со стола одну скрепку, распрямил ее и принялся ковырять заусенцы вокруг ногтей. Точнее, вокруг одного ногтя на указательном пальце левой руки. А когда закончил, бросил изуродованную скрепку в пепельницу. И я подумал, что если мне все-таки грозит реинкарнация, меньше всего хотелось бы переродиться в канцелярскую скрепку. Слишком бездарно: появиться на свет лишь затем, чтобы какой-то старик потыкал тебя носом в свои заусенцы, а потом бросил в пепельницу и забыл навсегда.
- Насколько мне известно, - заговорил он, - жаббервоги сговорились с кракерами. Это, конечно, не значит, что стороны будут соблюдать какие-то обязательства. Жаббервоги слишком осторожны, а кракеры чересчур любят лезть поперед всех. Так что я уверен: весь их договор - штука временная и, так сказать, весьма локального применения. Но в целом это очень плохой знак. Жаббервоги, которые сюда и носа совать не должны, в последнее время так и шныряют вокруг. Того и гляди, это место станет их очередным притоном. Если это случится - мне и самому, как ты понимаешь, придется несладко.
- Да уж, - согласился я. Кто такие жаббервоги, я понятия не имел, но если эти чертовы кракеры заручились поддержкой со стороны, жареным пахло и для меня. До сих пор я считал, что мы конкурируем с кракерами на равных, хотя это равновесие достаточно зыбко, чтобы потерять его из-за какой-то случайности. Однако тот факт, что о жаббервогах знает старик, но не знаю я, говорил об одном: равновесие уже нарушено - и не в нашу пользу. Я не знаю о жаббервогах потому, что я рядовой конвертор. А верхний эшелон Системы, как видно, давным-давно в курсе происходящего.
- Впрочем, ладно, - продолжил он. - Это отдельный разговор. А сейчас, если не возражаешь, займемся делом.
- Разумеется, - ответил я.
- Я попросил Агентство подыскать мне самого опытного конвертора. И выбор пал на тебя. Репутация у тебя что надо. Все, у кого я спрашивал, расписывали твои достоинства: дело свое знаешь, нервы железные, дисциплинирован и так далее. Чувства локтя, правда, недостает, но в остальном, говорят, пожаловаться не на что.
- Я уверен, они преувеличили, - сказал я. Скромность мне тоже не повредит.
Старик снова захохотал. Уох-хо-хо.
- Ну, если честно, лично мне твое чувство локтя до лампочки. На самом деле, от тебя требуются только крепкие нервы. Без железной выдержки первоклассным нейроконвертором не стать никогда... Собственно, за это вашему брату и платят такие деньги.
Сказать было нечего, и я промолчал. Старик хохотнул еще раз и повел меня в лабораторию.
- По специальности я биолог, - объяснял он на ходу. - Но то, чем я занят в последние годы, выходит далеко за рамки биологии. Тут тебе и нейрофизиология, и акустика, и лингвистика, и даже теология. Уж извини, что я сам так говорю, но исследования эти уникальны и представляют огромную научную ценность. Да-да! На данном этапе я изучаю, в основном, неба млекопитающих.
- Неба?
- Ротовые полости, грубо говоря. Я исследую функции рта. Как рот двигается, как образуется голос и так далее... Взгляни-ка сюда!
Он нашарил выключатель и зажег в лаборатории свет. Я увидел огромный, во всю стену, стеллаж, на полках которого тесными рядами стояли белые черепа. Всех млекопитающих, каких я только мог припомнить: от жирафа и лошади до панды и крохотной мыши. Штук, наверное, триста или четыреста. Включая, разумеется, человеческие. На одной из полок выстроились в ряд черепа европеоидов, негроидов, монголоидов и американских индейцев, женские и мужские - по одному черепу каждого пола.
- А черепа китов и слонов я храню отдельно, в подвале. Слишком много места занимают, ты же понимаешь...
- И не говорите, - кивнул я. Добавь сюда еще парочку слоновьих черепов - и работать можно будет разве что в раздевалке.
