НАКА КАНСКЭ. Собака.Часть 3

Сердце девушки потеряло покой. У нее возникло ощущение, что "он" должен непременно находиться где-то в городке. Ну, а если еще не подъехал, то непременно появится. Уж очень сильно хотела она его видеть и от этого ей стало еще более одиноко. Она представляла, какой изумительной могла бы быть их встреча. "Ну, а вдруг, к несчастью, он...", - ахала девушка и пробуждалась от галлюцинаций. Она не могла полностью отделаться от своих мрачных мыслей и считала их явью. Однако вновь и вновь что-то светлое непроизвольно заглушало ее понурое состояние, поскольку ей казалось, что "он" выкован из стали и поэтому бессмертен.

Теперь девушка ужасно боялась быть замеченной иноверцами. Они уж наверняка не расстались бы с ней по-доброму, как сделал это "он". Она и представить себя не могла, чтобы кто-то другой прикоснулся к ней хотя бы пальцем. Она утвердилась в мысли: "Мое тело навеки отдано этому человеку. Я не смогу быть женщиной другого."

Поздно вечером на пятый день, когда девушка завершила молитву и собиралась идти домой, святой вдруг неожиданно позвал ее и предложил вновь зайти в хижину.

- Сегодня я тебя хочу кое о чем спросить. Ты сказала, что тому ублюдку было
двадцать пять-двадцать шесть лет, так?

- Да.

- Это был тип с густыми бровями и большими глазами?

- Да.

- Что в нем еще примечательного? Отвечай!

- Он очень высокий и стройный, прилично выглядит, сильный...

Девушке доставляло удовольствие описывать внешность мужчины-иноверца.

- У него не хватало мизинца на левой руке. Да, он еще немного прихрамывал.

Прикусив губу, святой о чем-то глубоко задумался. Девушке же стало интересно, почему он сейчас завел разговор о чужестранце.

- Вы хотите сказать, что случайно..., - с удивлением бросила она пристальный взгляд на святого. От неожиданности тот замешкался и, немного смутившись, бессвязно произнес:

- Да нет, это не он. Эти ублюдки иноверцы время от времени приходят сюда. Нет, это не тот тип..., - и прибавил, - если бы тот мерзавец хоть немного раскаялся, я бы простил его.

Девушка вернулась домой, снедаемая тревогой и ожиданием.

После этого святой, кипя пламенем негодования, стал размышлять о событии, произошедшем в этот день. Двое военачальников-иноверцев, наверное с целью поохотиться, заехали со слугами в лес. Один из них заметил отшельника, бормотавшего свои молитвы, и вдруг плюнул ему в лицо с презрением, какое испытывают мусульмане по отношению к идолопоклонникам. Святому просто чудом повезло, что его не убили. Весь вне себя от гнева он все же не осмелился посмотреть в лицо чужестранцу. А тот, даже не обернувшись, как ни в чем не бывало, продолжал беседовать со своим спутником. Испытывая до мозга костей чувство глубокого унижения, провожал отшельник взглядом его удаляющуюся фигуру. Да, это был тот самый мужчина двадцати пяти-шести лет, с густыми бровями, большими глазами, и вне всякого сомнения, приличного вида. На бедре у него висела позолоченная сабля. Хотя основания полагать так были все еще недостаточными, отшельник все же подумал: "хорошо, если бы это был тот самый тип, который когда-то осквернил девушку." По правде говоря, не думать так он уже не мог; все сильнее он укреплялся в этой мысли. Уже давно монах презрел иноверца и все больше и больше ненавидел его. Он проклял его и его проклятиям не было предела. Через некоторое время монах-отшельник услышал в глубине рощи голос, которым один из них звал своего друга. Святой навострил уши и тут же содрогнулся от услышанного"

После того, как девушка ушла домой, он окончательно убедился: ╚Совершенно точно, это тот самый тип. Верно, у него не было мизинца. Да еще и хромал. В самом деле, он выглядел превосходно. Такого, пожалуй, любая девушка полюбит.╩

Отшельник вспомнил, с каким восхищенным видом рассказывала она о чужестранце. Сколько бы монах не поносил иноверцев в присутствии девушки, об этом мужчине он не мог сказать, чтобы он был похож на негодяя. Теперь монах-отшельник уже все время думал о нем, и он уверовал в то, что сердце девушки пленено навеки. Размышления не давали ему покоя. По всему его телу бурлила кровь, особенно когда он воссоздавал в памяти рассказанное девушкой или вспоминал бесстрашное поведение иноверца, которой смешал его, святого, с дерьмом и грязью. Отшельник затряс ногами, руками и головой, заскрежетал зубами: он пылал яростью брахмана и обыкновенной ревностью мужчины.

