БГ в Японии, март 1999 г.

Пока несут сакэ
(Токио, 7-8 марта)





       — Ну согласись, Боря, вообще не показать тебе Токио было бы просто нечестно... — словно оправдываясь, сказал Вадька в такси. Борис нехотя согласился.
       В Токио, одном из самых больших городов мира, процент коренных жителей до смешного мал. Средний токиец — это человек, приезжающий сюда после вуза, делающий карьеру и уезжающий доживать старость в места подешевле и поспокойнее. Сюда хорошо приезжать — на выходные, в Диснейленд, на ЭКСПО, на Гребенщикова. Жить здесь долго чревато дичайшим стрессом. Количество информации, проходящей ежедневно через голову, превышает все физические пределы — в итоге голова начинает ощущать себя большой помойной ямой, которую вычистить невозможно, пока не уедешь из этого города навсегда.
       В поисках «чего пояпонистей» мы проконсультировались с целой кучей русских токийцев, и все они наперебой советовали не пропустить синтоистский храм Мэйдзи-Дзингу. Туда-то мы и направились первым делом.
       Храм этот расположен в центре столицы. Раньше здесь стоял другой храм, основанный еще за сто лет до того, как городишко Эдо вдруг стал центром военно-феодальной власти. Он был свидетелем того, как сёгуны из клана Токугава, собрав в кулаке разрозненные провинции, усмирив непокорные буддийские монастыри и наглухо закрыв страну от остального мира, принялись насаждать повсюду Конфуцианский Порядок.
       Нынешний же храм основан в 1915 году. Это другая эпоха — но не менее зловещая. Уже позади недолгая эйфория либеральных реформ, наивное восхищение Западом и курс на «просвещенную цивилизацию». Япония захлебнулась волной национализма. Из Синто сделана государственная религия, уродливая и агрессивная — а на буддизм идут новые гонения. Отрезвит страну лишь сокрушительное поражение в войне.
       Храм назван именем тогдашнего императора. Прямо у входа нас встречают его «Двенадцать наставлений», призванные обеспечить всеобщее счастье и благоденствие. «Почитай Трон», «Повинуйся старшим», «Приумножай знания», «Люби Родину»...
       Реакция гостей неудивительна. Ощущение, будто ту расслабленную, по-дзэнски всеприемлющую Японию, так полюбившуюся им в Наре и Киото, именно здесь взяли за шиворот и гаркнули: «равняйсь!» — это унылое ощущение оказалось настолько сильным, что Ирина немедленно простудилась, а Борис просто заменил все дальнейшее туристическое расписание на походы в книжные и музыкальные магазины.
       Впереди были Молдавия с Украиной, поезда и концерты. «Ребята, я просто хочу выспаться и отдохнуть», — сказал Борис и заснул до вечера.
       Так и вышло, что два дня подряд в одном из самых больших городов мира столп русского рок-н-ролла отсыпался, рылся в компакт-дисках и дегустировал сакэ. «Какое счастье! — поделился он с нами. — Дома бы этого просто не получилось...»
       С другой стороны, и в Нью-Йорке, по его словам, он обычно занимается тем же самым. Все мегаполисы одинаковы.
* * *

«Вот, тебе, — скажут, — стакан, пей со мной,
 а я потом всем похвастаюсь:
 нажрался с Гребенщиковым!»
В.Шинкарев






       К великому сожалению, нам не удалось сделать концептуальной фотографии Гребенщикова, поедающего суси. Такую фотографию можно было бы поместить на заглавной странице нашего квазикулинарного сайта. Увы — в первый же вечер у Аллы гости объелись сырой рыбой и в дальнейшем просто глядеть на нее не могли. Но японская кухня, слава Богу, достаточно разнообразна — оставались еще скияки, оставались сябу-сябу, не говоря уже о разнообразных удонах и тому подобных окономияках. Гости кушали с большим аппетитом и не спрашивали про рецепты. Хорошо, что мы пригласили Гребенщикова, а не Макаревича.
       Смешно сказать, но именно в гастрономические моменты поэта чаще всего посещала муза. По крайней мере, так это смотрелось со стороны.
       — Вот это, — говорит Митька, — называется «о-тоси». Это можно есть, пока несут сакэ.
       — О-о-о! — восклицает поэт. — Какое название для песни! Пока Несут Сакэ...
       Достает книжечку, записывает.
       Сакэ, кстати — отдельная тема. У меня за поездку сложилось впечатление, что Гребенщиков с младых ногтей пьет исключительно японское сакэ и вообще не понимает, как некоторые люди могут употреблять какие-то другие горячительные напитки. Коваленин, правда, рассказывал мне, как Борис увлеченно обследовал полки в винном отделе супермаркета. Но это Коваленин — он может и приврать.
       Сакэ иногда попадалось очень вкусное. Так бы наливал его себе прямо в стопку, и «пи-и-ил и пи-и-ил» — в нарушение всех ритуалов. А ритуалы таковы: сначала налей собутыльнику, а потом дождись, пока он тебе нальет. Сам себе — не моги. Надо сказать, что Борю такой ритуал вполне устраивал, потому что подливал я исправно. Да и он про меня не забывал.
       Коваленин очень ругался. Не пей, кричит, веди себя прилично, на нас весь мир смотрит! Я даже жаловался на него Боре. А он улыбнулся и говорит: «Главное — не дергаться.» И еще налил.
       — Борис, как ты относишься к Егору Летову?
       — Примерно, как к Киркорову — не слушал ни того, ни другого.
       Телячий восторг. Рукопожатие. Еще по одной. Тут несут кальмара.
       — Ого! — говорит Боря. — Галлюциногенный Кальмар! Какое название для песни!..
       Достает книжечку, записывает. А потом тихонько напевает:
      Ой, кальмар мой, кальмар...
      Галлюциногенный...
      Что плывешь одиноко...
       А друг мой Коваленин вроде тоже пьет — а как будто и не пьет. Сидит, как сыч, со своим сотовым телефоном в обнимку и трезвонит по каким-то «делам». Спрашиваю: что, мол, за дела? Отвечает: координирую людей насчет прощального ужина. Типа, чтобы знали, куда приходить. И вид у него при этом такой важный, будто он спутник запускает или Ирак бомбит.
       Боря на него поглядел и мне шепчет: мол, налей другу-то, пусть тоже расслабится. Какое там! Друг тут же вскочил и убежал на улицу — дескать, в помещении не слышно, сигнал не проходит.
       «Эх, — вздохнула Ирина. — Карма у вас разная...»
       Карма кармой, но потом все равно напоили. Расслабили.
* * *