Черепа животных планеты Земля стояли на полках, хором разинув рты, и сверлили пустыми глазницами белую стену напротив. Экспонаты экспонатами, но в окружении такого дикого количества черепов становилось не по себе. Полки на других стенах, хотя и не так плотно, как черепами, были заставлены стеклянной посудой, в которой плавали заквашенные в формалине языки, уши, губы и небные дуги всех размеров и видов, какие только можно вообразить.
- Ну, как тебе коллекция? - радостно спросил старикан. - Чего только люди на свете не собирают! Кто старые пластинки. Кто вино в погребах. Я даже знал одного богача, который коллекционировал танки и устраивал у себя в саду маневры. Ну а я коллекционирую черепа. Все люди разные. Потому и интересно. Ты согласен?
- Пожалуй, да, - кивнул я.
- Черепами млекопитающих я заинтересоваться еще в молодости. Понемногу начал их собирать - и собираю до сих пор. Вот уже больше тридцати лет. Ты не представляешь, сколько нужно времени и сил, чтобы понять один-единственный череп! В этом смысле понять живого человека из плоти и крови гораздо легче. Именно так! В этом я убежден. Хоть и понимаю, что тебе, молодому, с живой плотью общаться куда интереснее. Уох-хо-хо!.. - обрадовался он собственной шутке. - А я вот общаюсь с черепами и слушаю их звуки уже тридцать лет. Тридцать лет, скажу тебе, - срок немалый...
- Звуки? - переспросил я. - Черепа издают звуки?
- Еще как! - тут же закивал он. - Каждый череп издает лишь ему присущие звуки. В каждом зашит свой неповторимый звуковой код. Черепа разговаривают. Да-да! Я не ради красного словца говорю. В самом буквальном смысле. Конечная цель моей работы и состоит в том, чтобы, ни много ни мало, расшифровать эти коды. И научиться их контролировать.
- Хм-м... - только и протянул я. Конечно, в мелочах я не разобрался, но если все так, как он говорит, - его работа и впрямь не имеет цены.
- Похоже, это и впрямь очень ценные исследования, - сказал я.
- Еще бы! - кивнул старик. - Вот почему все эти мерзавцы тянут к ним лапы. То еще дьявольское отродье! У них так и чешутся руки использовать мои работы для своих грязных целей. Подумай сам: если можно считывать память по черепам, зачем тогда, к примеру, пытки нужны? Убил кого нужно, ободрал мясо с черепа - и вся информация у тебя на ладони...
- Ужас какой! - содрогнулся я.
- Ну, насколько все будет ужаснее, говорить еще рано. Пока, например, больше информации можно считывать с коры ампутированного мозга.
- Тоже очень мило, - мрачно заметил я. Ободрать череп или выпотрошить человеку мозги. Можно подумать, большая разница.
- Вот поэтому мне нужно, чтобы ты как следует все закодировал, - очень серьезно сказал старик. - Чтобы даже самые крутые кракеры, перехватив эти данные, не смогли прочесть результаты экспериментов. Я не знаю, выйдет ли цивилизация из кризиса, в котором оказалась, так и не решив, как ей использовать науку - во зло или на благо самой себе. Но сама наука должна существовать только ради науки. Только так! В это я верю свято.
- Я плохо разбираюсь в вопросах веры, - осторожно ответил я. - Но хотел бы разобраться в вопросе, так сказать, чисто организационного плана. Дело в том, что заказ на мою работу исходил не от Системы, и даже не от официального агента Системы; меня заказали лично вы. Это крайне редкий случай. Откровенно говоря, подобные случаи чреваты нарушением Устава. Если я нарушаю Устав - меня лишают лицензии, и я остаюсь без работы. Надеюсь, это вы понимаете?