Когда девушка возносила молитву на шестой день, с наступлением сумерек Джелал вышел из палатки вместе со смертельно пьяным другом. Они попрощались в приподнятом настроении, и Джелал приказал слуге проводить гостя до дома. Долго еще было слышно, как тот брел по тропинке и громко бормотал что-то про себя. Джелал стоял так до тех пор, пока не затих голос боевого товарища. Наступила ослепительная ночь. Над бескрайней равниной нависло ярко-синее небо, а красная луна, словно разбившись вдребезги, отбрасывала мутный свет. Зевнув, Джелал вошел обратно в палатку. С другом они только что беседовали о вчерашней капитуляции города Канаудж и пили сладкое бататовое вино, конфискованное войсками Махмуда, обмениваясь многочисленными тостами.

Джелал сильно охмелел, но не до такой степени, чтобы валиться с ног. Несмотря на молодость и высокий титул, он слыл храбрым воином-наездником. В этом походе Джелал продемонстрировал выдающиеся успехи, - проявлял храбрость в сражениях, и у него было столько военной добычи, что невозможно было всю ее везти одному. Отличительная доблесть и военная слава в глазах окружающих сделали его поистине счастливым человеком. "Милая была девушка. Она трепетала как пойманный кузнечик. Только, мне потом стало немного грустно. Странно, но когда я ее отпускал домой, то испытал тоску. Она была такая милая и хорошая! Может быть, я немного задаюсь, но похоже, что и она сама в меня влюбилась", - вспоминая так девушку, Джелал мечтал встретиться с ней еще раз. "А вдруг она опять придет в эти края. Однако скорее всего завтра нам опять отправляться в путь. Похоже, что арьергард уже весь подтянулся."

После этого Джелал стал размышлять о скучной рутине солдатской службы, о людях на своей родине, которые будут встречать их, безумные от радости и с криками приветствий. Лениво предавался он мыслям в тихой палатке, подопря щеки руками и облокотившись на стол. Вдруг ему показалось, что кто-то находится поблизости, и, подняв лицо, он посмотрел в сторону входа.

"Слуга, что ли, уже вернулся домой. Это для него немного рано," - он заметил, что палатка изнутри вздулась.

"Наверное, он пьян. Но странно, почему он молчит". И Джелал захотел немного напугать того, кто находился снаружи.

- Кто там!? - закричал он.

Молчание. Только с наружней стороны все энергичней надавливали.
С силой, которая могла бы опрокинуть палатку.

- Кто там!? - поднявшись, он подошел к выходу. Он снял засов, подвешенный на веревке, но не успел высунуть лицо, как подпрыгнул от изумления.

В освободившийся проход внезапно вошло странное существо. Оно, хотя и представляло форму человека, было абсолютно голым и лилового цвета; все его
тело распухло, от него исходила затхлая вонь, а из закрытых глаз сочился гной. Если бы это был разлагающийся труп на поле брани,- Джелал привык к подобному зрелищу, - то он бы не удивился, но сейчас мертвое тело было живым и двигалось.

- Кто ты!? Оборотень или мертвый дух? Существо же молчаливо и, подражая движениям слепого, неуклюже приближалось к Джелалу тяжелой походкой. Было видно, что у него распухли суставы. В руке оно сжимало тщательно отточенный нож, и Джелал от неожиданности отпрянул.

- Кто ты? Скажи что-нибудь!

Существо, подобно глухонемому, бесчувственно молчало. Джелал обошел вокруг стола, стоящего посередине тесной палатки, и пару раз отступил назад. Существо, ступая в точности по следам его ног, продолжало потихоньку приближаться. На Джелала нахлынуло чувство, незнакомое им доныне, - чувство страха. Он не знал, что предпринять против этого врага, который домогался непонятно чего. Неожиданно его рука коснулась эфеса, и он инстинктивно выхватил саблю. Однако поколебавшись, не стал рубить непонятное существо на мелкие куски, а нацелившись в живот, кольнул изо всех сил. Сабля, к удивлению, вошла гладко, словно ее вонзили в масло: живот был мягким, как спелая тыква. Существо, тем не менее, сразу не упало наземь, а поддерживаемое саблей, стало обрушиваться вперед с силой огромной глыбы. Лезвие прошло сквозь спину по самую рукоятку. И в тот момент, когда Джелал поторопился было извлечь клинок обратно, существо, содрогнувшись, подняло правую руку и с силой вонзило нож в его грудь. Джелал повалился навзничь. А поверх него, скрючившись, упал труп оборотня.

