С утра берем курс на Холмск - и по выезде из города, как обещано, посещаем местную свалку. Уже за пару километров до "спецобъекта" в воздухе повисает сизовато-белесый дым - и чем ближе, тем гуще.
Наконец машина останавливается. Перед нами - огромный пустырь, обнесенный забором, на воротах шлагбаум. Время от времени шлагбаум поднимается, из-под него выползает огромный пустой грузовик и, взревывая как вечноголодный трицератопс, трюхает в сторону города. Едко пахнет жженой бумагой и "какой-то хиной" - точь-в-точь, как в каморке у Человека-Овцы.
- Ох, не знаю, пустят ли! - беспокоится Ирина, наш координатор. - Раньше сюда иностранцам было нельзя...
Пускают. Под торжественную клятву никогда в жизни не показывать это по японскому телевидению.
Въезжаем в ворота и через полсотни метров останавливаемся посреди пустыря.


Слева и справа горят, чадя и хищно попискивая, груды картонных ящиков с надписями чуть ли не на всех языках, кроме русского. Везде, где только нет огня, табунами пасутся упитанные вороны. Цудзуки в восторге хватает фотоаппарат и скрывается в дыму. Вместо него из клубов появляется бомжеобразное существо женского пола и, озираясь, точно впавшее в склероз привидение, обращается к Мураками, вылезающему из машины с видеокамерой через плечо.
- Ага! Журналисты? Снимать приехали? А жопу мою не хотите снять?
Я автоматом перевожу.
- Нет... Спасибо, - вежливо отвечает писатель.
- Че снимаете? Снимать больше нечего, да?
Боевая Ирина берет дипломатию на себя. Мураками медленно отходит от машины и в прострации озирает пепелище.
- С ума сойти! - только и повторяет он. Почему-то язык не поворачивается спросить, что он обо всем этом думает. Может, сравнивает это со свалками у себя на родине, где жгут, в основном, полысевшие автопокрышки, но уж никак не бумагу - ибо, как талдычит японская реклама, "даже из одного пакета от молока получается три пачки карманных салфеток"? Или с восточной рачительностью поражается, сколько пахотной земли расходуют зря? А может, сочиняет героя очередного романа - профессора, который изобрел самоуничтожающийся мусор и получил за это Нобелевскую премию? Кто его знает. Возможно, когда-нибудь мы об этом еще прочитаем.
- И что, эти люди круглый год тут живут? - интересуется писатель, возвращаясь из медитации. Только слепой не заметит, что некоторые кучи особо крупного мусора там и сям подозрительно напоминают звериные норы.
- Похоже на то, - отвечает Ирина.
- Но ведь зимой здесь морозы до 30-ти!
- Зато бесплатного топлива - завались... - резонно замечает Цудзуки, отчего-то вернувшийся со стороны, противоположной той, в которую уходил. И с гордостью покорителя амазонской сельвы сообщает, что его чуть не покусала бешеная собака. На чем, собственно, все и решают ехать дальше.


Час спустя заезжаем по безумному серпантину на высокую сопку - и перед глазами распахивается море. Машина останавливается на пологой вершине у небольшого обелиска - старой зеленой пушки, слепо целящейся в пустое синее небо. Цветы у подножья на удивление свежие.
Здесь, на Холмском перевале, шло последнее крупное сражение за Южный Сахалин. Порт Холмск (Маока) был мощнейшим японским форпостом. Местное японское командование, поняв, что война проиграна, спешно эвакуировалось - и, чтобы выиграть еще хоть немного времени, велело солдатам держать оборону насмерть. Бои продолжались несколько суток. 22 августа 45-го умерло больше всего народу с обеих сторон. А 23-го разбитые наголову японцы объявили капитуляцию. И на том завершилась, пожалуй, самая кровавая русско-японская бойня за всю историю Сахалина. Как и положено по военной статистике, у побежденной стороны погибло втрое больше, чем у победившей.
Если хорошенько потоптаться по сопке, можно найти остатки блиндажей, окопов и даже овальный железобетонный дот метра четыре в длину.
- Сегодня к "пушке" приходят и русские, и японцы, - рассказывает Ирина. - Особенно в августе. Кто цветы принесет. Кто просто постоит-помолчит. Слишком много народу тогда полегло. Да и теперь все слишком перемешалось...
"Смешно? Не правда ли, смешно, смешно..." - крутится в голове хриплый, с детства знакомый голос.


