Был праздник. То ли чей-то день рожденья, может даже и императора, то ли еще что. Сережа Брагинский (в то время - стажер Сока-дайгаку, что в г.Хатиодзи) сказал тост:"Чтобы когда-нибудь нам сюда можно было просто взять, купить билет и приехать".
Необходимые пояснения
В советские времена существовал только один способ поучиться в Японии - по студенческому обмену между МГУ и двумя университетами: Токай и Сока. Большинство училось в Токае. Токай располагался в самом Токио, а Сока подальше - в городке Хатиодзи, от которого до Токио ехать не меньше часа (о своеобразии буддийского университета Сока "Виртуальные Суси" уже писали).
В силу географической удаленности русские стажеры Сока как бы выбивались из-под родительского надзора недремлющего Посольства СССР - и позволяли себе не только поглубже ввинтиться в жизнь аборигенов, но даже пописывать о своих похождениях вольнодумские мемуары, поражающие своей актуальностью по сей день, почти 20 лет спустя.
Родительский надзор осуществлялся загадочной и великой фигурой по имени Стрижак-сенсей. Он был бессменным отцом всех российско-японских обменно-студенческих связей на протяжении двух, если не больше, десятилетий.
"Виртуальные Суси"
Прослезились. Вздохнули. Выпили, зная, что "можно" не наступит никогда.
Шел 1981 год.
Польский посол тогда попросил в Японии политического убежища. Изрядно этим впечатленный (а может, получив соответствующую накачку), Стрижак-сэнсэй распорядился по одному не шляться. Как будто вырвавшийся за ограду посольства полоумный поляк эдаким Дракулой носился по островам, алкая крови советских стажеров.
Доброе было время. Жалко, если забудется.
Субботник
Официальные советские инстанции практически не донимали стажеров Сока своими заботами. Мы были далеко. А может, просто терялись на фоне массовой общины Токая. Правда, однажды таки довелось наткнуться в Хатиодзи на совзагранработников. Я как раз покупал нунчаки в магазине игрушек. По этому признаку они и вычислили во мне соотечественника.
А в первый раз мы посетили посольство только через неделю после приезда. Там нас, конечно, пожурили, просветили насчет безопасности и пригласили на субботник.
Приезжаем. Озираемся в поисках подходящего бревна, чтобы перетащить его с места на место. Бревна не видим, зато видим посреди посольского двора столы, накрытые разнообразной снедью и спиртными напитками.
- А где, - спрашиваю, - субботник?
- Так вот же, - отвечает ответственное лицо и показывает на столы.
Таким образом, при после Полянском нравы в главном советском учреждении в Японии выглядели весьма либеральными - по крайней мере, на взгляд неискушенного стороннего наблюдателя. Про самого Полянского вообще ходили всякие милые байки. Например, как однажды он в ответ на очередные домогательства насчет северных территорий, якобы, сказал:
- Что вы все - территории, территории... Мы же у вас Кюсю не требуем.
Серега
У Сереги (не Брагинского, другого) был день рожденья. Разумеется, не хватило.
- Щас, - говорит Серега и выходит в ночь.
Хамбайки с пивом располагались метрах в ста от общежития иностранных студентов университета Токай. На велосипедах мы с Серегой преодолеваем эту дистанцию всего за пять минут. Еще столько же ищем в хамбайки щель, чтобы засунуть тысячеиеновую банкноту. Смотрим, щупаем. Но щели нет. Тупой агрегат принимает только монеты.
Вообще-то Серега - он нормальный. Но иногда его заносило.
- Щас, - говорит Серега. - Щас.
Он идет к ближайшему подъезду и изо всех сил трясет запертую дверь. Через некоторое время за стеклом появляется женская фигура в халате, заспанная и всклокоченная. Серега просит разменять тысячу. Но фигура не открывает. Она не верит, что гайдзин способен только за этим ломиться в запертое на ночь женское общежитие.
- Сука, - бранится Серега, вернувшись с пустыми руками.
Тем временем к хамбайки подкатывает автомобиль с двумя припозднившимися японцами. Один идет покупать пиво. Серега отчего-то решает, что оставшийся сидеть под завязку набит заветной мелочью. Он шустро подскакивает к машине с водительской стороны, распахивает дверь и лезет внутрь. Увидев такое, первый японец отпрыгивает от хамбайки, хватает торчащий серегин зад и тащит его обратно на улицу.
Дело приобретает скверный оборот. Живо представляются полицейский участок, скорбный Стрижак-сэнсэй и комсомольское собрание.
- Дайдзебу! - воплю я и бросаюсь помогать японцу извлечь товарища из машины.
Взвизгнув колесами, автомобиль растворяется в ночи. Мы опять одни во всем городе Онэ.
Серега говорит:
- Короче. Сейчас едем в место, которое один, бля, Серега знает.
- Все закрыто, - возражаю.
- Едь за мной и кричи "Come on!", - не терпит возражений именинник и громоздится на велосипед.
- Кричать-то зачем?
- Чтобы все думали, будто мы американцы.
Почти сразу дорога круто ныряет в штопор. Дальнейшее вспоминается какой-то эмтивишной мельтешней. Освещенные пятна обочины; скачущие через дорогу столбы; Серега, скользящий пузом по асфальту отдельно от велосипеда; его страшный окровавленный палец, попавший под мое колесо. И все это под вой ветра в ушах и раздирающий душу "Кам он!"
Картина жизни вновь обретает целостность только у того самого серегиного места. Противу ожидания, место оказывается не ночным магазином, а полноценной забегаловкой на два с половиной стола. Забегаловка работает, и это не менее странно, чем то, что мы добрались до нее живыми.
Хозяйничает там японская бабушка с хитрющими глазами заправской шинкарки. Наши качающиеся фигуры отражаются в пруду ее лица лицемерной восточной улыбкой.
- Как обычно? - по-свойски осведомляется бабушка. Ясно, что не только Серега знает это место, но и место неплохо знает его.
