Работа

       Мы не называли себя шабашным отрядом, но пусть это никого не вводит в заблуждение. Что и говорить, работали много. Очень много. Веселились, конечно, тоже много. Мало только спали.

       В первый соловецкий выезд работа была замечательная - ремонтировали печные трубы. Кладка, штукатурка, побелка. Свежий воздух. Замечательные виды. Нелепые требования ТБ относительно страховочных концов, которыми некуда было пристегиваться, но нужно было носить. Как сказал один молодой боец, будущий мастер: "Так ты просто упадешь, а так тебя еще и цепью по башке". До сих пор не пойму, как никто из нас не убился.

       Качественно ли мы работали? Вопрос интересный. Я старался работать качественно, из-за чего получалось медленнее других, которые старались работать быстро. Утешал я себя тем, что мои трубы дольше простоят. И точно, прилетев через два года опять на Соловки и шагая от аэропорта к Кремлю, я оглядывал крыши и видел, что трубы, когда-то мной любовно оштукатуренные, стоят как новенькие, а рядом осыпаются наскоро обмазанные моим товарищем, который, теперь уже будучи мастером, вышагивал рядом со мной. Я не преминул обратить на эту разницу его внимание.

       Он посмотрел на меня, как усталый педагог на неисправимого двоечника: "Чему ты радуешься, идиот? На те, что осыпались, мы сейчас новых нарядов возьмем и опять будем их штукатурить. А с твоими чего прикажешь делать - любоваться на них?" Пристыженный, я замолчал.

       Этические вопросы качества труда и его оплаты вообще составляют отдельную тему. Сплошь и рядом напыщенные слова о мозолистых руках, нужности стране и презрении к уюту мирно соседствовали с четко поставленной целью любой ценой обвести вокруг пальца Афанасия Егорыча. Содержание цемента в растворе задавалось не научно обоснованными нормами, а соображениями о том, сумеет ли прораб узреть, как его тут мало. Во имя экономии сил, времени и того же цемента не считалось зазорным вместо бетона засунуть в опалубку старый пустой бензобак.

       Надо, впрочем, сказать, что нам, поколению, пришедшему в 1987-88 годах, подобное лицемерие было уже не так присуще, как нашим предшественникам. Изживший себя старомодный пафос мы демонстративно заменили уродством, а работали при этом, как мне кажется, вполне на совесть. Мастер, конечно, оставался мастером, но оно и понятно - об эффективности его работы судили по общему заработку, и он крутился, как мог.

       Миниатюра "Мастер и прораб" отражает реальность тех лет как нельзя более точно. Спиртное доставлялось к месту дислокации отряда как самый ценный груз - во второй половине восьмидесятых оно служило едва ли не валютой. А уж налаживание добрых отношений с прорабом "всухую" было невозможно в принципе. Я был лишь однажды привлечен к выполнению этой задачи, когда в Бобровском Рейде мы втроем поили прораба по фамилии Уксусов. С тех пор я проникся глубочайшим уважением к тяжелому труду мастера.

       Никогда не забуду, как во второй соловецкий выезд мы везли в самолете канистру "шила", где-то добытого завхозом. Ящик, в котором она находилась, путем неимоверных ухищрений удалось пронести через досмотровый пункт архангельского аэропорта "Васьково" без просвечивания. Радость едва удавалось сдерживать. Пилот гостеприимно распахнул дверцу какой-то антресольки: "Ребята, давайте этот ящичек сюда, он как раз влезет!" Недолго думая, мы запихали драгоценный контейнер в полость, находившуюся аккурат над двигателем. В ящике на боку лежала алюминиевая канистра, прихваченная видавшей виды пластмассовой пробкой. В канистре плескалось 15 литров чистого 96-процентного спирта. В воздухе началась немилосердная болтанка - тщедушный самолетик бросало из стороны в сторону и кидало в воздушные ямы. Не посвященные в тайну спецгруза рядовые бойцы хохотали и уродствовали. Мы же с командиром судорожно вцепились в подлокотники и тщетно пытались прогнать со спины мурашки. Завхоз нервно взглядывал на нас и повторял: "Я завернул, я завинтил..." Видно было, что он и сам в этом не очень уверен. Вдруг пилот что-то пробубнил из громкоговорителя. "Что он сказал?" - всполошился командир. "Пожар в носовом отсеке", - не очень удачно пошутил кто-то из бойцов. Летчик помолчал, потом обернулся к нам и проорал: "Ребята, вы что, оглохли? Я говорю, спойте что-нибудь!" Я схватил гитару и затянул гимн ССО ЛЭТИ, все подхватили. Ни до, ни после мы не пели его с такой страстью.