Еще через полчаса въезжаем в Холмск. На центральной улице выходим из машины и пешком бредем по дороге к порту.
- А вот на этом месте раньше был городской телеграф, - показывает Ирина на какую-то высотку. - Последнее здание, которые оставили японцы при отступлении. Точнее, не совсем оставили...
- А! - вспоминает Юми-сан. - Это вы про девушек-телефонисток?
- Так у вас об этом известно?
- Не очень широко, но я где-то читала.
Я снова слушаю известную сахалинскую историю о шести японских телефонистках, которые оставались на осажденном холмском телеграфе до последней минуты, поддерживая связь с Японией, - а затем, сообщив, что война проиграна, все как одна проглотили ампулы с ядом.
- А вы знаете, что одна из девушек не умерла? - добавляет Ирина. - Об этом даже у нас не всем известно.
- Да? Но почему?
- Видимо, испугалась да как-то не так ампулу раскусила... Что-то вроде того.
- И что с ней стало? Вернулась домой или в России жила?
- Неизвестно...
Забираемся на портовый виадук. По левую руку причалил паром из Ванино. Цепочка пассажиров среднеазиатской наружности проходит таможенный контроль. У каждого на плечах по тяжеленному, в половину человеческого роста мешку.
- А это что за люди? - интересуется Мураками. - Носильщики?
Подыскиваю слова, чтобы объяснить наше понятие "мешочник".
- Что, вот так, мешок на спину - и через всю страну? - удивляется писатель.
- Ну да. Самолетом до Хабаровска, поездами до Ванино, и морем - сюда. Иначе до острова хорошие фрукты не добираются. Гниют, да и на транспорт расходы такие, что не заработаешь ни черта.
- С ума сойти...
По правую руку убегают до самого горизонта ветки железнодорожного полотна.
- Две трети железных дорог Сахалина - около 700 километров - японские узкоколейки, - говорит Ирина. - Кое-что на широкую колею переделывают - но, в основном, на юге, вокруг больших городов. Газ же и нефть, наоборот, добывают на севере. Поэтому здесь, в Холмском порту - единственная станция, где приходящим с материка товарным вагонам меняют шасси и пускают дальше по острову. Иначе никакое оборудование просто никуда не доедет...
- Сколько же лет этим дорогам?!
- А это где как. Что совсем устарело - подлатывают время от времени. До сих пор ведь проще было японское ремонтировать, чем свое с нуля строить. Посмотрим, что дальше будет, - Ирина скептически усмехается. - Может, скоро на какой-нибудь "американский стандарт" перейдем...


Перед отъездом из города забираемся на местную смотровую. Впереди море. Влево и вправо до горизонта - серый камень причальных стенок, полуржавые баржи и облупившиеся портовые краны образца 70-х годов. За спиной - сопки с облупившимися многоэтажками. Суровый, завораживающий пейзаж. Хотя и не совсем понятно, как во всем этом могут уютно жить люди.
Ирина тычет пальцем пальцем в небо над головой.
- Несколько лет назад прямо в этом небе должен был пролетать знаменитый дирижабль... Им-сан, как его звали-то? Который кругосветку совершал.
- Ой, не помню. "Цеппелин" какой-то...
- В общем, чтобы на него посмотреть, сюда, в Холмск понаехала куча иностранцев. Из Америки, Европы, но больше всего - из Японии. Журналисты с фотоаппаратами, с видеокамерами, с приборчиками какими-то...
- Ну и как? - уточняет Мураками. - Пролетел?
- Пролететь-то пролетел... Но в тот день с самого утра шел дождь. А он летел над тучами - и никто его не увидел. Все только промокли до нитки. Так никто и не запечатлел эту страницу Истории. Только один холмский художник не растерялся, написал об этом картину. И ее даже повесили в местном музее. Как часть истории города...
- И на этой картине, разумеется, тоже шел дождь?