Наступил седьмой день, приход которого девушка ждала с нетерпением, поскольку молитвы завершались и, следовательно, заканчивались и посещения святого. Как ни странно, но теперь девушка не испытывала к отшельнику ни малейшего отвращения. Она, как никогда, вышла из дома бодрым шагом. Святой не замедлил сразу же появиться ей навстречу. Как обычно, в руке он держал зажженный светильник.

- Ну что, девка, остались ли еще иноверцы в городе?

- Да.

- Все ли там? Или есть такие, кто уже выехал?

- Нет. Но я думаю, что завтра все уедут. Со вчерашнего вечера и всю ночь был большой переполох, а сегодня на закате дня под той огромной смоковницей..., - слезы мешали ей говорить, - все они собрались и совершали какой-то ритуал. Мы испугались, и никто из нас не решился пойти туда и посмотреть, что происходит. Однако все говорили, что наверняка закончилась подготовка к отъезду, и поэтому они возносят дань своему богу.

Святой сделал многозначительный кивок головой и глубоко о чем-то задумался. Накануне девушка стояла чуть поодаль от иноверцев, и ей показалось, что "он" был среди тех людей, и что завтра, непременно взяв какую-нибудь другую девушку, уедет навсегда, и от этого ей на душе стало горько.

- Скоты! Пусть побыстрей проваливают! - Произнес отшельник немного побледнев.

- Сегодня вечером твое тело наконец-то очистится!

- ...

- Мне только что это поведал Шива...

- Большое спасибо, - девушка немного наклонилась в поклоне, соединив вместе ладони рук.

- Сегодня ты заканчиваешь читать молитвы. Тебе надо собраться с духом.

- Я согласна.

- Теперь я поведаю тебе послание Шивы. Он сказал, чтобы ты выкинула ребенка из чрева.

- Как?! - побледнела девушка и затряслась как осиновый лист. А потом зарыдала навзрыд.

- Можно Вас просить не делать хотя бы только это. Господин святой, смилостивитесь, пожалуйста. Умоляю Вас оставить мне ребенка!

- Ну и дура же ты! Как этот ребенок может быть тебе приятен? Ну-ка, пораскинь мозгами как следует. Это отпрыск иноверца, не так ли? Ребенок мерзавца! И тебе жаль расстаться со сгустком крови, который врос в твой живот. Твое чрево осквернили. Кровь того мерзавца смердит. У этого ребенка рот разорван до ушей! И хвост растет! Избавься от него, дура! Если не захочешь это сделать, то непременно попадешь в ад!

- Я не смогу. Это мой ребенок, а не чей-то еще. Я не могу с ним сделать ничего плохого.

- Ну-ну. Ты девка с жестоким нравом. Ты что, не боишься ада?

- Да пусть хоть в ад попаду. Только позвольте мне оставить ребенка!

- Ты говоришь "позвольте". А ты подумала, могу ли я это сделать? Мне было дано послание свыше. Ну что ж, поступай как хочешь. Да не пугайся ты так. Я что-нибудь придумаю.

- Да нет же, не беспокойтесь, пожалуйста. Я сама буду просить у бога.

- Прощение богов я должен подготовить собственноручно. То, что скажу я, и будет божественной волей Шивы. Ясно?

- Да нет же, не надо Вам так убиваться...

- Кто давал тебе право раскрывать рот, когда тебя не спрашивают!? - Святой протянул правую руку и больно ущипнул девушку.

- Ой, простите меня, простите...

- Ладно, слушай, что я тебе буду говорить.

- Слушаюсь...

Святой быстро приблизился к девушке и откинул ее руку, которая придерживала край платья. Девушка попыталась увернуться. Тогда он, стремительно поднявшись, обхватил ее сзади. Лицо приобрело свирепое выражение.

- Тебе приказывает мужчина, слышишь?

Она оцепенела от ужаса. А потом, зашатавшись, повалилась на бок. Он же продолжал ее обнимать.