- Хай, - отвечает именинник. Через минуту на столе образуется горячая бутылочка. Сфокусировав на сосуде неверный взор, Серега хватает его и бежит на улицу. Это глупо - из-за такой мелочи убегать не расплатившись из заведения, где тебя знают. Однако Серега не думает никуда убегать. Выскочив за ним на улицу, я вижу, как, облитый светом луны, он производит дезинфекцию пострадавшего пальца содержимым бутылки. Ни единый мускул не дрожит при этом на его мужественном лице.
Покончив с санитарной процедурой, он возвращается за стол и ставит бутылку на место. Глядит на нее с минуту, снова берет и нежно наклоняет над чашечкой.
Детская обида растекается по его лицу.
- Гад, - горько говорит он мне.
- ...?
- Зачем ничего не оставил?
- Это не я, - проникновенно отвечаю, ощущая себя доктором в ЛТП. - Это ты все вылил себе на палец.
Серега недоверчиво вертит перед глазами поврежденный палец. Тот все еще пахнет сакэ.
- Серега, - говорю. - Пошли домой.
- Нет. Возьмем еще.
Берем еще. Потом еще. И еще. Как Винни-Пухи в гостях у Кролика. Только Кролик кормил даром. А нам выставляют счет. Совокупная наличность не достает до обозначенной суммы примерно на одну треть.
- Э-хе-хе, - говорит бабушка. - Пишите, что ли, расписку.
И дает Сереге листочек бумаги с ручкой.
- Кам он, - говорит Серега, склоняется над столом и, высунув кончик языка, берется за дело.Судя по начертанию знаков, родившихся под его пером, теперь он хочет замаскироваться под древнего египтянина. Хотя скорее всего бабушка знает, кто он есть на самом деле. Скорее всего она также догадывается, что серегин вексель не примет ни один японский банк. Но все-таки удовлетворяется страшною клятвой вернуть долг с первыми лучами солнца.
Обратный путь идет в гору. По дороге выясняется, что, как честный человек, Серега не намерен дожидаться рассвета, а рассчитается "с этой старой сукой" прям щас - только дойдет до общаги и возьмет недостающие деньги. Остановить этот пьяный бульдозер можно лишь одним способом - грохнуть по крыше карданным валом, а вала-то как раз под рукой и нет.
Собутыльники, как ни странно, еще не разбрелись - они ждут не столько самого именинника, сколько объяснений. Но не дожидаются. Под негодующими взглядами Серега пересекает комнату, подходит к своему столу, выдвигает ящик, достает деньги, сует в карман, разворачивается и выходит, так и не проронив ни звука. Чтобы как-то сгладить ситуацию, я со значением подмигиваю публике. И выхожу следом.
И снова освещенные пятна обочины, и снова столбы, и снова катится над спящим Онэ конспиративный "кам он". Только на этот раз в конце пути вместо гостеприимного входа в распивочную - запертые стальные жалюзи.
Жителям Онэ не суждено было сомкнуть глаз в ту безумную ночь. Серега поднимает кулак и исторгает из жалюзей адский железный грохот, от которого я на время слепну. А когда прозреваю, то вижу, что он разминает руку, готовясь нанести серию еще более убедительных ударов.
Я уже почти смиряюсь с тем, что остаток ночи придется провести в околотке, а остаток жизни - в должности мойщика троллейбусных колес. Но все же что-то такое в душе еще противится досрочному возвращению на Родину. Отчаяние помогает найти безошибочную ниточку к сердцу зарвавшегося дебошира.
- Серега, - говорю я. - Вот представь себе, как уже на той неделе ты идешь в гастроном за "Жигулевским", а там - очередь.
На следующий день выходим на улицу, когда солнце уже миновало зенит, и плетемся отдавать вчерашние долги. Бабушка встречает у входа. Она много кланяется и благодарит, как будто это мы ссужаем ей в долг, а под конец делает страшные глаза и шепотом сообщает, что ночью кто-то со страшной силой ломился к ней в дом. Грохот стоял...
- Ох и испугалась я, правду сказать. Думала уж полицию вызвать.
Серега слушает причитания в глубокой сосредоточенности, как будто силясь вспомнить интересный сон. Наконец, просияв, радостно тычет меня кулаком в плечо:
- О! Так то ж наверное мы были!
"Наверное"...
- Не мы, - отвечаю одними зубами, изо всех сил улыбаясь бабушке.
- Да ладно тебе, - жмет плечами Серега. - Будь проще.
Бабушка вертит головой, но, так и не дождавшись перевода, говорит:
- Ну, милости прошу. Заходите в любое время. Извините. Извините.
И, отвесив последний глубокий поклон, семенит обратно в лавку.
Костяная нога
И еще запомнился эпизод с единственной забегаловкой в ночном городе. Город назывался Матида. Мы с Вовкой застряли в нем, опоздав на пересадку до Хатиодзи по пути не помню уже откуда. Будучи гордыми советскими студентами, мы не могли позволить себе ночевать на вокзале, как какие-нибудь фуроси. И двинулись искать, где бы достойно скоротать время до утра.
Через час бесплодных шатаний поползли предательские мысли о том, что в жизни надо испытать все, в том числе и печальную долю японского бомжа. Но тут вдали замерцал еще один огонек. Вовка бодро ускорил шаг, презрев мое предположение, что это, должно быть, очередная витрина какого-нибудь страхового агентства. И оказался прав.
В заведении площадью примерно полтора на четыре помещалась одна барная стойка и один хозяин. Хозяин передвигался на костылях, выставив вперед загипсованную ногу, как отличник строевой подготовки. В таком неуклюжем виде он умудрялся резво шуровать в теснющем закутке между стойкой и стеной, обслуживая посетителей в нашем с Вовкой лице. Именно тогда я впервые что-то понял про природу японского экономического чуда.
Хозяин рассказывал о том, как упал с крыши и что жизнь вообще-то нелегкая. Мы - что в Советском Союзе мороз и пьют водку. Не про съезд же КПСС было рассказывать за три часа до рассвета.
Так и досидели до первой электрички.
Собственно, вот. Ничего особенного.
Собственно, этими же словами можно резюмировать любой из последующих эпизодов.