Отправляемся из Холмска в Невельск - и через десять минут въезжаем в совершенно мистический пейзаж. Кажется, будто именно на этой обочине устраивали свой маргинальный пикник сталкеровские инопланетяне. На протяжении километра вдоль дороги из зарослей рыже-зеленого бурьяна вздымаются останки неземного вида конструкций. Не похожие ни на какие другие развалины, встретившиеся нам до сих пор.


- Какие красивые руины! - восхищается остроглазый Цудзуки. - Что это было?
- А! - открывает один глаз задремавший было Им-сан. - С этим местом мы ровесники. А может даже, и я чуть помладше буду... Это - японский бумажный завод. Фирма "Одзи" его еще в 20-е годы построила. Всего таких заводов на Сахалине было восемь, и производили они 80% всей бумаги в Японии. А работали на них корейцы. Дешевая рабсила, дешевое сырье... За тридцать лет чуть не треть сахалинской ели повырубали! А когда японцы ушли, завод этот Советам достался. Русские здесь еще целых пятьдесят лет бумагу делали! Только в конце 70-х все и забросили.
- Хм... А чего ж забросили-то?
- Техника вконец устарела! Новую в Японии закупать денег нет, а на свой лад весь завод переделывать - так и вовсе нерентабельно. В общем, ни туда, ни сюда...
- Понятно, - кивает Мураками. - No future...


Приближаемся к Невельску - главной цели сегодняшней вылазки. Дорога - кромешный ад: на изнасилованном "камазами" тракте наш бедный микроавтобус мотает так, как монгольским степям, я уверен, даже не снилось.
- А что, поезда на Невельск не ходят? - осторожно интересуется Мураками.
- Еще года два назад ходили, - отвечает Ирина. - По японской ветке, вдоль берега. А потом поняли, что топливо не окупается, ветку и закрыли. Вот теперь и ездим кто на чем может...
- А вот в японские времена, - беззлобно вспоминает Им-сан, - эта самая ветка тянулась вдоль всего побережья. И через каждые десять километров встречались деревни, рыбацкие поселки. Люди жили - японцы, корейцы, русские, все вперемежку. Огороды возделывали, рыбу ловили. Ездили туда-сюда, торговали друг с дружкой, и все окупалось... Ох, давно это было!


Сивуч по-японски - "тодо". Или, если расшифровать иероглифы, "морская лошадь". Главной целью сегодняшнего дня и была поездка к этим самым "лошадям". Не случайно мне вчера снилась Камбурова...
Невельск. Машина наконец останавливается, и мы выносим наши гудящие от двухчасовой вибрации чресла на волю. "Воля" состоит из бетонного причала на окраине Невельского порта и больше всего напоминает кладбище погибших кораблей из романа фантаста Беляева. Затиснутый меж двух ржавых барж маневренный катерок уже ждет нас, покачиваясь на волнах. Хозяева катера, инспектор по охране морских биоресурсов Николай Петрович с помощником, помогают нам забраться на борт. Отдаем концы, и катер направляется к знаменитому волнорезу - символу сахалинского туризма.
- Во всем мире, - перекрикивает Николай Петрович рев двигателя, - есть только два места, где можно так близко увидеть сивучей! Одно место - в Сан-Франциско, второе - у нас... Вы молодцы, вовремя приехали! Сейчас их тут около сотни, половина стада уже ушла. Звери приплывают сюда в феврале-марте, а к началу июля уплывают на зимнее лежбище - остров Манерон. Это между Сахалином и материком. Там они рожают детенышей... Так что, считай, еще неделя - и вы бы не успели! Хотя в последние пару лет объявились с десяток лентяев - предпочитают переждать зимние шторма на волнорезе и не возвращаться на Манерон. Это неправильно, это меня тревожит! Потому что рожать они здесь все-таки не собираются...