- Отлично понимаю, - кивнул старик. - И то, что ты об этом беспокоишься, только делает тебе честь. Но бояться нечего. Тебя, как классного нейроконвертора, совершенно официально заказывает Система. Именно так... Просто, чтобы обеспечить максимальную секретность, я не стал оформлять заказ в канцелярии, а связался с тобой напрямую. За эту работу тебя никто лицензии не лишит.
- Вы можете это гарантировать?
Старик выдвинул ящик, достал папку и протянул мне. Я раскрыл и не поверил глазам: в руках у меня - официальное многостраничное письмо-заявка Системы на мое имя. Составлено по всей форме. Подписано где нужно и кем положено.
- Нет проблем, - сказал я, возвращая папку. - У меня квалификация второй ступени. Надеюсь, вы не возражаете? Вторая ступень - это значит...
- Двойная оплата, ты об этом? Никаких возражений. Вместе с премиальными выйдет даже три к одному. Устроит?
- Очень любезно с вашей стороны.
- Все-таки работа особой важности. Да и под водопадом ты недаром ползал. Уох-хо-хо!.. - снова развеселился он.
- Ну что ж. Тогда покажите мне исходные данные, - попросил я. - Я просмотрю их и выберу оптимальный метод конвертации. Кто будет делать расчет компьютерного уровня, вы или я?
- Этим займусь я сам, на своем компьютере. А ты возьмешь на себя все, что до и после. Согласен?
- Прекрасно. Так я быстрее закончу и меньше устану.
Старик поднялся с кресла, повернулся ко мне спиной и принялся шарить по голой стене руками. Секунд пять или шесть - и вдруг в монолитной, на первый взгляд, стене распахнулась дверца потайной ниши. Фокусы продолжались. Старик достал из ниши еще одну папку с документами и захлопнул дверцу. Дверца закрылась, и на гладкой белоснежной стене не осталось ни щели, ни шва.
Взяв эту папку, я бегло просмотрел семь страниц, мелко испещренных цифрами. С хаотичностью никаких проблем не было. Нормальные беспорядочные цифры. Обычное сырье для конвертации.
- Я думаю, для данных этого порядка "стирка" подойдет в самый раз, - предложил я. - При "стирке" разрядность ключа такова, что за взлом алгоритма обычным методом перебора можно не беспокоиться. "Временный мост" здесь практически не построить. В принципе, конечно, такая вероятность есть, но на практике успешность "случайного тыка" никак не проверить, а значит, и от погрешностей до конца не избавиться. Это все равно, что пытаться ходить по пустыне без компаса. Под силу разве что Моисею.
- Не знаю, что там делал Моисей в пустыне, но море он все-таки пересек, - заметил старик.
- Это было слишком давно. Насколько я знаю, на этом уровне конвертации ни одного взлома пока не зарегистрировано.
- Ты хочешь сказать, что банальной первичной конвертации более чем достаточно?
- Но при вторичной риск будет слишком велик. Мы, конечно, сведем вероятность успешных "тыков" к нулю, но сегодня это слишком опасная акробатика: мы рискуем поставить подножку самим себе. Все-таки процесс конвертирования еще не освоен до конца. Разработки продолжаются.
- А тебе никто и не говорит о вторичной конвертации, - глухо произнес старик, взял со стола очередную скрепку и снова увлекся заусенцами - теперь уже на среднем пальце левой руки.
- Вот как? Но что тогда...
- Шаффлинг, - резко прервал меня он. - Мне от тебя нужен шаффлинг. Сначала стирка, а потом шаффлинг, одно за другим. Почему я и вызвал именно тебя. Ради простой стирки нанимать конвертора второй ступени нет нужды.
- Я что-то не пойму, - сказал я и, откинувшись на диване, положил ногу на ногу. - Откуда вам известно про шаффлинг? Ведь это сверхсекретная тема, и внешний доступ к ней заблокирован...
- Мне много чего известно. У меня хорошие связи в высшем эшелоне Системы.