- Мне было ниспослано заклясть и убить мужчину. Пусть он и отъедет отсюда на многочисленные йойаны, все его тело все равно превратится в склизкий сгусток. Это причинит ему ужасные страдания. Так ему и надо. Ну, давай, избавься от ребенка!

Теперь у нее уже не было сил что-либо предпринять. Она просто не могла удержаться, чтобы не разрыдаться всем телом. Очертя голову и с новой силой монах-отшельник начал раздевать девушку. По мере того, как он срывал с нее куски ткани, с каждым круговым движением тело ее все больше обнажалось, и вот постепенно оголилась верхняя часть живота. Вдруг от прилива крови к голове святой сделал странное выражение лица, и когда его рука прикоснулась к ее животу, девушка рефлексивно попыталась подскочить.

- Тихо! - и святой одной рукой с невероятной силой сжал ей горло, а другой стал потихоньку тискать тело девушки. Он трясся и сильно задыхался. Она, пребывая в исступлении, ощущала, как от него исходит горячее и вонючее дыхание. Святой в первый раз в жизни почувствовал гладкость кожи и мягкость живота женщины. Сейчас он вел себя скорее как оборотень, нежели как человек, и все сильнее продолжал подминать девушку. Продолжая лапать ее, он врезался своими длинными ногтями в ее живую и прячущуюся плоть и думал: "сейчас я овладею ею". Девушка в мучительной агонии обливалась маслянистым потом. Святой, впялившись в нее глазами, пристально всматривался в этот извивающийся, как змея, сгусток плоти. Не выдержав, она упала в обморок.

- Что, потеряла сознание? - Святой, как будто очнувшись от тяжелого сна и придя в себя, с облегчением вздохнул и перевел дыхание. Женская плоть, за которой он тайком подглядывал каждый вечер и которую страстно желал, валялась у него под ногами, обнажив свою верхнюю часть. Приняв обезьянье выражение лица и буквально прыгая от радости, он переводил глаза с одной части ее тела на другую.

- А-а, вот и грудь...

Груди девушки, полные жизни, плавно вздымались и опадали, раскинувшись, как два шелковистых холма. Святой попробовал залапать одну из них. Набухшая грудь не помещалась в руке и норовила выскочить из его захвата. Он ощущал мясистость и маслянистость ее грудей и думал, что именно такими они и должны быть. Отшельник еще раз схватился за уже достаточно оформившуюся верхнюю часть живота. Потом начал поглаживать девушку от груди к животу, от плеч к спине. Он отчетливо, остро и тонко ощутил неровности ее тела, которые выступили под прикосновениями его ладони. Он сжал ее обе щеки и приложил свой рот к ее губам. И кровь во всем его теле закипела от черной похоти. Боясь пробуждения девушки, он украдкой начал разматывать ее одеяние. Обнажилась нижняя часть живота, которую он также тщательно исследовал, как только что изучал груди. Святой вдыхал запах женщины. Сняв диадему из черепов, он отложил ее в сторону. И с глазами, налившимися кровью, на корточках монах-отшельник подобрался к телу женщины...

Накануне ночью мусульмане обнаружили Джелала мертвым. Поверх него лежало загадочное существо. В городе поднялся необычайный переполох: иноземцы решили, что злодеяние было вызвано злокачественной болезнью жителей Кусакхи, решившихся на враждебный акт - убийство их военачальника. Сохранив лишь несколько вещей, оставшихся после Джелала, чужестранцы вечером захоронили останки своего предводителя в тени смоковницы, под которой он раньше бывало разбивал свою палатку, а сверху положили самый большой валун, какой только смогли отыскать. Воины были опечалены неожиданной и безжалостной кончиной красивого и молодого воина-наездника, почитаемого и любимого всем миром. С приходом ночи гнев Махмуда и варварство иноверцев обрушились на Кусакху. Устроив в городе пожар, мусульмане испепелили его дотла. Жителей, пытавшихся бежать, хватали и целенаправленно истребляли. В мрачной и большой долине зловеще плясало пламя стертого с лица земли города Кусакха, а иссиний дым пожарища еще долго стоял над пепелищем. Это произошло как раз в то время, когда девушка лежала без чувств в хижине святого.