Башмаки
Расположившись на дзасики, мы говорили о вечном. Или пытались травить анекдоты. Не помню, да и не важно. Короче, некий японский студент почему-то обратил внимание на мои ботинки, оставленные у порожка.
- Хорошие ботинки, - похвалил он.
Башмаки действительно были неплохие, чешские, только за полгода подошвы стерлись почти до дыр о японский асфальт. О чем я и сообщил, беспечно добавив, что скоро обувку придется выбросить.
- Как - выбросить? - изумился собеседник.
- А что же с ними теперь делать?
- Как - что?! Верх же еще совсем как новый.
Тут я допонял недостающую часть про природу японского экономического чуда. Но вслух не без гордости заметил, что мысль заменить подошву даже не приходила мне в голову, как не пришла бы в голову ни одному гордому советскому гражданину.
Помните, в "Осеннем марафоне": "Вот у вас в Дании такие куртки выбрасывают?.. А у нас - чуть рукав порвался, и выбросили".
Креветка
Гордыня - вообще наша общая беда.
Иду это я раз по Роппонги. Иду и неспеша так высматриваю - куда бы это зайти перекусить. Не то чтобы на Роппонги в то время вовсе некуда было зайти перекусить. Напротив. Но хотелось чего -то особенного. С атмосферой. Желание, в общем-то, простительное: на инструктажах перед стажировкой говорили о многом, но не о том, что ужин на Роппонги и стипендия в 60 тысяч иен - понятия несовместные. А собственного грустного опыта еще не было.
Ресторан назывался "Дерево". Стильный иероглиф "дзю" из блестящего железа обрамлял собою уютный вход. Туда я и заглянул, одетый в тертые джинсы и черный пиджак из средненького кожзама.
Первый звонок прозвенел сразу, как только я спустился в подвал: там меня встретил метрдотель не то во фраке, не то в смокинге.
Второй прозвенел, когда глаза привыкли к полумраку. Ресторан был почти пуст, только в дальнем углу за столиком со свечами сидел японский господин, одетый примерно так же, как метрдотель, а напротив - японская дама. На ее шее что-то жирно блестело. Скорее всего то были не осколки бутылочного стекла.
На всякий случай я не стал садиться за столик, а двинулся к демократичной барной стойке. На ней по крайней мере не было буржуазных свечей. Тут прозвенел третий звонок: метр ловко накинул на меня белоснежный фартук. То, что я принял за бар, в действительности оказалось тэппаном.
После первого взгляда в меню звонки кончились, а вместо них в голове истошно завизжала одна сплошная сирена.
В принципе, было еще не поздно. Можно было закрыть меню, вернуть его метру, снять фартук, молча сползти со стульчика, молча пройти сквозь ресторанный зал, подняться на улицу и забыть. Я
представил себе эту цепочку действий и решил, что лучше смерть.
Говорю же, гордыня - наша общая беда.
Из всего меню выбрал самую дешевую из горячих закусок.
- Что-нибудь еще? - вежливо поинтересовался метр.
- Спасибо, достаточно.
Той закуской была креветка размером с палец. Здоровенный повар, похожий в своем колпаке на водевильного врача-убийцу, выпустил ее на стальной лист. Животное настороженно замерло, шевеля усиками, поблескивая черненькими бусинками глаз. Потом, почувствовав неладное, попыталось удрать. Но бдительный кок-сан преградил ей путь деревянной лопаткой и поддал жару. Послышалось легкое сухое потрескиванье. Ошалев, креветка забегала кругами, все быстрее и быстрее. Потом завалилась набок и принялась ритмично сгибаться и выгибаться. Усики, лапки высыхали и скручивались на глазах. Повар некоторое время любовался агонией, то и дело тыркая золотистое тельце попеременно лопаткой и палочками. Наконец с видимым сожалением обдал его каким-то прозрачным соусом и накрыл крышкой. Тут креветка испустила дух. Убийца в поварском колпаке ловко ошелушил свою жертву и подал, украсив листиком салата.
Зрелище не стоило того, чтобы платить за него такие сумасшедшие по моим понятиям деньги - а плата, несомненно, взималась именно за зрелище, поскольку сама креветка оказалась на вкус обыкновенной жареной креветкой. Собственно, и съел я ее без всякого аппетита, а лишь из того плебейского соображения, что купленное должно быть непременно съедено. Ну вот представьте себе - вы заказываете котлету по-киевски, после чего на вас напяливают дурацкий фартук и демонстрируют весь кулинарный процесс начиная с живой кудахчущей курицы.
С другой стороны, если вдуматься - разве не избавление от чувства голода является конечной утилитарной целью посещения ресторана?
Одори-гуи
Аналогичный живодерский случай произошел спустя несколько лет с делегацией донецких шахтеров. Один делегат был бригадиром проходчиков, второй - профсоюзный босс, а третий был переводчик японского языка. Делегация перемещалась по острову Кюсю. Когда-то там добывали уголь, потом шахты позакрывали, но остались местные шахтеры, боровшиеся за свои права, и возглавлявший это дело профсоюз. В процессе перемещений по Кюсю три советских шахтера и представители братского профсоюза расположились на обед в деревенском ресторане.
Реконструируя впоследствии предысторию того обеда, я пришел к заключению, что принимающая сторона, по всей видимости, заблаговременно поставила перед хозяевами заведения задачу удивить гостей чем-то эдаким. Никто не мог предположить, что фантазия хозяев выйдет далеко за пределы банальной трапезы сидя на полу.
На столе появились бокалы, наполненные прозрачной водой. В каждом лениво плавало по нежно-розовому, слегка прозрачному существу сантиметров семи-восьми в длину. Какие-то головоногие. Наверняка у них имелось какое-нибудь заковыристое латинское имя. Но в качестве предмета кулинарии они красноречиво назывались "одори-гуи".
Короче говоря, их предстояло скушать живьем.
Функционеры местного профсоюза явно не ожидали от рестораторов такой прыти. Их лица стали протяженными, как сам японский архипелаг.