- Ну, тогда воспользуйтесь этими связями и спросите там, наверху. И вам ответят: все шаффлинговые системы заморожены, любая деятельность подобного рода категорически запрещена. Почему - не мое дело. Видимо, случилась какая-то авария. Но так или иначе, пользоваться шаффлингом больше нельзя. И тут уж, если что, простой потерей лицензии не отделаешься...
Старик внимательно выслушал меня и снова протянул мне папку с заявкой.
- Посмотри внимательнее на последнюю страницу. Там должна быть санкция на шаффл-активность.
Я раскрыл, как велено, папку на последней странице и пробежал глазами. Мистика! Совершенно официально в рамках полученного задания мне разрешалось применение конвертационной системы "шаффлинг". Я перечитал несколько раз. Полная легальность. Пять подписей, четыре печати. Черт меня побери! О чем они там думают наверху? Сначала приказывают людям рыть яму, а когда яма вырыта, немедленно требуют ее засыпать. Что бы ни происходило на верхушке пирамиды, в итоге голова болит только у нас, рабочих муравьев.
- Я хотел бы получить цветные копии всех страниц этой заявки, - попросил я. - Иначе я могу влипнуть в крайне неприятную историю. Надеюсь, вы меня понимаете.
- Разумеется, - кивнул он. - Ты их получишь, не волнуйся. Все формальности соблюдены - комар носа не подточит. Половину денег получишь сегодня, половину - по завершении работы. Нет возражений?
- Возражений нет. Стирку я выполню здесь. Обработанные данные заберу с собой и уже дома сделаю шаффлинг. Это потребует отдельной и очень серьезной подготовки. А уже то, что получится, принесу вам.
- Результат мне нужен через трое суток ровно в полдень. Во что бы то ни стало.
- Это нормальный срок. Я успею.
- Запомни: опаздывать нельзя ни в коем случае, - напирал он. - Просто не представляешь, что будет, опоздай ты хоть на минуту.
- Мир развалится на куски? - улыбнулся я.
- В каком-то смысле, - очень серьезно ответил он.
- Не беспокойтесь. За свою практику я еще ни разу не опоздал. А сейчас, если можно, приготовьте мне термос с горячим кофе и побольше воды со льдом. И чего-нибудь перекусить. Чувствую, поработать придется не час и не два.
Я не ошибся: поработать действительно пришлось всерьез. Сами цифровые комбинации не представляли особой сложности, но ступеней детерминирования оказалось куда больше, чем я ожидал, из-за чего моя стирка получилась страшно долгой и запутанной.
Если излагать популярно, все происходит так. Я загружаю предоставленные мне данные в правое полушарие мозга (назовем его "правый мозг"), пропускаю их через систему знаков, никак не связанную с этими данными, затем переправляю в левый мозг - и уже в принципиально ином виде выгружаю, записывая полученные цифры на бумагу. Грубо говоря, это и есть "стирка". Ключ кодировки у каждого конвертора - свой. Принципиальное отличие такого ключа от таблицы случайных чисел в том, что он представляет собой диаграмму. Иначе говоря, ключ к расшифровке конкретных данных спрятан в совершенно индивидуальной схеме разделения мозга на левый и правый (что, конечно, всего лишь удобная фигура речи: на самом деле, наш мозг на половинки не делится). На рисунке это выглядит примерно вот так:
Пока эти линии разрыва не совпадут с абсолютной точностью, вернуть закодированные данные в исходный вид невозможно. Кракеры, тем не менее, похищают эти данные из компьютерной сети и пытаются их прочесть, выстраивая "временные мосты". Производят анализ данных, создают трехмерные голограммы наших мозгов и стараются воспроизвести эти линии разрыва искусственным путем. Иногда им это удается, иногда нет. Мы совершенствуем способы защиты - они развивают технологии нападения. Мы охраняем информацию - они ее крадут. Классический сюжет о ворах и полицейских.
Завладев чужими секретами, кракеры продают их на черном рынке и получают фантастическую прибыль. Что хуже всего - самую важную часть краденого они оставляют у себя и с огромной выгодой используют в интересах своей корпорации.