Постепенно его голос, как и рев мотора, утопает в странном рычании. Волнорез приближается. А точнее - человек приближается к волнорезу. И зверь, понимая это, кричит.
Длинный, позеленевший от ила волнорез покрывает бурым ковром сотня сивучей. Двухметровых беременных самок ревностно охраняют золотые четырехметровые секачи.
- С ума сойти! - кричит Мураками, выхватывает камеру и снимает свое кино, забыв обо всем на свете.
Катер нещадно качает, и, поскольку в таком Иерихоне все равно ни черта не слышно, мне остается только следить, чтобы солнце японской литературы не свалилось за кормовой бортик высотой сантиметров в сорок.
Сбавляем ход до минимума и подплываем "на цыпочках".


Двадцать метров до стада. Юные самки и глупые детеныши заигрывают с катером, ныряя вокруг нас то в одиночку, то парами, и орут скорее из любопытства.
Десять метров. Секачи на волнорезе задирают голову и издают особо свирепый, низкочастотный предупреждающий рев.
- Все! Отходим, дальше нельзя! - кричит из последних сил Николай Петрович. - Иначе секачи прикажут стаду спасаться, и они ломанутся в воду, калеча своих же детенышей!
Отплыв немного назад, дрейфуем вдоль стада. Гляжу на Мураками: глаза блестят, разулыбался, бросил свою камеру и, ухватившись за поручни, смотрит влюбленно в морды зверей, что выныривают то и дело у самого бортика. Того и гляди, сейчас целоваться начнут. Одним словом, счастливый человек.
- А что с маленьким? - вдруг дергает меня за рукав Юми-сан. - Он что, болен?
На самом краешке стада, притулившись к стенке волнореза, затерялся меж камнями маленький сивучонок. Шея и грудь малыша в несколько витков перемотаны какими-то голубыми веревками.
- В сеть замотало! - мотает головой Николай Петрович. - Мы давно за ним наблюдаем, но он обречен! Чтобы ему помочь, пришлось бы подплывать к стаду, а это значит - покалечить больше зверей, чем спасти. До зимы не доживет... Тело вырастет и само себя задушит.
- Какой ужас! - содрогается бедная женщина. - А может, его усыпить как-нибудь?
- Нельзя! Стадо все замечает. Решит, что мы его убиваем, и пиши пропало...
- Ладно тебе, Юми-сан, - успокаивает ее Мураками. - Природа, что поделаешь. Слава богу, человек не всегда ее хозяин...
- Ну что? Возвращаемся? - Николай Петрович снова хватается за штурвал. - Долго нельзя, звери нервничать начинают!
- Да, конечно!"Большое спасибо"! - хором кричат по-русски Мураками с Цудзуки, довольные как дети.
А бедная Юми-сан со слезами на глазах все машет рукой сивучонку.


- Ну вот... Может, хоть этой ночью увижу какой-нибудь сон? - задумчиво улыбается Мураками.
Из Невельска возвращаемся прямой дорогой - слава богу, не такой ухабистой и разбитой.
- К "Боингу" заедем? - спрашивает Ирина.
- А далеко?
- Рядом. Его же здесь, под Невельском сбили...
Минут через десять останавливаемся у небольшого холма. Подымаемся по белым крашеным ступеням. За аккуратной оградкой - площадка травы метров двадцать в квадрате. Траву, похоже, недавно постригали.
- Смотри-ка! - отмечает Мураками. - Кто-то за всем этим ухаживает...
Две тропинки в траве образуют заваленную набок букву "Т": одна тропинка налево, другая прямо. Первая упирается в строгий камень с полметра в диаметре.
- Этот камень сюда японцы прислали, - говорит Ирина.
На отполированной, почти зеркальной поверхности, аккуратными столбцами выгравировано несколько десятков имен. По-японски, по-английски и, кажется, по-французски.
Прямая же тропинка ведет к аляповатой, грубо сляпанной конструкции метра в три высотой, напоминающей то ли колодезный ворот, то ли механический штопор для хилоруких домохозяек. Вокруг - ни надписей, ни табличек; ни слова на русском языке. Попади сюда случайный человек без провожатого - в жизни не догадается, куда его занесло.
- А этот памятник русские поставили, - продолжает Ирина.
- Странное сооружение... - задумчиво говорит Мураками. - Как будто из-под палки ваяли. Или впопыхах.
- Да, в общем, так оно и было, - кивает Ирина.
- А кто деньги давал?
- Корейская авиакомпания. Но не сами - Японский МИД заставил. Все-таки из 269-ти погибших пассажиров 28 были японцами...
- А что же русские - вообще никакой инициативы?
- А у нас очень долго люди вообще не понимали, что произошло. Года, наверно, два или три. Чего только нам не сообщали! Никто не знал, чему верить.
- Но теперь-то, столько лет спустя, что люди обо всем этом думают?
- Да ясно что... Вояки проворонили, что самолет по ошибке к нам залетел. А когда улетать начал, наказания испугались. За то, что проворонили. Вот и пальнули вдогонку. Тем более, что он на вызов не отвечал...
- Ну и что же, что не отвечал. Нельзя же из-за этого пассажирские самолеты расстреливать!
- Это нам с вами кажется, что нельзя. А тем, кто за погоны свои дрожал, казалось, что можно... Они же до сих пор кричат, что тогда сразу два самолета сбили. Один пассажирский, а другой - шпион. Может, и правда... А слушать все равно противно.