Над столом повисла неловкая пауза. Каждый смотрел на свою "одори-гуи", решая про себя, что с нею делать. Никто не хотел быть первым. С другой стороны, шахтеры явно опасались обидеть хозяев прямым отказом (черт их знает, самураев, вдруг это у них такая клятва верности общему рабочему делу). А хозяева, в свою очередь, не имея внятных сигналов со стороны гостей, опасались потерять лицо. Ситуация вошла в ступор.
Первым не выдержал бригадир. Он взял палочки и ткнул ими в бокал. Мини-кракен, до тех пор полусонный, неожиданно энергично забултыхался, оправдывая свое кулинарное наименование. От неожиданности бригадир отдернул руку. Стало ясно, что блюдо не отдаст жизнь задешево. А то и вовсе выйдет победителем из поединка с бывалым забойщиком.
Действительно. Для начала верткого и скользкого моллюска следовало ухватить палочками, а для этого требовалась сноровка иного сорта, нежели для обращения с отбойным молотком. Ладно, допустим, ухватит - а если головоногое по дороге ко рту выскочит и пойдет плясать по столу? Что - ловить его всем гамузом, как вора на вокзале? А если не выскочит, то как его правильно есть - глотать целиком или сначала тщательно разжевать? А ну как с непривычки застрянет в горле? А если полезет обратно, да хорошо, если из глотки - а если уже из живота? А не полезет, то что - будет трепыхаться в желудке, как в бокале? И долго ли? Как всегда, вопросов было больше, чем ответов.
Я на секунду представил себе здоровенного бригадира донецких проходчиков, у которого в глотке застряла живая каракатица. Как он пучит глаза, сучит ногами и все такое. Вышло сильно. Сотрудничество между пролетариями двух стран вполне могло обойтись без этого. О чем я и сообщил на ухо главному японцу, добравшись до него на четвереньках вокруг стола. Конечно, не в таких выражениях, но суть дела тот уловил моментально и не стал притворяться, будто сожалеет, что национальная японская кухня пришлась не по вкусу дорогим гостям. От радости он даже утратил дар речи, потому что распорядился унести кушанье не словами, а выразительными жестами.
И всем сразу стало хорошо. Но лучше всех, конечно, каракатицам.
Рисовая каша
Всего раз в жизни довелось мне увидеть по-настоящему круглые японские глаза - круглые и большие, как колесо обозрения в парке Горького. Это было, когда одна литовская комсомолка из молодежной делегации посыпала гохан сахаром.
- Видите ли, в чем дело, - пояснил ее соратник (белорусский комсомолец) округлившимся японцам. - Дело в том, что у нас в Советском Союзе люди с детства привыкли есть сладкую рисовую кашу. Вот. Переведите им, пожалуйста.
Поллитра
А теперь про то, как глаза округлились у меня.
Это случилось в праздник, когда все юные японки надевают такие красивые кимоно, совсем как в фирменных джаловских календарях. Точно такие, настоящие и дорогущие, и были надеты на двух подружках, заскочивших в тот вечер посидеть в бар "Гулливер" в городе Хатиодзи.
Не буду врать - я сидел не настолько близко, чтобы разглядеть персиковую фактуру их щек. Но веяло от обеих именно этим. Трогательно просеменив через маленький зальчик, как могут семенить только японки, упеленатые в настоящее японское кимоно, они заняли место за столиком и разместили заказ. Заказ не заставил долго ждать. Делов-то - достать из холодильника бутылку "Столичной". Ее им и принесли на подносе вместе с двумя рюмками.
Поллитра водки на двух персиковых японок из джаловского календаря. И больше ничего. Ни огурчика, ни селедочки, ни корочки черного хлебушка.
Неприлично разинув рот, я стал смотреть, что будет дальше. Они налили себе по рюмке, а остальное сдали в бар на хранение до следующего визита...
Шань первый: многое - не то, чем кажется на первый взгляд.
Жапоналия
Из окна аудитории, где иностранных студентов Сока-дайгаку мариновали японским языком, виднелась пагода. Классическая японская пагода с изящным золоченым шпилем выглядывала двумя
верхними ярусами из-за зеленого массива в километре от университета. Я все время любовался ею вместо того, чтобы заниматься японским языком. С этим надо было что-то делать.
Лучший способ избавиться от жажды - утолить ее. Поэтому одним субботним утром я выступил из общежития в сторону моей жапоналии, предвкушая встречу с прекрасным.
Дорога, как и положено дороге паломника, не была выстлана розами. Она была узка и извилиста, стояла жаркая пыль, а мимо то и дело проносились грузовики, чиркая по щекам своими шершавыми боками. Но что все это было в сравнении с чудесным образом, который я взлелеял в своей душе. Скоро, уже скоро пагода откроется за поворотом, и, углубившись в тенистый парк, я упаду на траву с банкой теплого пива... Конечно, такая прекрасная пагода должна располагаться в глубине тенистого парка.
Так оно и оказалось. Только вход в парк преграждали крепко запертые железные ворота, украшенные табличкой с названием какой-то околобуддийской конторы. Судя по облику моей пагоды,
представшей во всей красе за воротами, то была особо свирепая тоталитарная секта. Шесть круглых бетонных блинов неопределенно-мрачного цвета, нахлобученных один на другой на манер детской
пирамидки. Из верхнего торчал дешевый позолоченный дрын. На конкурсе самых безобразных архитектурных сооружений мира это могло бы получить, так, пятое-шестое место...
Шань второй и последний: многое - не то, чем кажется издалека.
Фенечки
- Ий дэс ка?
- Дэс ка дэс ка.
Похожая:
- Икага дэс ка?
- Икага дэс.
Моя любимая:
Охайогодзаимасэн.
Фольклор совколонии:
Сукоси в Мицукоси (самокритично об уровне владения японским языком).
Слон
Байка.
Во время выступления советского цирка слон нагадил на середину арены.
- Скажите, пусть принесут совок и уберут это, - скомандовал распорядитель переводчику. Но переводчик не знал, как по-японски совок. А словаря у него почему-то под рукой не оказалось.
"Совок... Совок... Как по-японски совок? Черт возьми, совок..."
Он ходил взад-вперед за кулисами. Морщил лоб. Тер виски. Шевелил ушами. Но так и не вспомнил.
Поэтому слоновье дерьмо пролежало на арене до конца представления.