Нащупав рукой светильник, монах-отшельник залил в него масло и зажег огонь. Девушка все еще пребывала в оцепеневшем состоянии. Однако теперь поза ее отличалась от той, в которой она лежала прежде. Впервые святой познал вкус женщины. Жадно и похотливо смотрел он на ее тело, примостившееся подле него, и которым он только что овладел. В этот миг он осознал привязанность другого рода, которую не знал раньше - любовную привязанность. Он испытал безграничную радость оттого, что это чувство, глубоко укоренившееся в роде человеческом и основывающееся на сексуальном влечении, теперь стало доступно и ему. Подобно паукообразной обезьяне, он обхватил своими черными и длинными руками голову и стал, покачиваясь, приплясывать вокруг женщины.

"Мне больше ничего не надо. Я навсегда покончу с аскезой. Все было, как мираж. Такого наслаждения я еще не знал. Ну и пусть я согрешил и окажусь в аду. Я все равно не смогу отпустить от себя девушку..."

"Однако я уже в возрасте. К тому же безобразен. Как хорошо было бы оставить девушку ублажать меня, как она только что это сделала. Нет-нет, этому не суждено сбыться! Я должен стать таким же молодым и красивым, как тот мужчина. Только тогда девушка с удовольствием отдаст мне свое тело." Осознавая, что выглядит отвратительно и неприглядно, он принял страдальческий вид.

"Хочу стать таким, как тот мерзавец. Хотя бы на один день... О-ох! Какой великолепный облик имел тот иноверец!"

Наклонившись, он вопросительно произвнес:

- Ну что, девка, я наверно не смогу тебя отпустить, ведь так? Я не потерплю, чтобы тебя еще кто-нибудь тронул. Молодых мужчин сколько угодно. О-ох!

Монах вновь пришел в озлобленное настроение. Он был готов вот-вот расплакаться. Потом задумался, как будто замышлял какой-то коварный план. Наконец, сам себе кивнул: по-видимому, что-то пришло ему в голову.

- Точно! Я изменю наши облики. Как это не прискорбно, но ничего другого не
остается. Мы станем зверями и навеки соединимся. Да! Мы должны превратиться в скотину. Тогда молодые мужчины не подступятся к тебе.

Обняв, он нежно приподнял девушку и положил лицом вниз на соломенный настил. Потом крепко впился в нее зубами сверху и принял позу совокупляющейся кошки. После этого он жадно взял в рот пушок на ее шее и начал произносить слова какого-то странного заклятия. И тогда в дымке проявился огромный силуэт с заостренными ушами, который, возникнув, так же стремительно исчез. Одновременно с этим руки, ноги и голову отшельника начали сводить отвратительные судороги.

Девушка тем временем оживала. Она почувствовала боль, как будто по всему телу выдергивали суставы. Она попыталась встать, но на нее обрушилось что-то тяжелое, а тело не могло сдвинуться с места. Потом же она стала не то плакать, не то лаять от того, словно ее тянули за волосы.

- Ох, господин монах...

Едва произнесла она эти слова, как ею овладел леденящий страх. Тело ее скорчилось, и в полном исступлении она стряхнула с себя некий груз. Руки и ноги слиплись и их нельзя было отодрать друг от друга. Два сгустка плоти, переплетясь, в агонии закружились в карусели. Перед глазами монаха пролетали сверкающие предметы, которые вертелись как крылья водяной мельницы. Так они перемещались по кругу целых полчаса, после чего судороги и боли наконец прекратились, и руки и ноги, обмякнув, расцепились.

Девушка, подпрыгнув, встала. Мрак в глазах рассеялся, и она осмотрела свое тело. Оно приобрело форму собаки рыжего цвета. Рядом она увидела большого монаха-собаку одинаковой с ней расцветки, который тяжело дышал, высунув длинный язык. Она заплакала во весь голос. То был лай собаки. Вдруг ей показалось, что что-то растягивает ей нутро живота, и она повалилась ничком на соломенный настил. Неожиданно девушка извергла плод. Это был человеческий ребенок с еще неоформившимися чертами. В первое мгновение она почувствовала глубокую привязанность к этому сгустку грязной плоти с запахом крови. Затем она повернула голову к задней части тела и смачно облизалась. До этого она ощущала младенца лишь стенками живота, теперь же ей было нестерпимо больно видеть ребенка, ожидание которого было ей так дорого, и который появился на свет во мгле, выйдя из такого же мрака утробы. Она никак не могла заставить себя возлюбить этот плод хотя бы в силу врожденного и неподвластного материнского инстинкта. А ведь этот младенец был той единственной цепочкой, которая связывала ее с возлюбленным; последним напоминанием о нем. Ею одолела некая страшная, непонятная сила, которую безо всякого сомнения можно было назвать "кармой". Она испытывала страх перед монахом-собакой.