       Но шило шилом, а работать приходилось все равно. Афанасий Егорыч, как ни был пьян, закрывал наряды только на сделанную работу. Хотя можно было что-то и присочинить - важно было только не завраться. Один раз я был свидетелем тому, как командир отчитывал мастера за неаккуратно составленные наряды: "Ну что ты тут понаписал: `погрузка несподручных грузов - 3 тонны' и тут же `выгрузка несподручных грузов - 4 тонны'. Откуда тонна-то взялась еще одна?" Как признавался сам мастер, сочинение нарядов напоминало поэзию. Неудивительно, что вдохновение иной раз уводило не туда.

       Золотыми буквами в историю "Кварка" вписан восьмиквартирный двухэтажный жилой дом, возведенный в 1988 году бригадой Валеры Моторина. Раньше этот дом стоял пустующим в отдаленной деревне, затем был раскатан моторинцами по бревнышку, перевезен в Боброво и собран на новом месте, а в скором времени и заселен. Все мы, оставшиеся, чей удел составляли лопата, ведро и носилки, завидовали членам валериной бригады черной завистью. Кстати, когда сам Валера уже не ездил в отряд, птенцы его гнезда продолжали гордо именовать себя моторинцами и по пути с объекта неизменно хором исполняли песню "Корнелий Шнапс", служившую гимном бригады.

       Другая бригада в Бобровском Рейде строила фундамент под гараж. На этом объекте декларируемые идеалы попирались, как в старые добрые времена, и даже более того, с каким-то куражом. Бригадой руководил Ламский, человек без предрассудков - именно он замуровывал в опалубку бензобаки, гусеницы от тракторов и прочие запчасти, в изобилии раскиданные вокруг. Единственный протестующий против этой порочной практики - отрядный врач по прозвищу Чако - был отлучен от заливки бетона и отправлен с кувалдой на забивание свай. Сия поистине хирургическая работа пришлась доктору по вкусу. Впоследствии он не раз ностальгически о ней вспоминал и даже признавался, что любил иногда со сваями поговорить. Так или иначе, а фундамент был успешно залит, и на нем затем благополучно возвели стены и крышу. Исторически Ламский оказался прав.

       Еще одним бобровским объектом было строительство аптеки, которую штукатурила женская бригада под моим чутким руководством. Руководство заключалось преимущественно в замесе и разносе раствора. Командовать женщинами было крайне непросто, но они меня любили, и это даже поимело роковые последствия. Через год, по дороге с Соловков, я с молодой женой заглянул на денек в Боброво. Аптека уже функционировала. Внутри сидела строгая тетя и глядела на нас с подозрением. Мы поспешили доложить, что пришли взглянуть на дело своих рук. Тетя презрительно поджала губки и сказала, что планировка аптеки очень плохая, тюки с ватой хранить негде и шкафы на полу ровно не стоят. Попытки объяснить, что проектировали аптеку не мы и полы заливали тоже не мы, а бригада Жени Фролова, успеха не имели. "Качество работ очень низкое", - припечатала тетя напоследок, позволив нам, впрочем, приобрести клизму для отрядного музея.

       Когда я рассказал об этом экс-мастеру Иванову, он поднял меня на смех: "Ты что! Разве можно кому-нибудь говорить, что это ты строил? Тебя же убьют!" Иванов был из старой гвардии, он считал, что в одно и то же место вообще два раза ездить нельзя. Хотя слова гимна: "Чтобы помнили люди всегда / нас, ЛЭТИ, Ленинград" пел вполне серьезно и, похоже, противоречивыми чувствами не мучался.

       А я все же испытывал гордость за свой отряд, проходя через год мимо валериного дома, уже заселенного жильцами. Бобровские мальчишки, меня уже не помнившие, играли возле него в войну.

       - Пацаны! - обратился я к ним. - А кто этот дом строил?
       - Студенты, - ответили они нестройным хором.
       - А какие студенты? Откуда?
       - Из Ленинграда.
       - Ну, вот то-то же...

© 1997 В.Смоленский