Пудель
Еще одна байка.
У одного советского корреспондента был большой черный пудель, машина почему-то с европейским рулем и здоровое чувство юмора. Разъезжая по Японии, он всегда возил своего пуделя на переднем сиденьи.
Заказ
Третья байка (в отличие от двух предыдущих, рассказанная непосредственным участником события; хороший был человек, земля ему пухом).
. Один переводчик, отправляясь работать на зимней олимпиаде в Саппоро, наполучал, как водилось, кучу заказов от знакомых и родственников. Среди прочего такие вещи: присыпку для ног, хорошую детскую соску и презерватив. Будучи человеком чрезмерно деликатным, он никак не мог заставить себя зайти в аптеку и попросить этот подозрительный набор. А покупать вразбивку не было времени.
Тогда он пошел на хитрость. Выбрав время, он предложил пройтись по городу одному известному тогда спортивному комментатору. Комментатор, разумеется, не знал японского языка.
- Зайдем на минуточку, - сказал переводчик комментатору возле аптеки.
Зашли.
- Пожалуйста, присыпку для ног, детскую соску и десять презервативов - вот этому человеку, - сказал переводчик, глазами показав продавцу на комментатора.
Курточка
Вообще, с покупками выходила одна нервотрепка. Поди, например, отыщи в обычном японском универмаге что-нибудь дамское 52-го размера. Или что-нибудь отвечающее сразу десятку жестко заданных параметров. И объясняй потом, что в Японии чего-то, якобы, нет.
Так, однажды во время поездки с очередной профсоюзной делегацией передо мной поставили задачу раздобыть джинсовую курточку для моего же собственного ребенка. Два часа, отведенные программой на разграбление города, подходили к концу. Клетчатых челночных баулов тогда еще не изобрели, и моя несчастная сумка лопалась от батареек, колготок, детских кроссовок, видеокассет, лезвий "Жиллет", аудиокассет, электронных часов по пятаку за десяток, гранулированного кофе, мозольных пластырей, мужских трусов, Эмерсона, Лейка, Палмера, а также одной кривой палочки для чесания спины. Но злосчастной курточки все не было. Те, что попались во время сумасшедшего гона по Уэно, не подходили либо размером, либо цветом, либо фасоном, либо ценой.
Было поздно, магазины закрывались. И вот, когда уже почти умерла надежда, я увидел ее в маленькой неприметной лавке. Она висела на самом видном месте, как раз такая, какая и требовалась, и, судя по простенькому виду, не должна была оказаться слишком дорогой. Сорвав курточку с вешалки, я принялся яростно крутить ее, трясти и выворачивать наизнанку в поисках ценника. Ценника не было.
- Икура?! Дэс ка?! - налетел я на миниатюрную продавщицу, которая - нет чтоб помочь - наблюдала за моими манипуляциями в каком-то остолбенении, и сунул ей под нос заветный товар.
Она изумленно посмотрела на куртку, потом - в ужасе - на меня:
- Это - моя...
Дружба
Оказавшись в то время в Японии, юный обормот Страны Советов мог запросто почувствовать себя звездой. Для этого было достаточно попасть на мероприятие одного из многочисленных обществ дружбы японцев с СССР. Попасть было гораздо легче, чем не попасть, так что свой звездный час был практически гарантирован каждому.
Впрочем, нудная необходимость достойно представлять державу, а также хором распевать народные песни отчасти компенсировалась неизменным хлебосольством хозяев. В итоге стороны обычно оставались довольны друг другом. Главное здесь было - знать меру.
Знали, увы, не все и не всегда.
Навскидку ей было под пятьдесят, на голове - обширный голубой берет, а в глазах - характерная японская безуминка. Когда по завершении официальной части народ с легкой душой потянулся к пиву, она захотела еще немного поспособствовать взаимопониманию путем исполнения русского романса на русском языке. Встала и громко сообщила об этом, призывая к вниманию. Пришлось отставить пиво и сделать постные рожи.
Она запела. Кажется, это были "Очи черные". Сразу стало ясно, что пришла беда.
Должно быть, какое-то время она жила на Хоккайдо - в Японии просто негде больше встретить дикого медведя, чтобы подставить ему под лапу оба уха. Тот же самый медведь, по всей видимости, заодно обучил ее русскому языку.
Беда, собственно, состояла даже не в необходимости внимать чудовищным руладам. Это бы еще можно было пережить. Настоящая беда состояла в том, что внимать следовало торжественно и меланхолично. Уверен - окажись на нашем месте большой бронзовый Будда из Камакуры, и тот бы безобразно заржал, шлепая себя ладонями по пузу и колыхая толстыми щеками. Но мы были живые люди, обремененные чувством ответственности за мир и дружбу промеж народов.
Каждый умирал в одиночку. Кто-то стеклянно глядел перед собой, шевеля желваками. Кто-то судоржно наезжал бровями на самый нос. Кто-то исполнял побелевшими губами танец живота. А прямо напротив безумной солистки сидела одна советская студентка. Обычно для полноценного смеха ей хватало одного неподвижного пальца. А тут вдруг - прикинь - целая японская женщина с трагическим видом изображает из себя осипшую пожарную сирену.
Когда романс был исполнен на одну треть, студентке пришел край. Она с жутковатым хрипом согнулась пополам. Потом плечи заработали на манер отбойного молотка. Потом колени часто-часто заколотились в крышку стола снизу, а лоб - синхронно - сверху. Пивные банки весело запрыгали в разные стороны. Стол был старый и расхлябанный, поэтому грохот от его сотрясения вышел под стать вокалу.
Песня резко оборвалась.
- Меня сбили, - сообщила певица, разрезая несчастную хохотунью на куски своими серповидными глазами. - Я начну сначала.
И привела приговор в исполнение.
- Я... не... мо... гу... - всхлипнула студентка уголком рта, справившись с конвульсиями. Было ясно, что ненадолго. Нависла реальная угроза цепной реакции - люди и так держались на пределе.
Я схватил ее за запястье и со всей дури впился ногтями в нежную кожу. Будь мои ногти чуть длиннее, все бы потом подумали, что она вскрыла себе вены.
