-
О ее смерти сообщил мне по телефону старый приятель, наткнувшись на случайные
строчки в газете. Единственный абзац скупой заметки он членораздельно зачитал
прямо в трубку. Заурядная газетная хроника. Молоденький журналист, едва
закончив университет, получил задание и опробовал перо.
-
Тогда-то и там-то такой-то, находясь за рулем грузовика, сбил такую-то.
Вероятность нарушения служебных обязанностей, повлекшего смерть, выясняется...
-
Как рекламный стишок на задней обложке журнала.
-
- Где будут похороны? - спросил я.
-
- Да откуда я знаю? - удивился он. - У нее, вообще, была семья-то?
-
Разумеется, семья у нее была.
-
Я позвонил в полицию, спросил адрес и номер телефона семьи, затем позвонил
семье и узнал дату и время похорон. В наше время, как кто-то сказал, если
хорошо постараться, можно узнать что угодно.
-
Семья ее жила в "старом городе", Ситамати. Я развернул карту Токио, отыскал
адрес и обвел ее дом тонким красным фломастером. То был действительно очень
старый район на самом краю столицы. Ветвистая паутина линий метро, электричек,
автобусов давно утратила какую-либо вразумительную четкость и, вплетенная
в сети узких улочек и сточных каналов, напоминала морщины на корке дыни.
-
В назначенный день пригородной электричкой от станции Васэда я отправился
на похороны. Не доезжая до конечной, я вышел, развернул карту токийских
пригородов и обнаружил, что с равным успехом мог бы держать в руках карту
мира. Добраться до ее дома стоило мне нескольких пачек сигарет, которые
пришлось покупать одну за другой, каждый раз выспрашивая дорогу.
-
Дом ее оказался стареньким деревянным строением за частоколом из бурых
досок. Нагнувшись, я через низенькие ворота пробрался во двор. Тесный садик
по левую реку, похоже, был разбит без особой цели, "на всякий случай";
глиняную жаровню, брошенную в дальнем углу, на добрую пядь затопило водой
давно прошедших дождей. Земля в саду почернела и блестела от сырости.
-
Она убежала из дома в шестнадцать; видно, еще и поэтому похороны прошли
очень скромно, словно украдкой, в тесном домашнем кругу. Семья состояла
сплошь из одних стариков, да то ли родной, то ли сводный брат, мужчина
еле за тридцать, заправлял церемонией.
-
Отец, низкорослый, лет пятидесяти с небольшим, в черном костюме с траурной
лентой на груди стоял, подпирая косяк двери, и не подавал ни малейших признаков
жизни. Взглянув на него, я вдруг вспомнил, как выглядит дорожный асфальт
после только что схлынувшего наводнения.
-
Уходя, я отвесил молчаливый поклон, и он так же молча поклонился в ответ.
-
Впервые я встретился с ней осенью 1969 года; мне было двадцать лет, ей
- семнадцать. Неподалеку от университета была крохотная кофейня, где собиралась
вся наша компания. Заведеньице так себе, но с гарантированным хард-роком
- и на редкость паршивым кофе.
-
Она сидела всегда на одном и том же месте, уперев локти в стол, по уши
в своих книгах. В очках, похожих на ортопедический прибор, с костлявыми
запястьями - странное чувство близости вызывала она во мне. Ее кофе был
вечно остывшим, пепельницы ╜ неизменно полны окурков. Если что и менялось,
то только названия книг. Сегодня это мог быть Мики Спиллэйн, завтра - Оэ
Кэндзабуро, послезавтра - Аллен Гинзберг... В общем, было бы чтиво, а какое
- неважно. Перетекавшая туда-сюда через кофейню студенческая братия то
и дело оставляла ей что-нибудь почитать, и она трескала книги, точно жареную
кукурузу, - от корки до корки, одну за другой. То были времена, когда люди
запросто одалживали книги друг другу, и, думаю, ей ни разу не пришлось
кого-то этим стеснить.
-
То были времена "Дорз", "Роллинг Стоунз", "Бердз", "Дип Перпл",
"Муди Блюз". Воздух чуть не дрожал от странного напряжения: казалось,
не хватало лишь какого-нибудь пинка, чтобы все покатилось в пропасть.
-
Дни прожигались за дешевым виски, не особо удачным сексом, ничего не менявшими
спорами и книжками напрокат. Бестолковые, нескладные шестидесятые со скрипом
опускали свой занавес.
-
Я забыл ее имя.
-
Можно бы, конечно, раскопать лишний раз ту газетную хронику с сообщением
о ее смерти. Только как ее звали - мне сейчас совершенно не важно. Я не
помню, как оно когда-то звучало. Вот и все.
-
Давным-давно жила-была Девчонка, Которая Спала С Кем Ни Попадя...
-
Вот как звали ее.
-
Конечно, если всерьез разобраться, спала она вовсе не с кем попало. Не
сомневаюсь, для этого у нее были какие-то свои, никому не ведомые критерии.
-
И все же, как показывала действительность любому пристальному наблюдателю
- спала она с подавляющим большинством.
-
Только однажды, из чистого любопытства, я спросил у нее об этих критериях.