"Он смотрит на меня с таким презрением потому, что это ребенок иноверца. С какой же ненавистью он впился в меня глазами. Но ведь ребенок ни в чем не повинен перед ним. Я же никак не могу угадать, что он хочет сделать с ребенком", - подумала она и ощутила беспокойство. Одновременно с этим ее охватило острое желание отныне и навечно сделать родившийся плод своей собственностью. И вот девушка, широко открыв рот, поднесла к нему новорожденного и, помогая себе языком, сделала большой взмах головой, переместив плод на задние клыки. Надкусив его с хрустом два-три раза и прочувствовав вкус крови, смачно проглотила. После этого она наконец вздохнула с облегчением. Все это она проделала так, как и подобает прирожденной собаке, без замешательства и колебания - естественно, равнодушно и с аппетитом. И вместе с тем, как у нее отлегло от души, девушка вспомнила о только что перенесенных муках и забылась глубоким-преглубоким сном.

Когда она пробудилась, ночь близилась к концу, и бледные лучи проникали внутрь. Подле себя она увидела монаха-собаку, который спал, положив челюсти на сложенные и вытянутые передние лапы. Хоть он и стал собакой, в нем осталось много от того, что отчетливо напоминало отвратительного монаха-отшельника. Тот же прочный скелет, запекшаяся со струпьями кожа, недружелюбное лицо со лбом в разрезах, гноящееся глаза без ресниц, и такое же нечистое дыхание. Весь его вид стал до раздражительности омерзителен девушке, сделавшейся восприимчивой к подобным вещам. Она еще раз осмотрела свое тело. Оно было молодо, красиво и пропитано маслянистым ароматом, но безо всякого сомнения имело полное сходство с собакой.

"Что ж, я стала собакой. Но и отшельник тоже превратился в животное. Вот он спит рядом со мной. Что же будет дальше?" Ей скорее было отвратительней не от того, что она стала зверем, а от того, что такой же облик принял святой, который примостился подле нее. Девушка поняла, что теперь она и он связаны исключительно плотскими узами, как два зверя. Она осознала это с непростительным и постыдным чувством и непроизвольно разрыдалась - это был вой собаки без слез. Монах-собака широко раскрыл глаза и потихоньку поднялся на лапы. После этого вытянул спину, поднял заднюю часть тела и потянулся. Затем резко протянул вперед задние лапы, но не так медленно, как только что передние. Два-три раза как следует тряхнул всем телом и повел носом. Он весь сделался проявлением самого спокойствия и облегчения существа, которое навеки взяло в свое обладание девушку. После того, как он обнюхал все ее тело, монах-собака произнес:

- Ну что, пробудилась? Я тоже хорошо выспался.

Как ни странно, это были не собачьи слова, но и на слова человека они также не походили. Точнее, это была речь человека-зверя, произнесенная человеческим языком. Она же без труда уловила их смысл, который однако вряд ли был бы понятен обычному смертному. В интонации этой краткой фразы, сказанной монахом-собакой, проявилась непринужденная простота. По ней можно было без труда понять, что он стал собственником женщины. Ей же он стал так неприятен, что вызвал тошноту.

- Ты не проголодалась? Не хочешь ли съесть вот это?

И, произнеся эти слова, он повел глазами в сторону еды, принесенной для обряда. Поскольку она съела плод и не испытывала чувства голода, то ответила, что есть не хочет.

- Что ж, тогда съем я.

Монах-собака засунул нос в деревянную тарелку и начал с чавканьем поглощать пищу. Так, с каждым разом погружаясь в тарелку и поворачивая ее, он основательно ее вычистил, а потом тщательно облизал. Девушка же никак не могла безропотно смириться с условиями своего нового существования, с тем, что у нее теперь есть спутник жизни. Все это выглядело нелепо и вдруг обрушилось, как гром с ясного неба. И она вновь разразилась безысходным плачем.

- Что ни говори, а это знак благодеяния Шивы. Мы должны его принять с благодарностью.