В первый момент она попыталась выдернуть руку, но, поняв, что выхода нет, покорно отдалась на истязание и досидела до конца, орошая слезами малиновые щеки. Я точно знал, что это не от боли.
Практически я спас мероприятие от позорной развязки. До сих пор горжусь этим своим вкладом в добрососедские отношения.
А женщина таки допела романс и села, мелко дрожа лицом. Ее было жалко. Но никто не подошел и не утешил.
Якитори
Между тем, автору этих строк довелось не только содействовать укреплению советско-японской дружбы. Однажды он реально приложил руку к подрыву дружбы японо-американской. Хотя и не нарочно.
Время от времени Кевин Кларк из Аризоны заваливался в наш унылый общежитский апартамент с баллоном "Кирина" подмышкой и винным аппетитом на рыжей физиономии. Вовка гордо включал свою систему, занимавшую вместе с колонками полкомнаты, а мистер Кларк, потягивая пивко, рассказывал, как фермеры в Оклахоме трахают кур. Кайф в том, говорил мистер Кларк, чтобы успеть поймать конвульсию после того, как отрубишь курице башку.
Но однажды он завалился без пива и предложил для разнообразия сходить в "Кинтаро". Это была известная на весь Хатиодзи якитория. Просторный зал, выстланный татами, ни единого стула, пиво рекой и дым коромыслом. Рассудив, что под якитори беседы про обесчещенных оклахомских кур обретут новое звучание, мы пошли.
Меню заведения насчитывало тысяч, чтобы не соврать, сто позиций, но Кевин сообщил о своем выборе еще не успев усесться. "...тори", - расслышал я за кабацким шумом и гамом. И не долго думая передал коленопреклоненной официантке: "Соленые якитори - всем по три порции". Действительно, что еще можно заказать в якитории, даже не заглянув в меню?
В ожидании заказа мы употребили по первой кружке и вознеслись к вершинам блаженства. Вечер только начинался. Кевин лучился. Пиво пенилось. Ласково улыбалась официантка, приползшая с горкой якитори на красивом подносе.
Я ухватил долгожданную палочку, одним махом сгреб зубами все, что на ней было, и принялся, урча, пережевывать. Но что-то отвлекло меня от этого дела. Что-то неуловимо изменилось в окружающей атмосфере. Придержав челюсти, я огляделся.
Кевин больше не лучился. Он неподвижно сидел, уставившись на поданное лакомство. Лицо его являло собою сплав омерзения, горечи и жажды крови. Наверное, так в свое время президент Рузвельт смотрел на кадры хроники про Пирл-Харбор.
- Ты шего? - спросил я сквозь полупрожеванную курятину.
- Что это? - ответил вопросом Кевин, кивнув на поднос.
- Это якитори.
- Я просил вакатори, - произнес он тихо, но очень отчетливо.
"А какая разница?" - чуть было не спросил я, но во-время прикусил язык. Это было бы все равно, что сказать:"Ну и что?" тому же Рузвельту про тот же Пирл-Харбор. К тому же я вспомнил, как однажды Кевин отказался закусывать латвийскими шпротами.
- Ну, так давай дозакажем, - предложил я, чувствуя себя немного виноватым за то, что своей простотой испортил человеку праздник.
Не сводя глаз с ненавистной еды, Кевин отхлебнул пива. Горечь на его лице сделалась еще горше, а омерзенее - еще мерзее.
- Факин шит, - сказал он.
"Э-э, да он чокнутый", - смекнул тут я. Эти его фермеры... И шпроты... Какой нормальный человек откажется закусывать шпротами? Нормального человека не могут вывести из равновесия такие мелочи, как якитори вместо вакатори.
Но оказалось, что корни гнева - не в путанице с заказом, а гораздо глубже.
- Она сделала это нарочно, - уверенно заявил Кевин. - Старая сволочь.
- То есть?
- Она нарочно это сделала. Она догадалась, что я - американец.
- Да ну... - промямлил я, ошарашенный таким неожиданным умозаключением.
- Точно. Она ненавидит американцев. Я ей покажу. Эй! - рявкнул он.
- Хай? - официантка плюхнулась на колени и радушно улыбнулась.
- Сэккаку! - грозно сказал Кевин, тыча пальцем в якитори.
- Э?
- Аната ва! Сэккаку! - сказал Кевин и сделал зверскую рожу.
- Э?
- Не прикидывайся! - Кевин перешел на английский. Английского она не знала.
- Нам еще пива, - сказал я.
- Хай, - обрадовалась официантка и упорхнула.
- Видишь? Она прикидывается. Я этого так не оставлю. Где тут менеджер? - Кевин завертел головой.
- Да ладно... Да брось... Да это она нечаянно...
Мало-помалу Кевин успокоился, хоть и остался при своем мнении - о том свидетельствовало его угрюмое бормотание, наполовину состоявшее из слова "bitch". Было бы проще и честнее сразу признаться, что это не она. С другой стороны, было жаль такой красивой подрывной комбинации, пусть даже непреднамеренной.
Сейчас это называется "грязные PR-технологии".
Пакетик-1
Не знаю, как сейчас, а тогда любимый спорт наезжавших в Японию советских людей, особенно - профсоюзных деятелей, заключался в том, чтобы до полусмерти упоить японца. Такого маленького аккуратного трудолюбивого японца - взять и упоить в драбадан. Все знали, что, может, панасоники свои они и умеют делать, зато по части выпить - слабы.
Но иногда коса находила на камень. Например, наш знакомый донецкий бригадир так и не смог одолеть шофера, который возил нас по Кюсю. Уговорив на двоих без малого литр водки, они слегка порозовели щеками и зафиксировали боевую ничью. А однажды и вовсе вышел конфуз. Один наш человек заметил на полке бара в Токио бутылку чистого спирта. Вероятно, ее поставили туда для экзотики. Но наш человек принялся гусарствовать - в явном рассчете взять на слабо присутствовавших японцев и показать им в итоге кузькину мать. Японцы возбужденно шумели после каждой опрокинутой им рюмки, но на провокацию так и не поддались. В итоге человек быстро выпил полбутылки спирта, после чего утратил способность шевелиться и был эвакуирован на такси.