-
- Ну-у-у, как тебе сказать... - ответила она и задумалась секунд на тридцать.
- Конечно, не все равно, с кем. Бывает, тошнит при одной мысли... Но знаешь
- мне просто, наверное, хочется успеть узнать как можно больше разных людей.
Может, так оно и приходит ко мне - понимание мира...
-
- Из чьих-то постелей?
-
- М-м...
-
Наступил мой черед задуматься.
-
- Ну и... Ну и как - стало тебе понятнее?
-
- Чуть-чуть, - сказала она.
-
С зимы 69-го до лета 70-го я почти не виделся с ней. Университет то и дело
закрывали по разным причинам, да и меня самого порядком закрутило в водовороте
неприятностей личного плана.
-
Когда же осенью 70-го я заглянул наконец в кофейню, то не обнаружил среди
посетителей ни одного знакомого лица. Ни единого - кроме нее. Как и прежде,
играл хард-рок, но неуловимое напряжение, наполнявшее воздух когда-то,
испарилось бесследно. Только паршивый кофе, который мы снова пили, так
и не изменился с прошлого года. Я сидел перед нею на стуле, и мы болтали
о старых приятелях. Многие уже бросили университет, один покончил собой,
еще один канул без вести... Так и поговорили.
-
- Ну а сам-то - как ты жил этот год? - спросила она у меня.
-
- По-разному, - ответил я.
-
- Стал мудрее?
-
- Чуть-чуть.
-
В эту ночь я спал с нею впервые.
-
Я ничего толком не знаю о ней, кроме того, что когда-то услышал - то ли
от кого-то из общих знакомых, то ли от нее самой между делом в постели.
То, что еще старшеклассницей она вдрызг разругалась с отцом и сбежала из
дому (и, понятно, из школы), - это точно, была такая история. Но где жила
и чем перебивалась - этого не знал никто.
-
Дни напролет просиживала она на стульчике в рок-кафе, поглощая кофе чашку
за чашкой, выкуривая одну сигарету за другой и перелистывая страницу за
страницей очередной книги в ожидании момента, когда, наконец, появится
какой-нибудь собеседник, который заплатит за все эти кофе и сигареты (не
ахти какие суммы для нас даже в те дни) и с которым она, скорее всего,
и уляжется этой ночью в постель.
-
Вот и все, что я знал о ней.
Так и сложилось:
с той самой осени и до прошлого лета раз в неделю, по вторникам, она приходила
ко мне в квартирку на окраине Митака. Ела мою нехитрую стряпню, забивала
окурками пепельницы и под хард-рок по "Радио FEN" на полную катушку занималась
со мной любовью. Утром в среду, проснувшись, мы гуляли с ней в маленькой
рощице, постепенно добредали до студенческого городка и обедали в местной
столовой. И уже после обеда пили жиденький кофе на открытой площадке под
тентами и, если погода была хорошей, валялись в траве на лужайке и разглядывали
небеса.
-
"Пикник среди недели", - называла это она.
-
- Каждый раз, когда мы приходим сюда, я чувствую себя будто на пикнике.
-
- На пикнике?
-
- Ну да. Куда ни глянь - трава. У людей вокруг счастливые лица...
-
Стоя в траве на коленях, она испортила несколько спичек, прежде чем наконец
прикурила.
-
- Солнце подымается, потом садится; люди появляются и исчезают... Время
течет, как воздух, - все как на настоящем пикнике, ведь правда?
-
Через две-три недели мне стукало двадцать два. Ни надежды в ближайшее время
закончить университет, ни причины бросать его на полдороге. На распутье
сомнений и разочарований уже несколько месяцев кряду я не решался сделать
в жизни ни шага.
-
Мир вокруг продолжал вертеться - только я, казалось, совершенно не двигался
с места. Что бы ни являлось моим глазам в ту осень 70-го ╜ все окутывалось
странной дымкой печали, все сразу и с катастрофической быстротой увядало,
теряя цвет. Лучи солнца, запах травы, еле слышные звуки дождя - и те раздражали
меня.
-
Неотвязно меня преследовал сон о ночном поезде. Всегда один и тот же. Поезд,
полный табачного дыма и туалетной вони, набитый людьми так, что не продохнуть.
В вагоне, где яблоку негде упасть, заблеванные простыни липнут к телу.
Не в силах терпеть, я подымаюсь с полки, протискиваюсь к дверям и схожу
на случайной станции. Местность заброшена и пустынна - ни огонька. На станции
не видать даже стрелочника. Ни часов, ни расписания - ничего... Такой вот
сон.
-
В то время, мне кажется, я во многом подходил ей. Пусть нелепо и болезненно,
но был нужен ей именно таким, каким был. В чем подходил, чем был нужен
- сейчас уже не припомню. Может, я был нужен лишь себе самому - и не больше,
но ее это ничуть не смущало. А может быть, она просто так развлекалась,
- но чем именно? Как бы там ни было, вовсе не жажда ласки-нежности притягивала
меня к ней. И сейчас еще, стоит вспомнить ее, возвращается ко мне то странное,
неописуемое ощущение. Одиночества и печали - словно от прикосновения чьей-то
руки, вдруг протянутой сквозь невидимую в воздухе стену.