       В такси Вадька рассказывает, как Гребенщиков «достал» меня еще до приезда. Ирина смеется, Борис странно улыбается, щурясь в окно.
       — А ты представляешь, Митя, как он достал МЕНЯ? Со мной-то он — двадцать четыре часа в сутки...
       Находясь в метре от этого человека, я физически ощущаю, будто внутри у него — какой-то трудный процесс. Плотины дают электричество, а домны плавят чугун... Это давило б на психику, кабы не грело. Так и чувствуешь — там, внутри, давление неизмеримо выше. Не оттого ли — это постоянное стремление успокаиваться чуть не в каждом храме на пути?
       — Знаешь, Борь... Все, что ты говоришь о буддизме, о дзэне... Это, конечно, здорово и интересно, но для многих типа меня куда ценее просто твой русский язык. Может, даже больше, чем твоя музыка. То, как у тебя нарастают друг на дружке слова...
       — Так это и есть дзэн. Не думай о языке специально — он и родится сам.
       Приехали.
       Осталось научиться правильно не думать, думаю я. Здравствуй, Белая Обезьяна...
       — Значит, по-твоему, попытки как-то осознанно оттачивать технику писательства, всякие там разборы полетов, совместные анализы текстов, обсужденья в Лито — смысла вообще не имеют?
       — Ну конечно! Зачем, например, Окуджаве Лито?
       Мы бредем по дорожке очередного храма. Белесый гравий упруго хрумкает под ногами, будто сибирский снег. Я вспоминаю, как вчера нам вроде бы удалось поймать БГ за язык.
       Спор начался сурово:
       — Борис, что происходит с искусством?
       — Как я понимаю, ничего, — последовал грустный ответ. Дальнейшие попытки заглянуть в будущее, вкупе с подоспевшим сакэ, разбередили мысль мэтра до введения понятия «нового ренессанса». Которого, видимо, следует ожидать. Хотя, может быть, и напрасно.
       Наскоро, привычными жестами клеймим постмодернизм и переходим к прениям.
       Вадьку интересовало, о чем еще можно писать, меня — каким еще способом. Борис по-дзэнски пытался глядеть на проблему сверху, подливая всем сам. И наконец открыл рот. Однако неразрешимый спор о форме и содержании, подогретый до двадцати пяти градусов, запутал речь выступающего настолько, что она (речь) стала противоречить сама себе, и педантичный даже под мухой Вадька не выдержал:
       — Боря, но ведь ты сам пять минут назад говорил: «главное — ЧТО, а не КАК»!...
       Какое-то время Борис сидел между нами, как между упитыми в хлам инем и янем, и вроде бы думал, что же на это ответить. Да так ничего и не ответил. И только теперь, ступая по гравию храма, как будто решил продолжить вчерашнюю тему:
       — А меня в последнее время уже не волнует, ЧТО или КАК. Больше всего меня сейчас интересует вопрос «ЗАЧЕМ?» И пока у меня не получается на него ответить. Вот — зачем мы все это пишем?
       — Для удовольствия.
       — Нет. Для себя самого писать — только все портить. По-настоящему получается только когда не пытаешься повернуть Карму на самого себя...
       — Эффект «недостроенного моста»?
       — Ну, мост-то и достроить можно... неважно. Лишь бы оставался хотя бы один кирпич, который каждый мог бы вынуть и вставить что-то свое. Так что чем для большего числа людей пишешь, тем лучше выходит. Вот только — зачем?
       — Н-ну, как... Реализовать свой детородный инстинкт... На следующем уровне, то есть...
       — Но зачем?
       — Хм...
       — Неужели если б меня не было, если б я ничего не насочинял — что-то в мире было бы по-другому?

Дальше   (Токио, 9-10 марта) Начало © Виртуальные Суси