Но все же как правило спаивание местного населения проходило успешно: с одной стороны - особая ферментная система, не расщепляющая, говорят, должным образом этиловый спирт; с другой - древние общинные традиции, располагающие к коллективным возлияниям.
Сочетание ферментов и традиций обладает убойной силой. В этом я наглядно убедился в свой первый субботний вечер на территории Японии. До тех пор мне ни разу не приходилось видеть одновременно так много пьяных людей. С перепугу показалось, что мертвецки пьян весь город Хатиодзи, и те, кто еще держатся на ногах, скоро присоединятся к тем, которые уже валяются посреди дороги. А если никто никого не тащит в вытрезвитель, то лишь потому, что персонал местного вытрезвителя тоже весь в стельку, от директора до старенькой уборщицы.
Не меньше, чем количество алкоголизированных граждан, впечатлял их облик. Люди то были по большей части интеллигентные, при галстуках и одинаковых темно-синих пиджаках. С одним из них я столкнулся тем же вечером в автобусе. Я сидел, а он висел, уцепившись за поручень, время от времени задевая мой лоб кончиком галстука, и в глазах его не было никакого смысла. Пока я раздумывал, не лучше ли на всякий случай убраться, он наконец приступил к делу - издал характерный утробный звук и склонился надо мной пониже, видимо, чтобы ни капли не пропало зря. Бежать было поздно. Я прижался к стене, чтобы уберечь хотя бы голову. Это был настоящий культурный шок.
- У-эп! У-э-эп! - рокотало прямо над ухом. Я ждал, но ничего не происходило. Наконец я отважился приоткрыть один глаз.
Он делал это в специальный бумажный пакет.
Пакетик-2
Дело было в Кобэ. Тот вечер я решил посвятить собственному эстетическому воспитанию и с этой целью поперся через весь город на гигантское колесо обозрения. С него, я слышал, открывался изумительный ночной вид. Но тяга к прекрасному обуяла в тот вечер не только меня. Добравшись до чертова колеса, я обнаружил очередь длиною не меньше чем в целый час.
Непосредственно за мной пристроилась японская мамаша с двумя дочками. В их милом обществе я и оказался спустя час в гондоле. Повернул голову в сторону гор Рокко и настроился на духоподъемный лад.
- Хочу пи-пи, - сказала самая младшая из трех дам.
- Потерпи, - сказала мамаша.
- Хочу пи-пи.
- Как не стыдно. Видишь, вон гайдзин-сан, - сказала мамаша, видимо, имея ввиду, что даже глупый гайдзин - и тот не просится писать. Но мелкой бестии гайдзин был по барабану. Она хотела пи-пи - и точка. Гайдзин тем временем плющил нос о стекло и притворялся, что ничего не слышит, увлеченный исключительной красотой пейзажа. Однако пейзаж не лез в голову. Вместо него в голову лезли фантазии о том, чем закончится драма, развернувшаяся за спиной.
Часть путешествия ушла на уговоры. Уговоры не помогли, и другая часть ушла на приготовления.
Оставшаяся часть - на исполнение и наведение красоты. Мамаша сокрушенно совещалась со старшей, младшая капризничала, шуршал целлофан и шмотки.
Мамаша вышла из люльки первой, неся в вытянутой руке пухлый прозрачный пакетик с мочой. За ней бодро топала виновница переполоха, следом - старшая. Гайдзин замыкал процессию, ощущая себя чуть ли не папой. Действительно ли вид ночного Кобэ так хорош, как о нем говорят, он не знает до сих пор.
Философ
Когда мне говорят, что японцы - народ неглубокий и ограниченный, я вспоминаю одного торговца подержаными автомобилями, имевшего дело с советскими моряками, а контору - на задворках Ниигаты. В общем, представляете себе типаж. Я пересекся с ним в середине лета 1991 года.
Так вот тот торговец тогда сказал, сокрушенно почесав репу:
- Одного в толк не возьму: отчего это у вас в Советском Союзе так много умных, а ничего не ладится?
Подчеркну: именно сказал, а не спросил.
Депутат
Справедливости ради стоит вспомнить еще одного японца. В отличие от предыдущего, он был депутатом парламента от партии Комэйто. А к какому еще депутату могли привести на экскурсию иностранных стажеров университета Сока.
Депутат был толст и велеречив.
- А-а, Фурансу, - протянул он, узнав, что среди нас есть француз. - Да-а, был я как-то в Париже.
- И как вам Париж? - мило осведомился наш француз Жирар.
Депутат склонил голову направо. Потом налево. Потом вытянул губы трубочкой. Повертел глазами.
По всему выходило, что он вот-вот разразится чем-то нетривиальным. Процитирует в оригинале Виктора Гюго или сымпровизирует танка о том, как хорошо свежим апрельским вечером посидеть за абсентом под тентом кафе у подножия Сакре-Кер. А то, напротив, выдаст что-нибудь про клошаров и собачье дерьмо на улицах - и это тоже было бы, в общем, нормально. Ну, такой вот откровенный японский парень.
- В Париже очень мало торговых автоматов, - сообщил депутат.
Шпана
Из всех японских культурных шоков самый сильный постиг меня в одном городке на берегу Японского моря. Сейчас я даже не помню, в каком. Может, в Цуруга, но не уверен. Туда троих советских стажеров занес ветер странствий, резко усилившийся в летние каникулы.
Был будний день. Мы неспеша шли куда-то, а может, и никуда, по теневой стороне пустынной торговой улицы, наслаждаясь уютной провинциальной тишиной, волнами прохлады от рыбных прилавков и ощущением полной оторванности от жизни. Как вдруг...
Их тоже было трое белых людей. Нескладные и молодые, они шкандыбали навстречу, метя асфальт метровым клешем, одетые в одинаковые клетчатые рубахи, завязанные на животах узлами. Ветерок шевелил соломенные патлы. На слегка конопатых лицах клубился характерный по фигу дым. Для полноты образа центровой должен был бы нести на сгибе локтя большой катушечный магнитофон "Романтика" с могучим туберкулезным хрипом и штепселем, волочащимся по земле. Но и без того картина была вполне сюрреалистическая.