Постояв-помолчав, возвращаемся в машину и едем-таки домой.
- А я слышал, тот командующий, что команду стрелять давал, и сейчас еще жив, - говорит Мураками. - Интересно, что он сейчас делает?
- На пенсию вышел, наверное, - пожимаю плечами я. - Клубнику на даче выращивает. Не удивлюсь, если скоро книжку напишет. По заказу каких-нибудь американцев. У нас сейчас много таких... мемуарщиков, после развала Союза. Бестселлер - он и в Африке бестселлер!
- Хм-м, - только и говорит писатель. И вглядывается в синюю даль за окном.


Ужинать сегодня решаем в самом крутом японском ресторане города, "Фурусато" (родная деревня. - яп.).
Дизайн заведения хоть куда - монументален, аки токийский храм Мэйдзи, цены такие же. Столы просто гигантские, и разговаривать приходится громко - иначе просто ничего не услышать сквозь музыку, да еще и за метр друг от друга.
На наших глазах разыгрывается сцена в духе сказок Киплинга: метрдотель, тоскующая дама бальзаковского возраста, пытается сжить со свету юную, явно только что нанятую официантку. Увидав, что мы единственные за вечер японцы, бросает дитя "на копья" - и девочка приближается к нашему столику, дрожа как осиновый лист. В мудреном трехъязычном меню бедняжка путается, словно в таинствах первой ночи. К чести японцев, те мгновенно оценивают ситуацию.
- Да вы не волнуйтесь, - спасает девочку сердобольный Цудзуки. - Черт с ними, с названиями! Дайте нам по крабу на каждого, сырой рыбы побольше - и водки одну бутылку. А дальше уж мы сами разберемся!
Русскую водку "Флагман" Мураками пьет задумчивыми глоточками с интервалами в две минуты. И после каждого глоточка неторопливо оглядывает зал.
- А что, японские рестораны в России посещают только бизнесмены?
Я смотрю по сторонам. И действительно: за каждым столиком сидит по парочке лиц исключительно мужского пола в дорогих костюмах. Все говорят вполголоса "с такими заговорщическими интонациями, словно обсуждают план покушения на Дарта Вэйдера". А прямо перед нами команда молодых русских яппи "обрабатывает" рыжемордого англосакса, подливая ему сакэ и натянуто смеясь на пластмассовом английском наречии.
- Просто сегодня будний день, - говорю я не очень уверенно. - Наверно, в конце рабочей недели они приводят сюда и женщин...
- Хорошо, если так, - кивает мэтр.


Возвращаемся на такси.
- У-у-у, лав-ту-лав ю бэйби... - томно выводит старушка Донна Саммер.
- Ого, - удивляется Мураками. - Люди еще диско слушают! С ума сойти... А все-таки - панки на Сахалине есть?
Спрашиваем водителя, парня лет 25-ти.
- Да не! - смеется тот. - Какие панки! Так... Дома соберутся по три-четыре человека, водки попьют, побузят немножко. Климат у нас не тот! Метели, тайфуны, наводнения. Всем работать надо. Особо не попанкуешь...
- В самом деле, - удовлетворенно кивает Мураками.






All Sakhalin - news, information, contacts