Сказав так, монах-собака умело прибрал языком вокруг тарелки. Потом повалился на заднюю часть тела, и изогнувшись и с силой сжав зубы, начал расчесывать струп, образовавшийся под самым хвостом. У него уже не было того пыла и задора, с каким он совсем недавно против воли уламывал девушку. "В любом случае, она уже моя. Я теперь всегда смогу быть свободным," - он был весь во власти низменного инстинкта, - "Мы не смогли совокупиться, будучи людьми. Но бог нам послал случку другим образом. Нет больше ни брахманов, ни злых демонов. Разве мы не прекрасная супружеская чета, которую соединил Шива?"

Как только они стали собаками, ее благоговейное почтение к монаху, основанное на авторитете и духовной "силе" последнего, - ведь он все же был брахманом и святым, - сменилось животным страхом. И только по отношению к его уму, так она думала, осталась слепая и привычная вера.: она по-прежнему верила его нравоучениям. Девушке не оставалось ничего другого, как безропотно покориться отшельнику и смириться со своей горькой участью. Однако в своем повиновении монаху он все равно до последней степени был ей отвратителен.

Снаружи послышался крик птицы.

- Пойду-ка я немного прогуляюсь. Ты же никуда не ходи и береги себя. Я скоро вернусь, слышишь?

На самом деле девушке было и так не по себе и вовсе не хотелось вставать. Монах-собака кончиком носа отбросил солому, загораживающую выход, и ушел. Она теперь осталась наедине с собой и с несчастным видом осмотрелась вокруг. Девушка только что превратилась в скотину, а все, что было до этого, безжалостно кануло в прошлое. Идол Шивы, кувшин с водой, все-все. Лишь только одеяние, которое с нее содрали, диадема из черепов, ставшие теперь ненужными, и другие мелкие вещи бесцельно валялись вокруг. Однако сейчас ее радовало то, что монаха-собаки не было рядом. И она завыла утробным голосом, вспомнив мгновения прекрасной любви: "может быть, чужеземец как раз сейчас выезжает из города. У меня предчувствие, что он непременно где-то здесь. Боже, как я хочу с ним встретиться! Хоть одним глазом взглянуть. Но как же я смогу сделать это в таком обличии!"

Она пожелала, чтобы возлюбленный обнял ее. Она подумала, что если сейчас она случайно встретится с ним, то он всегда будет обнимать и любить ее. Но почему-то ее желание жестоко вычеркнули из памяти. Между ней и тем мужчиной легла пропасть, намного бoльшая, чем между брахманами и чандарами. Женщины, выходцы из касты чандара, один раз, хотя бы в тысячу лет, но обязательно должны были становиться наложницами. По крайней мере, их плоть принимала телесную форму, чтобы быть способной воспринимать ласки брахманов. Теперь же девушка не могла сделать даже и это. Плоть и дух у них обоих, у нее и того чужестранца, представляли прямо противоположные сущности. У девушки помутнело в глазах, и ее охватила мрачная скорбь перед предстоящей жизнью зверя. В это время раздался хруст, и внезапно появилась большая голова монаха-собаки. Вытянув все тело от головы до задней части, он вполз в хижину и выплюнул перед девушкой то, что держал во рту: какие-то два, сильно воняющих круглых комочка.

- На, покушай. Это лекарственное средство из тела.

Поднеся нос к еде, ее чуть не стошнило. Она с удивлением посмотрела на странные предметы.

- Это печень рыбы. Ну давай, зажми нос и съешь.

Это была печень, какую ей никогда не приходилось видеть раньше. Девушка произнесла:

- Я хочу поскорее поправиться.

- Правильно, тебе надо скорее поправляться, - ответил монах-собака. И тогда, с неприятным чувством она взяла один комок в рот. На вкус печень была скользкой и вязкой. Она похрустывала на зубах, однако взбодрила ее. Девушка разгрызла весь кусок и с трудом проглотила его. Потом вонюче отрыгнула; она никак не могла собраться с духом, чтобы съесть второй комок.

- Что ж, съем и я для укрепления организма.

И, надкусив еду, монах-собака проглотил оставшийся кусок. Затем своим вонючим ртом он облизал рот девушке. Монах-собака постарался придвинуться к безучастной девушке как можно ближе. Он лег возле нее так, чтобы его лицо было напротив нее и, лежа ничком, хмуро произнес:

- То, что мы съели, было яичками человека. Это очень полезный корень жизни.

Девушка испытала желание отрыгнуть все обратно. Монах-собака же продолжал равнодушно говорить.

- Я сходил в город Кусакха. Эти проклятые иноверцы устроили там настоящий погром. Всех жителей Кусакхи убили, а город начисто выжгли.

Дальше