Уродство


       К великому сожалению, уродство не поимело теоретического обоснования. Всем хотелось творить, и никому - осмыслять творимое. А заниматься теоретизированием задним числом уже неудобно. Поэтому определить, что же такое "уродство", можно только описательно.

       К примеру, приближается 8 августа, Женский День. Надо поздравить наших бойциц. Идет согласование текста.

       - Давайте начнем так: "Дорогие наши бабцы!"
       - Не пойдет! (это Рор)
       - Почему не пойдет? Не смешно?
       - Что значит "не смешно"? НЕ УРОДНО!!!
       - Ну, скажи уродно.
       Секундное раздумье, и:
       - Фекальные Панцирные Черепахи!
       (Захлеб гомерического ржания)
       - ДА, ВОТ ЭТО УРОДНО!!!

       Случались долгие дискуссии о том, кого можно считать уродом, а кто не дотянул, какая разница между уродом и "уродцем", почетно ли быть "ублюдком", в чем смысл "убогости". В ходе этих дебатов выковывалсь стройная концепция, впрочем, так и не успевшая отлиться в строгую вербальную формулу и оставшаяся на уровне расплывчатых интуитивных представлений.

       Остался без ответа даже такой животрепещущий вопрос: можно ли считать уродство ветвью постмодернизма? Удалось лишь определить некоторых духовных отцов, среди которых бравый солдат Швейк, молодой Митрич из электрички "Москва - Петушки" и Петр Николаевич Мамонов. А вот такой, к примеру, как Квазимодо, не мог претендовать на роль идейного предшественника, поскольку ему не хотелось быть уродом, а хотелось быть как все. В этом-то и основной пафос уродства: главное - не впасть в тавтологию, не повторять других, не походить на серое большинство. Пусть даже такой ценой.

       Подобно митькам, уроды были не сексуальны. Целомудренности их эстетики могла бы позавидовать Агния Барто. Нужно вообще сказать, что уравновешенный и гармоничный мир животных был им гораздо ближе людского мира, кипящего плотскими страстями. Грифы, бандерлоги, свиной солитер, Баба-Яга - вот излюбленные персонажи уродной мифологии.

       На отрядной доске мог появиться портрет макаки-резуса с подписью: "Комиссар у нас урод!" Знакомые из других отрядов выражали мне свое сочувствие, не догадываясь, как почетно и радостно для меня это звание. Вообще, уродство как цельная идеология редко встречало понимание за пределами "Кварка", хотя отдельно взятые лозунги, максимы и неологизмы шли на ура.

       Внутри же уродство было признано и принято буквально всеми. В чем секрет подобного единодушия, понять довольно непросто, ведь затрагивалась такая тонкая материя, как художественный вкус. А все объясняется специфической энергетикой стройотряда, в которой, как в плавильном тигле, таяли, мешались, скрещивались и мутировали индивидуальные вкусы, взгляды, формы и стили, оформляясь в причудливый конгломерат, заставлявший струны бойцовских душ звучать в резонанс уродному камертону.

       Полоса резонанса была широка, поскольку демократичны были критерии уродства. Понятно, что если боец мог изобразить болезнь Паркинсона или синдром Дауна, он немедленно зачислялся в уроды и окружался почетом. Но если кто-то умел всего лишь подражать походке пингвина или рисовать кольчатых червей - то это тоже признавалось нужным, тоже шло в дело. В стороне не остался никто.

       Валера Моторин, бригадир и бывший десантник, был человеком флегматичным. Он не скакал мутантом, не скалил пульпитных зубов и не привязывал к штанам бандерложьего хвоста. Когда вокруг него начиналась уродная вакханалия, он всего лишь запрокидывал в смехе голову и говорил: "Шиза покатила". Но такие, как Валера, несомненно тоже были нужны. Они оттеняли.

       Заправлял всем Уродный Триумвират в составе Рора, Ламского и Гиви. Сложился он спонтанно, и ни у кого не возникло вопроса: почему именно эти трое? Когда Триумвират являлся глазам бойцов, вопросы о легитимности отпадали. Он узурпировал немалую часть комиссарских полномочий, отъел кусочек от командирских и в конце концов добился того, что празднование "Нового Года" было целиком отдано ему на откуп.

       31 июля командир водил по лагерю какую-то очередную комиссию. Со словами "А здесь у нас типа красного уголка" он распахнул двери бара. Взору высоких гостей предстала "елочка" - замысловатая конструкция, украшенная рваными носками, винными этикетками, комиссарскими подтяжками и бывшими в употреблении банными вениками. На полу сидел Гиви и готовил новогодний подарок Кабану - "горшочек трюфелей". "Трюфелей" Гиви набрал в местах козьего выпаса. Командир промямлил что-то о славных традициях и скорей увел сбитую с толку комиссию в штаб, красный от вымпелов и переходящих знамен.

       Новогодний праздник удался на славу. Триумвират за один единственный выходной день сумел поставить грандиозное шоу, которое не стыдно было бы показать на Бродвее. Весь штаб получил подарки. Елочка была воспета особо:

       Кульминацией первого бобровского выезда явился День Урода - небывалое по размаху костюмированное представление ("Даже кариесы выползли погулять", - довольно отметил Рор). В ходе праздника четверо признанных достойными были посвящены в уроды и получили почетное право носить на лацкане строевки знак принадлежности к ордену - рыболовную "муху". Муху надо было достать языком из сосуда, наполненного коктейлем из "железнодорожной воды", "пульпитной жижи" и "вытяжки из кабаньих пятаков". Проблему решали кто как. Я втихаря слил коктейль в горшочек с трюфелями, после чего задача облегчилась. Один лишь Карась поступил, как должно поступать уроду - зажал пальцами нос и влил себе в глотку всю эту адскую смесь, о действительном составе которой мы так и не узнали. Муху же выплюнул непосредственно на лацкан.

       В тот же день, за пятнадцать комплиментов Триумвирату, комиссар был продан с аукциона в рабство бойцу по фамилии Евтушенко. В рабстве пребываю по сей день.

       Перед следующим выездом велись разговоры о том, что надо бы от уродства уходить, искать что-нибудь новое. Куда там!.. Нас всех сразил комплекс Пигмалиона - мы не в силах были разлюбить фекальных черепах и сопливых зайцев, их призраки так и следовали за нами. Уродством в "Кварке" продолжало дышать буквально все - плакаты, стенгазеты, песни, агитки, приветствия, прозвища... Эстафета перешла к следующему поколению бойцов, уродный факел безостановочно несся в будущее, и только смерть самого отряда смогла его затушить.

       Но тлеет этот факел и по сей день.


© 1997 В.Смоленский