-
-
Тот странный вечер 25-го ноября 70-го года я помню отчетливо и сегодня.
Сбитые ливнем, листья гинко в нашей роще выкрасили желтым узенькую тропинку,
вышедшую из берегов, как река в пору паводка. Сунув руки в карманы курток,
мы бродили с ней по останкам тропы туда и обратно. В мире не было ничего,
кроме шороха двух пар обуви по палым листьям да резких выкриков птиц.
-
- Слушай, что с тобой происходит? - спросила она внезапно.
-
- Так... Ничего особенного, - ответил я.
-
Пройдя немного вперед, она села на обочину и закурила. Я присел рядом.
-
- Тебе снятся плохие сны?
-
- Постоянно. Просто кошмары какие-то. Особенно - про автомат с сигаретами,
который сдачу не отдает...
-
Рассмеявшись, она положила ладонь на мое колено. Потом убрала.
-
- Не хочешь говорить, да? Ни словечка?
-
- Как-то не говорится... Ни словечка.
-
Она бросила недокуренную сигарету на землю, благовоспитанно притоптала
кроссовкой:
-
- Самое наболевшее никогда не высказать толком... Ты об этом?
-
- А, не знаю! - сказал я.
-
Глухо фыркнув крыльями, две птицы вспорхнули с земли, и ослепительно-чистое
небо всосало их в себя без остатка. Некоторое время мы молча следили за
тем, как они исчезали. Потом, подобрав сухую ветку, она принялась вычерчивать
на земле какой-то неясный узор.
-
- Когда я сплю с тобой... Мне бывает ужасно грустно.
-
- Это я виноват... Я знаю.
-
- Дело тут не в тебе... И даже не в том, что ты вечно думаешь о другой,
когда обнимаешь меня. Это - пускай, как угодно. Я... - Оборвав внезапное
откровение, она провела на своем узоре три долгие параллельные линии. -
Н-не знаю.
-
- Понимаешь... Я вовсе не собираюсь от тебя отгораживаться, - сказал я
после паузы. - Просто я и сам никак не могу уловить, что происходит. Так
хотелось бы научиться понимать все вокруг - беспристрастно, как можно спокойнее.
Чтобы и в облаках не витать, и на лишнее время не тратить... Но все это
требует времени.
-
- Сколько времени?
-
Я покачал головой.
-
- Откуда я знаю? Может, год, а может, и десять.
-
Она отбросила прутик и, поднявшись с земли, стряхнула приставшие к куртке
травинки.
-
- Послушай... А тебе не кажется, что десять лет - это очень похоже на вечность?
-
- Да, наверное, - ответил я.
-
Выбравшись из рощи, мы дошли до студенческого городка, уселись, как обычно,
под тентами в летнем кафе и захрустели сосисками. Ровно в два часа пополудни
на экране телевизора вдруг с ненормальной частотой замельтешили то лицо,
то фигура Мисима Юкио. С громкостью было что-то
неладно, и мы не могли разобрать в чем дело, - да и, по большому счету,
в те минуты нам все было до лампочки. Мы съели сосиски и выпили еще по
кофе. Какой-то студентик, взгромоздившись на стул, долго вертел ручкой
громкости, пытаясь наладить звук, но потом отчаялся, слез со стула и куда-то
исчез.
-
- Я тебя хочу, - сказал я.
-
- О'кей, - улыбнулась она.
-
Мы сунули руки поглубже в карманы и побрели ко мне.
-
Проснувшись вдруг, я увидел, что она беззвучно плачет. Только худенькие
плечи-крылышки чуть заметно вздрагивали под одеялом. Я разжег огонь в камине
и взглянул на часы. Два часа ночи. Луна зияла в небе мертвенно-бледной
дырой.
-
Я дождался, пока она выплачется, вскипятил воды, разболтал в двух чашках
пакетики, и мы стали пить чай. Я раскурил сразу две сигареты и передал
одну ей. Глубоко затянувшись, она тут же закашлялась; это повторилось трижды
и привело ее в страшное возбуждение.
-
- Послушай, тебе никогда не хотелось меня убить?
-
- Тебя?..
-
- Да.
-
- Зачем ты спрашиваешь?
-
Не вынимая изо рта сигареты, она закрыла глаза и кончиками пальцев потерла
веки.
-
- Так... Низачем.
-
- Ну и незачем! - сказал я.
-
- Правда?
-
- Правда. За каким чертом мне тебя убивать?!
-
- Да, действительно... - кивнула она с усилием над собой. - Просто я вдруг
подумала... Может, было бы вовсе неплохо, если бы кто-то меня убил. Так
вот - во сне...
-
- Кто угодно, только не я. Я не смог бы убить человека.
-
- В самом деле?
-
- Ну, насколько я себя знаю...
-
Рассмеявшись, она вдавила окурок в пепельницу, одним глотком допила оставшийся
чай и закурила новую сигарету.
-
- Поживу до двадцати пяти, - сказала она. - А там и умру.
-
Умерла она в двадцать шесть в июле 78-го.