Спутать их с какими-нибудь янки было так же невозможно, как, например, с зулусами. По улицам глухого японского городишки, среди вывесок с иероглифами и торчавшей из-за угла дзиндзи гордо шлялись три натуральных кутузовских ветрогона Меркул, Гасич и Целлофан. Или по крайней мере их родные братья.
Показалось, что я схожу с ума. Показалось, что сейчас они спросят закурить, а потом набьют морду. Впрочем, тогда бы все стало понятно. Тогда я бы понял, что это Господь послал мне архангелов - повыколотить спесь и напомнить о доме.
Но мордобоя не случилось. Трое обтекли нас на встречном курсе, храня загадочное молчание.
После я долго думал, что это было - галлюцинация или все-таки Знак Свыше. Успокоился лишь когда узнал, что в тот город часто заходят наши лесовозы.
Мурасаки
Когда стажировка перевалила хорошо за половину, меня охватила смутная тревога. Порывшись в душе, я осознал, что дни летят, а Япония - настоящая, исконная Гэндзи-моногатари - проходит мимо.Осознав это, я принялся жадно наверстывать упущенное. А именно - раз в неделю, по пятницам, посещать "Мурасаки". То была популярная номия с огромным красным фонарем и норэном на входе, расположенная рядом с вокзалом Кэйо-Хатиодзи.
Как сейчас помню свое неизменное меню:
- пяток суси;
- десяток якитори;
- одна коробка уна-дзю;
- одно горячее сакэ;
- и две по 0,5 "Кирина".
В среднем на неторопливое потребление перечисленного уходило два часа.
Обычно я располагался за барной стойкой - во-первых, потому что ходил один, а во-вторых, потому что у стойки гуще кипела жизнь:
- Хочу караокэ!
- Да нет здесь караокэ.
- Ну, так идем туда, где есть!
Или:
- Есида-сан, вы меня уважаете?
И тому подобное.
Однажды жизнь докипелась до того, что мне на штаны опрокинули мое же пиво. Понятно, куда попадает большая часть пива, опрокинутого на штаны сидящему человеку. Именно это место мне и бросились энергично тереть салфеткой. Скосив глаза, я увидел, что это очень даже ничего себе японская женщина. Велико было искушение вообразить, что она нарочно перевернула кружку. Но, к сожалению, оказалось, что женщина не одна, а с компанией.
Это стало началом большой дружбы. Мы не раз бродили по заведениям Хатиодзи и от души выпивали, а выпив соревновались, кто громче споет под караокэ. Верховодил компанией средних лет мужичок, остроумный, веселый и заводной. В чем-то он изменил мои представления о японцах.
Он же и вернул их на место. В предпоследний день стажировки я зашел в один из отделов универмага Сэйбу и попросил униформенных девушек позвать менеджера. Девушки засуетились. Скоро мой знакомый появился из-за какой-то незаметной занавесочки. Он был заключен в темно-синий костюм с галстуком и белой рубашкой - как и положено нормальному японскому менеджеру.
- Привет, - сказал я. - Это я.
- Хай, - ответил тот, отвесил поясной поклон, выпрямился и встал навытяжку.
- Уезжаю я. Вот, попрощаться зашел.
- Хай, - сказал душа компании и снова сломался пополам.
Я, конечно, и не ожидал, что он примется вопить, хохотать и вообще скакать козлом, как в очередном кабаке неделю назад, но все равно растерялся.
- Вот, - сказал я. - Такие дела.
- Хай, - он опять выпрямился и замер по стойке смирно.
Ситуация была предурацкая.
- Ну, я пошел.
- Ки-о цукэтэ кудасай.
Я сунул ему прощальный сувенир, развернулся и двинулся к выходу. Что это был за сувенир, я уже не помню. Надеюсь, не водка.
Home sweet home
Возвращались в начале февраля 82-го. Не самолетом, а почему-то грузовым судном из Иокогамы. Причалили в Находке. Выгрузились и стали слоняться у причала в ожидании машины до гостиницы.
Стоял мороз. Дул сильный ветер. Было пусто, не считая часового в тулупе и с автоматом. На заснеженной сопке грозно крутился локатор.
Со стороны материка приблизился человек с кривоватой физиономией.
- Чеки продаете? - спросил он конспиративным полушепотом, глядя куда-то в сторону.
Home sweet home
Янушевский
Впоследствии та стажировка, случалось, аукалась всякими милыми приколами.
В то время рядом с международным общежитием университета Токай находился свинарник. Зато рядом с сока-дайгаковским общежитием Хатиодзи-ре в больших шарообразных резервуарах хранился газ бутан.
- Вы где были - в Хатиодзи? - спросил на уроке Янушевский-сэнсэй. - Как там, бутан-но ниои ва симасита ка?
- Ииэ, - отвечаю. - Бута-но ниои ва Токай дэсита.
Если кто не знает, Янушевский-сэнсэй был японец.
Уже минут десять, как идет лекция. Дверь приоткрывается, в аудиторию виновато засовывается восточный германец Зимон.
- Сито? - сочувственно спрашивает Янушевский. - Бнзн в троребусе кончисся?
По интонации Зимон понимает так, что добрый учитель дает ему шанс спасти лицо.
- Да-а, да-а, - отвечает он и быстро проходит на место.
В прошлом году Янушевский-сэнсэй скончался и был отпет в православной церкви на юго-западе Москвы.
* * *
Об авторе - Дмитрий Бандура родился в Токио (1960), учился в Институте Стран Азии и Африки (1977-83), стажировался в университете Сока (1981-82). Работал на Московском радио и в ТАСС. Последние восемь лет трудится в Московском бюро газеты "Нихон Кэйдзай".
Через год после опубликования этого материала Дмитрий прислал нам еще три байки, которые мы с удовольствием вывесили.
ПРИХОЖАЯ | МЕНЮ | НОВОСТИ | ГОСТЕВАЯ | ЕЩЕ БАНДУРА | СМОЛЕНСКИЙ | КОВАЛЕНИН